А что, давай, коли не шутишь, приятель.
«Как он ехидно сказал приятель, пронеслась и исчезла мысль в моей голове. Ну да ладно, в конце концов у нас есть что-то общее».
И я пошел быстрым шагом в свой магазин, взял бутылку коньяку, потом подумал и прикупил еще одну, не забыв захватить закусочки. И через полчаса снова был рядом с беднягой в переходе. Что меня поразило, так это отсутствие дурного запаха, ведь, в принципе, от пьянчуги обычно ожидаешь букета неприятных ароматов, но возле моего нового знакомого можно было находиться вполне комфортно.
Ну, садись, приятель, проявил гостеприимство мой визави, слегка подвинувшись и освободив мне местечко рядом с ним на одеяле. Оно, кстати, выглядело довольно прилично. Ну, давай, не бойся. Я только позавчера его поменял. Блох у меня тоже нет: я моюсь регулярно. Так что садись и расслабься. И давай выпьем, не то предложил, не то повелел «приятель».
Я, оценив все сказанное, решил, что вроде мужик говорит правду, и, передав ему коньяк, приземлился около него. Каково это? Я никогда еще не сидел в переходе вот так, будто нищий, пьянчуга или бомж. Я какое-то время прислушивался к своим ощущениям внутри, оглядывался по сторонам: будут же ходить люди, смотреть на нас (на меня!) и думать думать.
«А не похер, что они будут думать? взвилась во мне яростная мысль, буйным порывом порвав в клочья все мои сомнения. Сколько можно тебе мучиться этими кошмарами? Если тебе выдался шанс, который может тебе помочь, хватайся за него, идиот, и держись, держись, пусть даже тройкой правит сам дьявол».
Я взял из слегка трясущихся рук «товарища» бутылку.
Позвольте мне, и я передал ему стаканчики, в которые уверенно налил янтарного зелья.
А теперь позвольте мне, бескомпромиссно заявил мой новый знакомый. Не проходит и дня, чтобы я не поднимал этого тоста. За тебя, моя любимая, моя Людочка, пусть земля тебе будет пухом
Голос его начал дрожать, а последних слов было уже и не разобрать. Он едва пошевелил губами и, посмотрев в стаканчик, как мне показалось, с какой-то надеждой, осушил его до дна. Я последовал его примеру. Люда. Вот, теперь я знаю, как ее звали, и эту мысль смыла внутрь меня огненная вода и протащила сквозь все мое естество.
Надо же, как бы странно и неуместно это ни прозвучало, но нас свела ваша супруга, сказал я, выждав некоторое время.
«Приятель» поднял на меня глаза: опять тупой, ничего не понимающий взгляд, неподвижное лицо Потом медленно произнес (видно, вязкий ступор не отпускает мгновенно):
Петр Михайлович Да зови меня просто Петя, он как-то резко перешел на «ты», но это осознание маячило вообще где-то на самой границе моего восприятия данного момента: меня гораздо больше поразил этот его неожиданный переход мгновение назад еще ступор, затем, нет, не агрессия, что было бы ожидаемо в такой ситуации, нет, он спокойно называет мне свое имя.
И я последовал примеру:
Максим, можно просто Макс, и я улыбнулся, глядя в эти грустные, налитые кровью глаза.
Так что, Макс, ты, наверное, работал с ней в одной фирме? прервал гулкое продолжительное безмолвие перехода Петя.
Я задумался: а стоит ли открывать ему, откуда я знаю эту несчастную Люду? Неизвестно, какая будет у бедняги реакция. Устремив взор на капли, разбросанные по черной поверхности моих ботинок, я некоторое время молчал. Петя тоже молчал, покручивая стаканчик в руках.
Давай еще выпьем, предложил я.
Давай, коль не врешь, и он протянул стаканчик, в который я сосредоточенно влил коньяк.
Мы выпили, у меня прибавилось уверенности, и я решился начать:
Я тот, кто нашел ее.
Не понял?! как-то резко вырвалось у него.
Я я хочу сказать может, вам лицо Пети скривилось, и я поправился: Тебе, скорее всего, неприятно или тяжело это слышать, но это был я тот, кто обнаружил тело вашей, то есть твоей супруги Людмилы.
Черт возьми, Макс, даже не знаю, что сказать. Благодарить тебя или нет Он говорил как-то медлительно-вязко, растягивая слова, а потом стих на некоторое время. Да ты, наверное, и сам не рад его голос опять задрожал, и он, уткнувшись в локоть, стал всхлипывать.
Я подлил себе коньяка, Петя тоже протянул стаканчик. Как он увидел? Он же сидит, уткнувшись в руку. Может, услышал? Может, какое шестое чувство? Поразительно, какие мысли могут прийти в голову! В самые неподходящие моменты. А коньяк, знай свое дело, тек своим чередом в стаканчик, составляя компанию нам с Петей.
Ты вот знаешь, Макс, начал он почти равным голосом, который становился спокойнее с каждым произнесенным словом, я тут «поселился» спустя день после ее похорон.
Он салютнул в воздух, осушил стаканчик и швырнул его в противоположную стенку перехода. Тот, не долетев до цели, повинуясь своей стаканчиковой прихоти, повращался нелепо в воздухе и улегся на холодный пол: безмолвный слушатель нашего трагичного диалога.
Ты знаешь, все эти похороны сплошное лицемерие, выдал, видимо, давно глодавшую его мысль Петя. Сидели вот все эти двадцать или тридцать наших знакомых, друзей и родственников, все лили сладкие речи про то, какая Люда была хорошая, как ее всем не хватает. Я все понимаю традиция такая, но ты знаешь, Макс, в какой-то момент мне показалось, что я вот-вот сейчас потону в этой липкости, слащавости, да просто, на хрен, болоте, слитом из всех этих речей. Я не мог. НЕ мог. Я встал, ушел, убежал оттудова. Знаю, что ты меня осудишь сейчас, но пойми: не мог я смотреть на эти жрущие хари, источающие елей и не понимающие глубины горя, моего горя. Наша дочь, убитая горем, была там Как только она смогла?.. Все это Петя опять помолчал несколько минут, прежде чем продолжить. Я знаю, она очень любила мать, тяжко ей было все те дни Но она молодец, справилась. Да и сейчас справляется, умничка моя, Настюша Она не побежала возвращать меня, солнышко мое, любименькая моя: может, поняла, что я Петя запнулся, наверно, подыскивая слово, а возможно, тут было что-то другое. Как я чувствовал, что ли? Не знаю, как передать Будто объелся дерьма, а проглотить не можешь и выплюнуть тоже ну никак и надо бежать бежать бежать. Вот я и побежал домой. Думал, там спасение, неожиданно Петя повернулся ко мне и прошипел с ядовитым вызовом: Ну, как ты считаешь? Я слабак? Да, Макс? так же внезапно его пыл угас, и, отвернувшись, он продолжил своим печально-обреченным голосом: Может быть, и так, но, ты знаешь, мне поеб..ть! Такое у меня чувство, что хочется и умереть, соединиться с ней, и в то же время, по какой-то абсурдной причине, все-таки жить! последнее слово он произнес яростно, и я заметил, как сжались его кулаки, но тут же страдалец совсем обреченно тихо повторил: Жить А вдруг там, Петя вытянул указательный палец куда-то вверх, в направлении дороги над нами, где сновали бездушные машины, которым не было дела до двух совершенно чужих людей, которых крепкой тесьмой связала в данный момент трагедия одного из них, там ничего и нет? Может, нет этого рая? и опять «приятель» ненадолго замолк, вероятно, в очередной раз задумавшись над этим неразрешимым вопросом, и, не найдя ответа, продолжил: А знаешь, может, именно это удерживает меня здесь и не дает уйти вслед за ней? Может, я не соединюсь с Людой там, в этих пресловутых райских кущах? А, Макс?
Я только пожимал плечами, не зная ответов на терзавшие его вопросы. Да и можно ли было сказать что-то в такой ситуации?.. Спросите меня что полегче!
Да, Макс, я слабак, наверное, так и не дождавшись от меня ответов, Петя подавленно продолжил: Пришел домой и рыдал о ней, о том, что ее не вернуть, о себе несчастном, оставленном в этом жестоком и холодном мире, о нас, о тех моментах, которые мы не пережили, а могли бы пережить. А знаешь, что самое мерзкое? он ударил кулаком в ладонь и расплющил ничего не подозревающий пластиковый стаканчик. И за что я себя ненавижу? Даже вот прямо сейчас сижу тут с тобой и ненавижу Хочу взять вот эту харю, Петя обхватил обеими руками лицо, и бить, бить по этому холодному, чуждому и безразличному полу И не могу его руки бессильно опустились на колени. Я же собирался уйти от нее. Представь себе, Макс, нашел подругу себе. Ха-ха. На корпоративе позапрошлой зимой, сошлись как-то. Ты, Макс, наверное, думаешь: «Да какой из тебя, на хрен, ловелас?» Ты знаешь, сказать тебе честно, если бы ты меня спросил два года назад, могу ли я пойти налево, я бы на тебя в святую инквизицию пожаловался за ересь. Вот так вот, Макс. Как многого о себе мы не знаем
Мимо продефилировала симпатичная брюнетка, которая, видимо, приняв нас за опустившихся отбросов общества, состроила такое лицо, что мне захотелось догнать эту дрянь, схватить ее за скривившуюся харю и бить, бить по этому холодному, чуждому и безразличному полу Но я не мог оторваться Не мог распыляться на мелочи Петя вдруг стал для меня чем-то значительным, важным, будто весь мир, все живое зависело от него. Как-то так, что ли А он тем временем продолжал свой рассказ:
Не знаю, она ли меня окрутила, или я сам поддался Слу-у-ушай, а может, это я, я сам все это и начал? словно случайная искра-догадка послужила началом очередной вспышки самобичевания у Пети. Как ты думаешь, Макс? Может, мне ХОТЕЛОСЬ замутить с ней? Представляешь, какая я сволочь, Макс? Но, наверное, все-таки это она, она меня подвела под монастырь, так ведь? Ты как думаешь?
Я не думаю, я просто киваю. Ничего не значащими движениями головы как болванчик: вверх вниз, пол потолок Надеюсь, он это понимает, а даже если и не понимает, может, ему того и надо, чтобы рядом был человек просто был рядом.
Так вот, все эти полтора года пролетели как в сказке с ней, с «этой». А знаешь что, Макс? Вот интересно, что ты скажешь: представляешь, ведь я даже не спал с ней, с любовницей-то моей, Макс, слышишь, не спал, еб-то. Как думаешь, может, я не такая еще сволочь и мразь, а, Макс? страдалец словно искал в своем прошлом индульгенцию от душевных терзаний, мучавших его сейчас. Я же не спал Вот если бы спал, наверное, был бы вообще гадом последним. А так, Макс, нам просто было хорошо вдвоем. И ты знаешь, у меня работа такая Работал я в НИИ там, на Ставроерской. Ну, в общем, переработки у нас случались регулярно, и, знаешь, Макс, я стал этим пользоваться: говорил Люде, что сегодня задерживаюсь, а сам Сам, как последний похотливый старый козлик, скакал вокруг Светки да, вот не скотина ли я? А, Макс? О, что это были за вечера! Мне кажется, меня бухло сейчас не так торкает, как она в те дни. И представляешь, за несколько недель до смерти Людочки, моей красавицы, света моего, у меня стали зарождаться идеи расстаться: я занимался обычными делами, а меж тем он многозначительно поднял палец и поводил им в воздухе. Меж тем готовил себя к этому важному разговору, продумывал, как все скажу. Ну не сволочь ли я, Макс, а? Ходить так вокруг звездочки моей, смотреть на нее, улыбаться, а самому между тем думать: «Так, дорогая, нам нужно серьезно поговорить Или нет: дорогая, у меня для тебя две новости, плохая и хорошая, с какой начать?» Да вот не привелось. А кто бы знал, Макс, кто бы знал?..
Я налил ему новый стаканчик, и мы, не сговариваясь, вместе салютнули дороге с бездушными машинами наверху. Может, для нас они были олицетворением неких всевышних существ, беспристрастно взирающих на нас с недостижимых высот? Тех, которым можно вот так запросто задать вопрос и не получить никакого ответа.
Мне кажется, Макс, я теперь никогда не забуду этого момента, когда посреди ночи меня разбудил звонок Пете приходилось чаще сглатывать подступавший ком к горлу, и я видел, как он постоянно жмурился в тщетных усилиях сдерживать слезы. Помню, я жутко рассердился на звонящего за то, что он прервал мой сон, и хотел было вообще не брать, но звонили настойчиво. И я ответил, резко так, одно лишь слово: «Да!» Помню секундное молчание на том конце, потом серьезный голос представился сотрудником полиции и сказал, что мне нужно срочно явиться в отделение для опознания. Я ничего не понял сначала, попытался выяснить у него, о чем речь, а внутри меня копошились уже червячки-то, Макс: думаю, я в тот момент уже знал, к чему приведет это И веяло оттуда смертельным холодом и пустотой, но, может, это был просто открытый балкон, а, Макс? Или я знал уже, чувствовал внутри себя, к чему это все ведет? А представь, Макс, что, может быть, часть меня ликовала в тот момент, танцуя на косточках и радуясь такому исходу, устилала уже лепестками роз дорожку к Светке ну, скажи, не мерзко ли это? Не это ли те черви, что копошились во мне? И самое страшное я знал, что это за черви, и чувствовал их земляной привкус, но не только на языке, нет, всем, всем своим существом.
Петя зачем-то поднес ко рту стаканчик, дыхнул в него и посмотрел, как в калейдоскоп. Интересно, что он там увидел? Другой, более счастливый вариант своей жизни? Мой «приятель» как-то горько ухмыльнулся, опустил руку и продолжил:
А самое страшное, знаешь что, Макс? он снова поднял палец и потряс им в воздухе. Вот что! Спустились мы в подвал морга для опознания, этот врач в дурацких очечках приподнял простынь и обнажил ЭТО. Ты не поверишь, Макс, я тупо стоял и не вдуплял, что за хрень, на хер они мне показывают это?! Это мерзко, зачем вообще я здесь?.. И тут я увидел кольцо и родинку на костяшке большого пальца. И ты знаешь, Макс, на меня снизошло осознание случившегося: она, моя Людочка, вот, лежит тут, уже хладная, как тот кафельный пол, который мы попирали своими ногами, как такое вообще возможно, где ее голова?! Петя поднял стаканчик на уровень глаз. Его рука тряслась, ладонью другой руки он продемонстрировал рубящее движение поверх стаканчика. Но коньяк сделал свое дело рука задела краешек стаканчика, и он, отскочив в сторону, кувыркаясь, полетел по полу. Петя, смотря на него, продолжал: Там, где была голова, лицо, на котором, Макс, были те самые губы, что я целовал на протяжении двадцати лет Их словно стерли ластиком, как будто какой-то хренов художник решил, что не-е, на фиг не нужна тут голова, и хрясь Она лежит там вся холодная, неподвижная, и нет больше того вздернутого носа и хитрых глаз, ничего, ничего, Макс, нету. Ты знаешь, будто провели невидимой бритвой по мне от головы до самых вот этих пяток и и и я раскрылся, что ли Будто из меня стала вываливаться вся та мерзость, что копилась во мне годами и отравляла нам жизнь, и, излившись, она очистила меня, и я я я наконец смог заплакать, Макс, представляешь? Уже не было тех червей, копошащихся во мне, и клоунов, танцующих на костях и радующихся непонятно чему Знаешь что? Меня меня наполнила, Макс, ты не поверишь, любовь. Любовь к ней такая безграничная, чистая, я такой любви не испытывал к Люде никогда, несчастный уронил голову и не то горько вздохнул, не то сдержал вырывающийся из него вопль. Да, я мерзавец, Макс! Но я же не знал, что есть такая такая светлая, священная любовь, очистившая меня. Я готов все отдать, чтобы я смог донести до Людочки, как я любил ее, но я понимаю, увы, что это невозможно. И я стоял и рыдал, обняв ее ноги, прижавшись щекой к ее телу. Ты знаешь, Макс, у меня до сих пор это место, которым я прижимался к ней, как огнем горит, Петя прижал пальцы к щеке, закрыл глаза и ушел в свои воспоминания. Спустя некоторое время он шевельнулся, потер щеку и шепотом повторил: Огнем горит И тогда, лежа в постели, ну, после того, как я сбежал с похорон, я чувствовал этот огонь у себя на щеке. Ты знаешь, Макс, мне хотелось, чтобы это был настоящий огонь, чтобы он выжег у меня на щеке знак, напоминание, что ли, чтобы я каждый день вставал, смотрелся на себя в зеркало и видел, видел, несчастный яростно застучал руками по одеялу, это страшное напоминание о том, чего уже нельзя вернуть, Петя закусил костяшку указательного пальца так, что остались следы зубов, затем продолжил дрожащим голосом, о том, какой я был сволочью и как меня очистила эта пришедшая, увы, так поздно любовь.
Одной бутылкой у нас стало меньше, и язык Пети уже заплетался. Но я почему-то чувствовал, что ему это нужно: он хочет напиться, напиться до беспамятства, а там, как он сказал, придет очищающая любовь, и тогда Петя сможет прожить еще один день, и этого ему достаточно Всего один день за раз, а дальше Ну зачем загадывать? Ему, как никому другому, об этом известно.