Скорее всего, это было правдой, сколь бы невероятной она ни показалось мне всего час назад.
Хорошо. Ну, мне еще придется придумать методы обработки неподготовленных материалов откалибровать свойства каждого отдельного вещества. А еще существует риск возникновения молекулярного шума из-за течения времени и случайных передвижений. Более того, сами испытания еще до считывания информации могут потревожить следы.
Предположим, терпеливо повторила она, что второстепенными вопросами займутся лучшие умы на планете.
Это не второстепенный вопрос, Наоми. Жаль, что приходилось говорить откровенно. Моя настойчивость ранила ее, а мне начинало казаться, что какой бы завидной ни была ее жизнь, кто-то уже нанес ей тяжелую рану. Это всего лишь факт, который необходимо принять.
Она допила вино и поставила стакан на стол.
Наверное, справедливо было бы сказать, задумчиво произнесла она, что предмет, на который человек оказывает наиболее сильное, наиболее непосредственное влияние, это его собственное тело. Если ты получил столько данных после того, как я всего лишь подержала твой маленький диск в руках, представь, насколько больше можно узнать от самих рук, от губ, от глаз!
Мне стало не по себе.
Да, конечно. Но считать данные с человеческого тела вряд ли реально.
У меня есть его тело, сказала она.
Повисла ужасающая тишина. Глупый, толстый, словно пуля, жук бился головой об абажур на крыльце. Жужжали и другие насекомые, а вдалеке шумело море. Тем не менее тишина походила на кладбищенскую.
Наконец она продолжила:
Все, что возможно было сохранить, сохранено любыми возможными способами. Я все На секунду ее голос надломился. Я все подготовила. Погибло лишь то, что было им, сеть в мозгу, маленькие синапсы. Любопытно, насколько хрупок человек. Взяв себя в руки, она снова спросила: Долго еще, Дерек?
Я прикусил губу и уставился на пол у себя под ногами. В голове все бурлило, пока я обдумывал и отбрасывал значимые факторы, представлял себе проблемы, находил им решение и сводил все к простой непреодолимой преграде времени. Я мог бы назвать период длиной в десять лет, и этот прогноз все равно показался бы мне по-дурацки оптимистичным.
Но в конце концов я промолчал.
Она ждала. Затем весьма неожиданно весело рассмеялась и вскочила на ноги.
Дерек, это нечестно! воскликнула она. Ты добился фантастических результатов, ты хочешь и заслуживаешь отдохнуть и отметить это событие, а я тут достаю тебя вопросами и требую, чтобы ты вытянул ответы из воздуха. Я прекрасно знаю: ты слишком честен, чтобы ответить на мой вопрос, не подумав. Может, тебе нужно произвести какие-нибудь подсчеты. Я держу тебя в забитой барахлом комнате, а ты, наверное, больше всего хочешь на некоторое время выбраться отсюда. Я права?
Она вытянула руку, держа ее очень прямо, как будто собиралась вытащить меня со стула. Нечто, похожее на чистое удовольствие, озарило ее лицо, и, глядя на это, я испытал тот же шок, как когда она сообщила, что ей пятьдесят лет. Она как будто преобразилась, иначе не скажешь. Сейчас она напоминала девушку на первом в ее жизни балу.
Но эта трансформация продолжалась всего минуту. Ее лицо вновь приняло серьезное и спокойное выражение.
Прости, Дерек, сказала она. Есть есть кое-что в любви, что я ненавижу. Ты когда-нибудь задумывался, в какого эгоиста она тебя превращает?
Рука об руку мы вышли из дома в летнюю ночь. На небе проглядывал тонкий серп луны, ярко, словно фонари, полыхали звезды. Уже, наверное, в сотый раз я шел по узкой, плохо вымощенной улочке, ведущей от моего временного жилища к гавани. Вот дом Конрада, а там продуктовый магазин и винная лавка; вот церковь с посеребренной лунным сиянием крышей; маленькие коттеджи, выстроившиеся в ряд и обращенные фасадами к морю, где жили семьи рыбаков. А вот брошенные обломки двухсот семидесяти жизней, на самом деле никогда не существовавших, созданных на заказ, как по волшебству.
Когда мы дошли до пристани, я сказал:
Наоми, в это невозможно поверить, хоть я и знаю, что это правда. Эта деревня не была фальшивкой, выставочным экспонатом. Она была настоящей. Я это знаю.
Она осмотрелась.
Да. Она и должна была быть настоящей. Но все, что для этого нужно, вдумчивость и терпение.
Что ты им сказала? Ты сказала кому бы то ни было «Идите и постройте настоящую деревню»?
Мне не пришлось этого делать. Они и сами знали. Тебе интересно, как это было сделано?
Она повернулась ко мне. На ее лице, которое я едва различал в тусклом свете, было написано любопытство.
Конечно, воскликнул я. Боже мой! Создать настоящих людей и настоящее место при том что от меня требуется воссоздать настоящего человека Разве мне не должно быть интересно?
Если бы воссоздавать было так же легко, как создавать, невыразительно сказала она, я бы не была одинокой.
Мы остановились возле низкой каменной ограды, протянувшейся от пристани к острым камням небольшого мыса, прикрывавшего пляж, и прислонились к ней. За нами шеренга домиков; впереди ничего, кроме моря. Опершись на локти, Наоми смотрела на воду. Стоя ближе, чем на расстоянии вытянутой руки от нее, я оперся о локоть, сцепил руки перед собой и разглядывал ее так, словно до этой ночи никогда не видел. Конечно, не видел.
Ты боишься утратить красоту? спросил я. Тебя что-то тревожит.
Она пожала плечами:
Ничто не вечно разве не так?
Глядя на тебя, начинаешь думать, что вечность существует.
Нет, нет, усмехнулась она. Спасибо за твои слова, Дерек. Пускай я это знаю, пускай я вижу в зеркале, что по-прежнему красива, очень приятно, когда тебя в этом снова убеждают.
И все-таки как ей удалось этого достичь? Я одновременно и хотел, и не хотел спрашивать ее об этом. Может, она и сама не знала; она ведь только что сказала, что пожелала этого и желание исполнилось. Поэтому я задал другой вопрос.
Потому что это то, что принадлежит именно тебе?
Она отвела глаза от моря, посмотрела на меня, затем снова на воду.
Да. Это единственное, что принадлежит мне. Ты редкий человек. Ты умеешь сопереживать. Спасибо тебе.
Как ты живешь? спросил я.
Я выудил из кармана пачку сигарет, весьма помятую. Она покачала головой, и я зажег одну для себя.
Как я живу? повторила она. О по-разному. Как разные люди, конечно, под множеством имен. Видишь, у меня даже нет собственного имени. Две женщины внешне мои полные копии существуют специально для меня, так что, когда пожелаю, могу занять их место в Швейцарии, или Швеции, или в Южной Америке. Я беру взаймы их жизнь, пользуюсь какое-то время, потом возвращаю. Я видела, как они состарились, сменила их на других, превратившихся в мои копии. Но это не личности это маски. Я живу под масками. Полагаю, так можно сказать.
Ты не можешь иначе, сказал я.
Нет. Конечно, не могу. До тех пор пока меня не поглотило это желание, я даже представить не могла, что захочу иначе.
Мне показалось, я ее понял. Я стряхнул первый пепел с сигареты в море. Оглядевшись, сказал просто так:
А знаешь, жаль сворачивать Сантадору. Она могла бы стать очаровательной деревенькой. Настоящей, а не декорацией.
Нет, ответила она. Затем выпрямилась и круто развернулась. Нет! Посмотри! Она поспешно выбежала на середину узкой улочки и указала на брусчатку. Разве ты не видишь? Камни, которые были целыми, уже потрескались! А дома! Всплеснув рукой, она побежала к двери ближайшего коттеджа. Дерево теряет форму! А вон тот ставень он болтается на петлях! А ступеньки!
Рухнув на колени, она ощупала выходящую прямо на улицу низкую каменную ступень.
Я пошел к ней. Ее страсть застигла меня врасплох.
Пощупай! велела она. Пощупай! Она истоптана людьми, ходившими по ней. И даже стена разве ты не видишь, что трещина в углу окна становится шире? Она снова вскочила и провела рукой по шероховатой стене. Время грызет ее, как собака кость. Господи, Дерек, нет! Неужели я должна оставить все как есть, зная, что время все ломает, ломает, ломает?
Я не мог подобрать слов.
Слушай! сказала она. О боже! Слушай! И, наклонив голову, замерла, будто испуганная лань.
Я ничего не слышу, тяжело сглотнув, ответил я.
Словно гвозди в гроб забивают! Она метнулась к двери в дом и принялась стучать по ней и толкать ее. Ты должен это слышать!
Теперь я услышал. Из дома доносился тикающий звук мощный, величественный, медленный ритм, настолько тихий, что я уловил его лишь после того, как она велела мне напрячь слух. Часы. Всего лишь часы.
Встревоженный ее неистовством, я схватил ее за плечо. Она повернулась и прильнула ко мне, как плачущий ребенок, спрятав лицо у меня на груди.
Это невыносимо, стиснув зубы, выпалила она.
Я чувствовал, как она дрожит всем телом.
Уйдем отсюда, прошептал я. Давай уйдем, если тебе так больно.
Нет, я не этого хочу. Я все равно буду слышать этот звук разве ты не понимаешь? Слегка отстранившись, она посмотрела на меня. Я все равно буду это слышать! Ее глаза заволокла пелена, все ее внимание обратилось к часам в доме. Тик-тик-тик Господи, меня будто хоронят заживо!
Поколебавшись, я сказал:
Хорошо, сейчас я все исправлю. Отойди.
Она посторонилась. Подняв ногу, я изо всех сил ударил стопой по двери. Что-то треснуло. От удара боль разлилась по всей ноге, до самого бедра. Я ударил еще раз косяк сломался. Дверь распахнулась. Тиканье тут же стало громче и отчетливее.
А лунный свет выхватил из темноты сами часы, расположенные напротив двери: высокий часовой шкаф, выше меня, с поблескивающим при каждом тяжелом движении маятником.
На ум мне пришла строчка из старинного, мрачного негритянского гимна: «По крышке гроба молоток стучит».
Внезапно я ощутил ту же подавленность, что и Наоми. Я прошел по комнате, открыл стеклянную дверцу шкафа и быстрым движением остановил маятник. Тишина принесла облегчение, подобное глотку холодной воды после долгой жажды.
Наоми осторожно вошла вслед за мной и, как зачарованная, уставилась на циферблат часов. Я вдруг заметил, что она не носит наручных часов. Никогда не видел, чтобы она их носила.
Избавься от них, сказала она, не переставая дрожать. Пожалуйста, Дерек избавься от них.
Я присвистнул, снова окинув взглядом старое чудовище.
Это не так-то легко! сказал я. Они очень тяжелые!
Прошу тебя, Дерек!
Меня пугала ее настойчивость. Отвернувшись, Наоми уставилась в угол. Как во всех этих тесных, псевдостаринных домах, здесь было всего три комнаты. Та, где оказались мы, была забита мебелью: большая кровать, стол, стулья, сундук. Подозреваю, что, если бы не это нагромождение предметов, Наоми спряталась бы в углу.
Что ж, можно попробовать.
Поразмышляв, я пришел к выводу, что лучше разобрать часы.
Тут есть лампа? спросил я. Плохо видно. При свете мне было бы проще работать.
Она что-то неразборчиво пробормотала; затем щелкнула зажигалка, и комнату озарило мерное свечение, начало которому положила желтая вспышка. До меня донесся запах керосина. Она поставила лампу на стол так, что свет падал на часы, минуя меня.
Я снял гири и сунул их в карман; затем достал из нагрудного кармана отвертку и атаковал шурупы в углах циферблата. Как я и рассчитывал, без них получилось извлечь весь механизм. За ним, словно пуповина, потянулись цепи, с тихим лязгом преодолевшие деревянный порожек.
Дай! прошептала Наоми и вырвала механизм у меня из рук.
Он составлял на удивление малую часть веса этих часов. Она бросилась вон из дома и бегом пересекла улицу. Через мгновение послышался всплеск.
Я ощутил укол сожаления. А потом рассердился на себя. Скорее всего, это не редкий образец антикварного мастерства, а фальшивка. Как и вся деревня. Прижав к себе шкаф и ухватив за передние углы, я потащил его к двери. Часы я разбирал с сигаретой во рту; теперь дым начал застилать мне глаза, и я выплюнул сигарету на пол и затоптал ее.
Каким-то образом мне удалось выволочь шкаф из дома и перетащить через дорогу на волнолом. Я остановился передохнуть, вытер пот с лица, потом встал позади этой махины и со всей силы толкнул ее вперед. Полетев вниз, она разок перекувырнулась в воздухе и со всплеском упала в воду.
Я проводил ее взглядом и тут же пожалел об этом. Шкаф выглядел точно как дрейфующий на волнах мрачный гроб.
Но все же я постоял там минуту-другую, не в силах отвести глаз, потому что не мог избавиться от ощущения, будто только что совершил некий символический акт, смысл которого невозможно объяснить никакой логикой. Его значимость делала его таким же реальным, тяжелым и плотным, как кусок уплывающего вдаль дерева.
Качая головой, я медленно возвращался назад. Оказавшись в дверях, я не сразу обратил внимание на то, что было у меня перед глазами. Затем остановился как вкопанный, поставив одну ногу на истоптанную ступеньку, которая вызывала недовольство Наоми. Желтый огонек лампы слегка подрагивал на ветру, поднимаясь слишком высоко. От него исходил резкий запах дыма, а в камине было темно.
Глядя на лампу, Наоми медленно, будто наслаждаясь каждым движением, расстегивала свою черную блузку. Вытащив край блузки из-за пояса брюк, она сбросила ее и осталась только в черном бюстгальтере. Туфли она тоже скинула.
Считай это актом неповиновения, задумчиво произнесла Наоми. Мне показалось, она обращается скорее к себе, нежели ко мне. Я сниму траурные одежды.
Она расстегнула брюки, и они упали на пол. Трусики тоже были черные.
Теперь с трауром покончено. Я верю, что все получится. Получится скоро. О да! Весьма скоро.
Заведя за спину тонкие, покрытые золотистым загаром руки, она сбросила лифчик на пол, но последний предмет одежды взяла в руку и швырнула о стену. На мгновение она замерла; затем, как будто впервые заметив мое присутствие, медленно повернулась ко мне.
Я красивая? спросила она.
У меня пересохло в горле.
Боже мой, да, сказал я. Ты одна из самых красивых женщин, которых я когда-либо видел.
Она наклонилась над лампой и погасила ее. В тот момент, когда опустилась темнота, она сказала:
Докажи.
А через некоторое время на кровати, застеленной грубым одеялом, после того как я раза два или три повторил: «Наоми Наоми!», она вновь заговорила. Ее голос казался холодным и далеким.
Я не собиралась называть себя Наоми. Я подумывала назваться Ниобой, но не смогла вспомнить имя.
Много позже, когда она прижалась ко мне так сильно, будто льнула к утешению, к самому существованию, обняв меня и переплетя свои ноги с моими, теперь уже под одеялом, потому что ночью похолодало, я почувствовал, как шевелятся ее губы возле моего уха.
Долго еще, Дерек?
Я чувствовал себя потерянным. Никогда еще я не был так обессилен, словно меня бросало по океану во время шторма и колотило о камни. Я с трудом смог открыть глаза.
Что? невнятно прошептал я.
Долго еще?
Из глубин уставшего разума я с боем вырвал ответ, не особенно сознавая или заботясь о том, что говорю.
Если повезет, пробормотал я, это не займет и десяти лет. Наоми, не знаю И, приложив неимоверные усилия, закончил: Господи, ты делаешь со мной невообразимое и после этого ждешь, что я буду в состоянии размышлять?
Но вот что самое невероятное. Мне казалось, я вот-вот провалюсь во тьму, впаду в кому, усну непробудным сном. Однако пока тело отдыхало, мой разум воспарил над сознанием, заняв выгодное положение, откуда мог заглянуть в будущее. Я знал, что сделал. Знал, что мой примитивный аппарат произведет на свет второй, третий, и третий сумеет справиться с задачей. Я разглядел и распознал сопутствующие проблемы и понял, что их можно решить. Я вспомнил имена людей, которым хотел бы поручить работу над этими проблемами: некоторых из них я знал лично, и они, если дать им такой же шанс, какой выпал мне, могли создать в своей области такие же новые технологии, какие создал я. Совпав, как подобранные вручную шестеренки, части составили целое.