Яростное обличение прозвучало будто заготовка. Похоже, он думал об этом не раз. Представлял себе сцену в лицах. С Басей такое бывало. Только поводы были иные.
Это у тебя природа взяла свое. Известная ее часть.
Юрий зачем-то поглядел куда-то вниз. Бася встала и, стараясь говорить спокойно, твердо подвела последнюю черту.
Нам необходимо расстаться, Кудрявцев.
Юрий опять пробежался глазами по комнате. Баськино сердце сжалось. Неужели всё так просто? Он же не такой, совсем. Ладно, Аделина, Лидия, пусть. Но я неужели только из-за квадратных сажен?
Ты права, промямлил он. Конечно. Однако Не будем торопиться. Я не знаю, куда мне съехать. Ты должна понять. Аделине, ей самой приходится несладко. Предлагаю считать, что мы с тобой свободны от взаимных обязательств, но пока временно остаемся на одной жилплощади.
Кажется, он и это продумал заранее. Так, на всякий случай. Игра художественного воображения.
Да, конечно, смиренно кивнула Барбара. Я понимаю. Herinaceus quidam
Юрий приготовился обидеться. Непонятные словечки, мелькавшие в речи незаписанной супруги, воспринимались им как вопиющая бестактность. Бася и сама себя за них корила.
Какой такой херинацеус? спросил он, выставив подбородок и вонзившись в Басино лицо глазами не великого, но все же живописца.
Ежик, успокоила его Барбара. По-латыни. Рассказ был такой в хрестоматии. Про змею и ежика.
Не слышал, насупился Юрий, находивший гимназии орудием угнетения и завистливо ненавидевший гимназистов. Кто тут ежик?
Ты.
На лице незаписанного супруга отпечаталось внутреннее «уф».
А змея, выходит, ты? Да ладно, не преувеличивай. Ты молодец, Баська. Держишь фасон. Знаешь Быть может, Аля могла бы некоторое время
Ты предлагаешь жить втроем?
В нынешних трудных условиях многие вынуждены тесниться на очень малой площади. Маяковский с Бриками, Есенин, Мариенгоф.
Ну да. А что ты скажешь про любовь втроем? Аттические ночи на Остоженке?
Почему аттические? удивился Юрий. Афинские.
Бася вспыхнула от злости. Поправлять еще вздумал, специалист по чувственным радостям.
Потому что Афины в Аттике!
Не в Греции?
Бася поняла, что сейчас разревется. Отвернулась, закусила губу. Осторожно приблизился Юрий. Ладонью провел по своим волосам цвета ржи не хуже, чем у Сережи Есенина. Ставшими когда-то, наряду со мнимым артистизмом, убедительным аргументом pro.
Нет, если ты Хотела бы то
Слезы высохли сами собой. Бася встала и скрестила руки.
Я не хотела бы, Юра. Представляешь, я лишь сегодня поняла, до какой же степени я мещанка.
Отошла к окну и уставилась в мутную темень. Сердце тоскливо сжалось. Кошмарный день перекатился в вечер. Пусто, мокро, ни аптеки, ни фонаря.
Боюсь, Аделина тоже будет против, помолчав, предположил супруг.
Вот видишь, не стала спорить Бася. Местечковое воспитание, Бердичев.
Минск, обиженно поправил муж. Там теперь, между прочим, ваши. Аделина тоже беженка.
Барбара повернула голову.
Мои?
Нет, мои, раздраженно бросил Кудрявцев.
Стиснув зубы, Бася стала разбирать постель. Скинув платье, в теплом белье нырнула под два одеяла. Решительным жестом остановила бывшего супруга.
Куда? Половой вопрос мной решен окончательно и бесповоротно. Пока ты здесь, будешь спать на полу.
Бася, брось дурацкие шутки. Если я невыносим тебе, положим между нами шинель.
На пол!
* * *
Ближе к ночи ярость Лидии утихла. Погрязшая в нелепом целомудрии полячка католичка, что с нее возьмешь? стала казаться по-своему оригинальной. Нет, Лидия и не подумает ей мстить. Она просто поможет глупышке вернуться домой в Варшаву. Вопреки своим злобным пророчествам.
Ты уверена, что барышня захочет? спросил товарищ Збигнев, тот самый командир в «островерхой фаллической шапке», встреченный Басей на днях. Почему ты не сказала мне сразу?
Я думала, ей хорошо у нас в Москве. Но потом поняла она безумно хочет в Варшаву. И вспомнила: ты ищешь таких людей.
В беседах с Лидией Барбара о своих желаниях не обмолвилась ни словом. Но и Лидия сказала честно: «я поняла».
Отлично, подытожил командир, разливая по бокалам принесенное в портфеле «Абрау». И чем она тебе не подошла? Не получилось уложить на мишку?
Лидия вздохнула.
В нее нельзя не влюбиться, Збышек. Поверь, ты бы тоже не устоял. Кстати, ты еще бываешь в Коминтерне? Можешь познакомить меня с красивым негром? Из Сенегала, Дагомеи.
Негров не видел, если подтянутся, то к конгрессу. Уланами уже пресытилась?
Ты улан?
Все поляки уланы, милая.
Бася давно и покойно спала. Потрясенный Юрий ворочался на полу.
4. Incipit vita nova
Мутный рассвет за окном застал Барбару проснувшейся от холода, сегодня более сильного, чем прежде. «Хоть какой-то прок был от херинацея», зло подумал она и поглядела на свернувшегося на полу Кудрявцева. Глаза его были открыты.
Выбираться из-под одеял и нырять в холодный воздух не хотелось, но Бася заставила себя произнести:
Вы проснулись, Юрий? Если да, прошу выйти в прихожую.
Что?
Прошу вас выйти в прихожую. Можно в клозет. Мне нужно сделать гимнастику.
Делайте. Я тоже буду делать.
Прежде гимнастика его не привлекала, и он только подсмеивался над Басей, когда та пыталась объяснить достоинства несложных упражнений по системе Мюллера. Называл ее мюллеровкой и мюллершей. Но смотреть на ее экзерсисы любил Басе же нравилось ощущать свою упругость, подтянутость и гибкость под внимательным, когда-то восхищенным взглядом. Особенно летом, когда тепло и можно обходиться без одежды.
Я не занимаюсь гимнастикой при посторонних, Юрий. Никто не должен знать моих секретов.
Юрий выкарабкался из-под шинели и пальто. В чем спал финском свитере и ватных брюках покорно потащился к двери.
Подождите там пятнадцать минут. Или двадцать. Я позову.
Сколько? остолбенел несчастный. Не пять?
Пять это краткий курс. Мне пришлось перейти на него после вашего тут появления. С сегодняшнего дня я возвращаюсь к полному. Чтобы не скучать, можете взять книгу. Вторая полка, четвертая справа.
Надеясь на перемену к лучшему, наивный Юрий приблизился к этажерке. Бася застыла в садистическом предвкушении.
Бузескул, прочел на обложке Юрий. Что за херинацеус?
Античное слово пришлось художнику по вкусу.
Там название есть. Вам понравится.
История афинской демократии. Издеваешься?
Разумеется.
Юрий хлопнул дверью.
Выполнив все предписанные датским атлетом упражнения, Бася неторопливо облеклась в синее учительское платье, купленное летом на Сухаревке, после чего позволила Кудрявцеву вернуться. Уходя на службу, сообщила:
Меня не будет целый день. Возможно, также вечер и ночь. Можете пригласить и потаранить Аделину, пока она не отбыла в Бердичев. Но не вздумайте лезть на кровать. На полу.
Кудрявцев выслушал молча, отрешенно глядя в раскрытого на середине Бузескула. «Не вздумай его жалеть», сказала себе Бася, наматывая шарф.
* * *
Если бы Бася жила в Петрограде, она бы устроилась во «Всемирную литературу» к Горькому. Но она жила в Москве и служила во 2-м отделении 4-й секции 3-го подотдела в отделе по делам науки Наркомата просвещения.
Многочисленные отделения, секции и подотделы имели, разумеется, названия. Но названия менялись слишком часто и произносить их было слишком долго. В разговорах сотрудники обычно обходились номерами, нередко забывая, как точно называется место их работы. Возможно, всё необходимое, помнил глава отдела по делам науки, главный в РКП знаток социализма Гольдендах-Рязанов. Однако с учетом его загруженности он возглавлял также несколько иных отделов и комиссий позволительно было усомниться и в нем.
По причине коммунизма, пускай и военного, жалованья в наркомате уже год как не платили, спасибо за столовку и паек. Именно к обеду подтягивалось в кабинеты большинство сотрудников. Главным тружеником наркомата был нарком, никогда, казалось, не спавший, знавший всё на свете, посещавший в день десятки разных мест и свободно говоривший на несметном количестве языков. Что же до массы прочих служащих Одной из задач наркомата его шеф полагал спасение от голода и принудительных работ не разбежавшейся еще интеллигенции со всеми вытекающими отсюда последствиями, как положительными, так и не очень. Бася была положительным последствием, Басины коллеги по 2-му отделению не очень.
Но с сегодняшнего дня всё для нее было в прошлом. И наркомат, и коллеги Алексей Пафнутьевич, Зиночка Голицына, Ларионов, Иудушка Богоявленский. Schluss, meine Damen und Herren! Auf mich wartet die Heimat!4 Завтра Бася отправится в комитет помощи польским беженцам и заявит о желании поскорее вернуться на родину. Сейчас с Пилсудским почти не воюют, чем она и сумеет воспользоваться. Больше поезд без нее не уйдет. Она немало потрудилась для России, для Польши и заслужила право на отдых. Дома, в семье, в Варшаве.
Давно не доводилось ей шагать на службу в столь приподнятом настроении, как в тот предвесенний день. Давно так не радовал ее трескучий гомон птиц, высыпавших погреться под скудным февральским солнцем. Больше она не ошибется, никогда. Юрочка обошелся слишком дорого, но больше никогда. Боже, через неделю, много через месяц она обнимет маму, папу, Маню, пройдется по Новому Свету, выпьет кофе на Краковском Предместье, вступит на Третий мост и будет смотреть на Вислу так и не потекшую вспять. Вопреки известному поэту.
Поляки, я не вижу смысла
В безумной доблести стрелков.
Иль ворон заклюет орлов?
Иль потечет обратно Висла?
Жаль, нельзя извиниться перед Осей Мандельштамом. В конце восемнадцатого Бася столкнулась с ним в наркомате на лестнице. И сказала со злостью, для самой себя неожиданной: «Осип Эмильевич! Позвольте спросить. Вы по-прежнему не видите смысла?» «О чем вы?» растерялся акмеист, маленький, растрепанный, похожий на высокомерного цыпленка. «Все о том же, товарищ Мандельштам. Позвольте представиться, Барбара Котвицкая, из Варшавы». Поэт не без труда сообразил, что речь идет о давнем его стихотворении. Пожал плечами. «Я действительно так думал тогда. Теперь понимаю, что ошибался. От всей души поздравляю с обретением независимости. К слову, я тоже родился в Варшаве. Вы позволите пригласить вас в» Бася не дослушала, что-то пробормотала и убежала плакать. Месяцем раньше пришло известие о Франеке. Но в чем был виноват растрепанный поэт вечно ищущий чего-то глазами на потолке, но зато товарищ самого Гумилева?
Потом Басе очень хотелось попросить прощения, но в коридорах наркомата поэт ей более не попадался. Когда же Бася попыталась отыскать его сама, ей сообщили, что «Ося» уехал подкормиться в только что освобожденный от Петлюры Киев. Что с ним теперь, бедолагой, после жутких добровольческих погромов? (И все же какое имел он право высокомерно поучать поляков? Выискался патриот архирусский. «Так вы и впрямь антисемитка, барышня? изумился внутренний голос. Товарищ Кудрявцев прав?» Нет, не прав. Но права Осип Мандельштам не имел!)
«Перед кем я еще тут виновата?» подумала Бася, входя в просторный вестибюль. Гольденбаха вроде бы не трогала, Луначарского тоже. Ну разве однажды когда ей предложили высказать соображения о возможности использовать польскую орфографию при замене русской графики на латинскую. Тогда она выпалила с ходу: «Что за бред?» не имея понятия, что русская латиница это идефикс Анатолия Васильевича. Но если наркому и рассказали о Басином невежливом отказе, он посмеялся, и всё. Коханчик? Да пошел он к черту. Все идите к черту, не до вас. Новая жизнь, товарищи, comprenez-vous, citoyens?5
Бася стремительно шла по коридору и весело думала, как заведет себе в Варшаве настоящего мужчину. Будет предаваться утехам. Утром после сна и вечером после театра. Понравится, так еще и замуж выйдет.
Какого угодно, лишь бы не такого, как Юрочка. Не Блока и не извращенца. «Блок-то тут при чем?» удивился голос. Потому что не поэта, зло ответила ему Барбара. И не художника. И не ученого горбатого, слепого, с насморком от книжной пыли. Сильного, смелого, честного, умного, красивого. Спортсмена и интеллектуала.
«И чтобы на рояле играл, как Падеревский», хмыкнул голос. Не обязательно, сказано любого. Не лысого, не кудрявого, не блондина. Можно подцепить офицера. Офицеры дело знают. Лишь бы против наших в Белоруссии не воевал. «В Варшаве есть такие офицеры?» Поищем. Там теперь даже американские авиаторы есть. И французские миссионеры из военной миссии.
И главное не рохлю, как Ерошенко. Ромео с Вильчьей, мямля, фендрик. Барбара Карловна, вы позволите, я хотел бы вам сказать, вы не могли бы
«Выбери инструктора бойскаутов» посоветовал голос. Вот именно, warum denn nicht?
Тут она поняла, что сейчас разревется, и вбежала в кстати подвернувшуюся уборную.
* * *
Вы уже слышали, товарищи? В Уфе башкиры у интеллигенции яйца вырезают.
Это было первое, что услышала Бася, войдя в свое второе отделение. Хриплый басок Алексея Пафнутьевича доносился из-за перегородки, где сотрудники обычно пили кипяток.
Алексей Пафнутьевич, что за выражения, вы не в красной гвардии! ответил фальцетик Зиночки, бывшей институтки.
Вот-с, гнул свое Алексей Пафнутьевич. В Уфе-с. Куда теперь податься образованному человеку?
Прозвучал рассудительный баритон, принадлежавший товарищу Ларионову.
Странно. Откуда у русской интеллигенции яйца? Верно, у коммунистов режут.
Ох, скорее бы всем отрезали, выразил надежду фальцет.
Бася чуть громче обычного прикрыла за собою дверь.
Тс, товарищи! Гордая полячка, четким шепотом сообщил Алексей Пафнутьевич.
Бася зашла за перегородку. Зиночка с улыбкой до ушей привстала с места.
Джэнь добрый, пани Котвицка!
Здравствуйте, товарищ Голицына. Вы, я вижу, взялись за польский? Приготовляетесь к эмиграции?
Зинаида обиженно сморщила кукольный носик.
Бася тихо ненавидела институтку. Понимала умом: перед ней обиженное господом создание, но всё равно. Сначала просто презирала. Ничем презрения не выказывая и коря себя за курсистское высокомерие к несчастным институтским фифам. Но едва лишь ощутила Зиночкину ненависть к себе, радостно возненавидела Зиночку в ответ. (Она тоже была человеком, Барбара Котвицкая, и ничто человеческое чуждо ей не было. Просто внутренней дисциплины было больше, собранности, ума, воспитания.)
Невероятно, изобразил удивление Ларионов, видный брюнет лет сорока, любимец машинисток наркомата. Барбара Карловна приходит после нас. Мы уже обеспокоились, не простудились ли вы часом.
Алексей Пафнутьевич, румяный здоровячок и, скорее, блондин, охотно поддержал коллегу.
Испанский грипп не шутка-с. А еще поговаривают о тифе-с.
И дизентерии, вставила Зиночка, а также
Я с совещания, оборвала ее Барбара, усаживаясь за национализированное бюро. Анатолий Васильевич спрашивал, кого из нашего отдела можно командировать в Уфу. Я обещала подыскать желающих.
Коллеги дружно уткнулись в бумаги. Минуты две спустя Алексей Пафнутьевич осторожно поднял голову.
Вас спрашивал Коханчик, Барбара Карловна.
Бася сухо кивнула и вышла. Через перегородку услышала инфантильный писк позавчерашней благородной девицы.
Грымза польская.
Закрыла за собою дверь и уже не слышала, как фальцету возразил баритон.
Я бы не сказал. Фигурка на зависть прочим. Да и мордашка. Губки, шнобелек.
Не надейтесь, Ларионов.
Глаза крупнейшие в Привислинском крае. Хамовники, венское. Перед такой Мариной и поунижаться не стыдно.
Попку не забудьте, скверный вы мужчина. Имейте в виду: еще слово, и есть картошку будете один. Мечтая о гордом шнобеле товарища Котвицкой. Принцесса Греза совслужащая.
Задумчивый бас поставил вопрос о т. Котвицкой ребром.
Интересно, кому она дает?
Алексей Пафнутьевич, возмутился фальцетик, что за выражения, вы не в совдепе! Мазиле одному пролетарскому. На Остоженке.
* * *
Зайти к Коханчику Бася намеревалась сама. Ведь надо было что-то делать. Просить о переводе. Куда угодно, лишь бы убраться из Первого Обыденского.