Помощник шерифа Норрис сообщил, что вы дерзко вели себя с ним прошлой ночью.
Я невольно открываю рот.
Дерзко? Я едва пару слов ему сказала. Это он сам
Декан Маккиннон поднимает ладонь, заставляя меня замолчать.
У неуважения к представителям закона нет оправданий. Никаких оправданий для вашей дерзости.
Я не
Я закончу, если позволите, говорит он. Я стискиваю зубы, а руки, лежащие на коленях, сжимаются в кулаки. Элис пассивная, а я неуважительная? Раскаленная добела ярость поднимается внутри, доходит до сердца, до сжатых челюстей. К счастью, я объяснил помощнику шерифа Норрису, что вы сейчас переживаете трудный период и попали в новую среду, которая, он по-отечески улыбается мне, отличается от той, к которой вы привыкли.
К чему я привыкла? Мысли бешеным вихрем крутятся в голове. Сначала коп-расист, потом декан, который верит ему, не давая мне шанса объясниться, а теперь
Ваша мать является
Являлась, на автомате поправляю я его, в то время как мозг пытается осмыслить резкие повороты этого разговора.
Он наклоняет голову.
Являлась. Разумеется. Ваша мама была уважаемой выпускницей своей кафедры. Она была успешной студенткой: патенты на процессы биохимического тестирования, новаторские работы по почвоведению. Я не знал ее лично, но мы вместе учились в Каролинском университете.
Мне хочется, чтобы руки перестали дрожать, и я медленно вдыхаю. Он застал меня врасплох, но я умею защищаться. Я закрываю глаза и представляю, как стена поднимается передо мной вверх, вверх, вверх.
Я просто хотел сказать, что сочувствую вашей
Я открываю глаза.
Она не потеряна, выпаливаю я.
Декан Маккиннон сжимает губы.
Элис Чен образцовая студентка. Но вы, мисс Мэтьюс? С наследственностью вашей матери, вашими баллами и аттестатом я бы сказал, что у вас есть потенциал стать блестящей студенткой.
Я не знаю, что на это сказать. Я не знаю, можно ли назвать меня блестящей. Я знаю, что моя мама была блестящей, и я знаю, что я не она. Декан переводит взгляд на дверь у меня за спиной.
Наставник, назначенный вам, свяжется с вами сегодня. Вы свободны.
Я выскальзываю за дверь. От расстройства и унижения у меня кружится голова. Элис, неподвижно сидящая на скамейке в конце коридора, вскакивает на ноги. Я подхожу ближе и вижу ее покрасневшие глаза и следы от слез на лице. В дрожащих пальцах она держит смятую салфетку, скручивая ее в подобие веревки.
Элис, начинаю я, оглядываясь на дверь декана. Ты не поверишь, что там случилось. Я так зла
Ты зла?! выдыхает Элис. А ты думаешь, как я себя чувствую?
Я вздрагиваю, сбитая с толку от ее ярости.
Нас не выгоняют. Это хорошо.
Это нехорошо! Она прикрывает рот рукой, подавляя всхлип, который вырывается из самой глубины ее груди.
Я протягиваю руку к ее плечу, но Элис отступает так, чтобы мне было не достать.
Я
Прошлой ночью все не было хорошо! Ее голос эхом отражается от стен пустынного административного здания, от перегородок между рабочими местами и кафельного пола. Нас почти исключили. Мои родители кишки бы мне выпустили, если бы это случилось. Мне и так достанется после того, как он им позвонит!
По ее лицу снова текут слезы.
Я понимаю, но
Не всем удается получать хорошие оценки, ничего не делая, как тебе, Бри. Некоторым из нас приходится упорно трудиться. Мне пришлось упорно трудиться, чтобы сюда попасть. Это была моя мечта с тех пор, как с самого начала! И ты это знала.
Я поднимаю руки.
Извини! Мы больше не будем уходить из кампуса.
Хорошо.
Я качаю головой.
Но в каком-то смысле я рада, что мы это сделали, ведь в этом университете происходит кое-что реально странное. Прошлой ночью там был этот парень
Ты серьезно пытаешься сменить тему прямо сейчас? Элис делает шаг назад. Чтобы рассказать мне про парня?
Нет! восклицаю я. Ты меня не слушаешь
Так вот почему ты так себя ведешь? Из-за парней? Теперь учеба для тебя это просто большая вечеринка? Ее глаза расширяются, а голос становится холодным, словно она только что застала меня за воровством или списыванием. Вот в чем дело, да? Вот почему ты записалась на те курсы.
Я моргаю.
Какие
Она горько смеется.
«Английский 105: Композиция и риторика»? Да ладно, Мэтти! Ты во сне доклады пишешь, ты никогда не готовишься к выступлениям и все равно получаешь отличные оценки. «Биология 103: Введение в растения Пьемонта»? Твоя мама была ботаником! Я ничего не говорила раньше на этот счет, но теперь все ясно. Ты записалась на занятия, где сможешь отсиживаться, ты почти все пропустила мимо ушей на экскурсии по кампусу, а теперь мы влипли из-за тебя. Ты просто приехала потрахаться, да?
Стыд расцветает в животе. Стыд и немалая доля смущения. Мне самой не казалось, что я выбрала курсы, чтобы отсиживаться. Может быть, они не такие трудные, как другие, но просто находиться здесь уже непросто. Поддерживать стену, скрывать существование Бри-После. А теперь еще и магия. Следом за стыдом тут же приходит и гнев, сжигающий стыд в огненном вихре. Элис даже не знает о Бри-После. Элис вообще ничего обо всем этом не знает!
Тебя не заставляли ехать на карьер, резко отвечаю я. Ты могла отказаться.
Элис тяжело вздыхает.
Ты все лето так себя вела. Словно ничто не имеет значения. Я не могла отпустить тебя одну с Шарлоттой Симпсон!
Так что, теперь ты тоже моя нянька?
После прошлой ночи ясно, что тебе без няньки не обойтись. Если ты Она останавливается и отводит взгляд, крепко стиснув зубы, сдерживая слова, которые собиралась произнести.
Я развожу руками.
Говори уже, что собиралась, Элис.
Она отворачивается.
Мы подали документы, когда твоя мама была еще Я понимаю, что для тебя все изменилось. Я пытаюсь понять, но если ты не хочешь здесь находиться, если ты не собираешься относиться к этому всерьез, то, может, тебе лучше поехать домой.
Мне будто отвесили пощечину. Я чувствую, как под веками скапливаются горячие слезы.
Домой? Куда именно? Вернуться, чтобы снова стать девочкой-у-которой-умерла-мать в маленьком городке сплетников?
Каролинский университет был нашей мечтой.
Элис смотрит на меня, и по ее глазам я понимаю: за последние двадцать четыре часа она уже успела представить, как делает все в одиночку. Без меня.
Внутри растет стена. Я позволяю ей стать настолько высокой и широкой, что мне не видно ее краев. Преграда так надежно встает на свое место, что все мышцы моего лица одновременно застывают. Я представляю плоскую непроницаемую поверхность и чувствую, как мой взгляд тоже становится плоским и непроницаемым.
Моя очередь. А как насчет того, чтобы повзрослеть и перестать винить меня за свои решения?
Элис отступает назад, и боль в ее голосе ранит в самое сердце.
Бри, я не знаю, кто ты сейчас.
Она смотрит на меня еще некоторое время, а затем наклоняется, чтобы взять свои вещи. Я не могу пошевелиться, не могу заговорить.
Мне остается лишь смотреть, как она уходит.
5
Гнев, который пронизывает меня, настолько силен, что я чувствую его вкус.
Я успеваю пройти половину пути до «Старого Востока», прежде чем останавливаюсь и перевожу дыхание. Я стою на краю Полк-плейс, и мне кажется, будто все тридцать тысяч студентов Каролинского университета единой волной переходят двор, направляясь на первое в семестре занятие.
Раньше мы с Элис говорили о программе раннего обучения как о великом приключении, которое мы сможем пережить вместе. Теперь, глядя на всех остальных студентов, которые целеустремленно расходятся по корпусам, я чувствую, что здесь сама по себе. Хитрый горький голос доносится из темного угла: «Возможно, так и надо было. Одним воспоминанием о Бри-До меньше». Я сглатываю, ощутив тихое удовлетворение, но оно никуда не девается. Прямо сейчас одиночество кажется правильным.
В кармане вибрирует телефон. Сообщение с неизвестного номера.
«Привет, Бриана! Это Ник Дэвис. Декан Маккиннон дал мне твой номер, чтобы мы могли начать сегодня. Хочешь встретиться после занятий?»
А вот и нянька. Я смахиваю сообщение. Затем телефон вибрирует снова. Звонок. Когда я вижу имя на экране, у меня сдавливает горло, но я все равно отвечаю.
Привет, папа.
Привет, моя студентка.
Голос у папы теплый и знакомый, но мой пульс ускоряется. Успел ли декан ему позвонить?
Это еще не настоящий университет, папа.
Я сажусь на каменную веранду за одной из массивных библиотечных колонн, спрятавшись от взглядов прохожих.
Но это настоящий кампус, возражает он. И я заплатил за обучение реальные деньги.
Проклятье. Тут мне ответить нечего. Я сказала Норрису правду: я получила награду за отличную учебу. Мои родители не богаты, но они хорошо умели копить. И все же той небольшой суммы, которую они собрали на оплату обучения, не хватило бы, чтобы оплатить бакалавриат, не влезая в кредиты. Единственная причина, по которой папа смог заплатить за два года раннего обучения, не влезая в долги, заключалась в том, что награда за успешную учебу позволила уменьшить эту сумму вдвое. Он не распространяется на этот счет, но я понимаю: он сделал ставку на то, что вложения в раннее обучение сейчас помогут мне поступить в университет позже, а может быть, даже получить стипендию. Я морщусь, по-прежнему переживая из-за того, что Элис сказала о выбранных мной курсах.
Пожалуй, так и есть, бурчу я.
Угу-угу, он усмехается. Как твоя первая ночь в настоящем общежитии?
Папа не силен в подтекстах. С ним что ты видишь и слышишь, то и получаешь. Если бы ему позвонил декан, он бы уже дал мне это понять. Ясно и четко. Я тихо вздыхаю.
Первая ночь здесь? Тихая, вру я. Мне это не по душе, но мне сегодня все не по душе.
Я жду следующего вопроса, и он звучит как по расписанию.
Не видела других афроамериканцев?
В старшей школе единственные темнокожие ученики были на год старше меня. Тихий мальчик по имени Эрик Роллинс и девочка Стефани Хендерсон. Когда мы проводили время вместе, белые ребята всегда нервничали, будто их это как-то странно будоражило. Все остальные темнокожие, кого я знала, были либо родственниками, либо прихожанами церкви, до которой нужно было ехать через два городка. В Каролинском университете было больше темнокожих, чем в Бентонвильской старшей школе, в этом я была уверена. Это была одна из причин, почему я подала документы сюда.
Пока нет. Я еще не побывала ни на одном занятии.
Что ж, тебе нужно общение. Когда у тебя первое занятие?
В десять.
Позавтракала?
Не голодна. Я вспомнила, что последний раз ела перед тем, как мы отправились на карьер.
Папа хмыкает. Я представляю, какое у него при этом выражение лица: рот изгибается, его уголки опущены вниз, густые темные брови нахмурены, все морщины на его темно-коричневом лице хмурятся одновременно.
Аппетит по-прежнему то есть, то нет?
Я не отвечаю. Я пока не готова соврать еще раз. Он вздыхает. Он говорит медленно, осторожно, так что его ричмондский акцент становится незаметен.
В книге написано, что, если ты не чувствуешь голода или не ешь, это физический симптом переживания утраты.
Я знала, что он упомянет книгу. У меня перед глазами звучит ее название: «Отпустить: утрата, любовь и потеря». Я зажмуриваюсь, пытаясь воссоздать стену.
Я ем. Просто сейчас не голодна.
Дорогая, пока тебя нет рядом, мне нужно, чтобы ты заботилась о себе. Ешь, отдыхай, получай оценки, заводи новых друзей. Если ты будешь закрываться, вернешься домой. Мы же так договорились, верно? Теперь я сама хмыкаю, и его голос словно обретает острые края. Прости, что? Я, кажется, не расслышал. Мы же договорились. Верно?
Верно, бормочу я. Мы действительно договорились. Он знал, что дома я чувствую себя ужасно, поэтому он отпустил меня, но предусмотрел запасной план. Папа, я очень ценю, что ты спросил, правда. Но я в порядке. Быть здесь Страшно. Одиноко. Хаотично. Мне на пользу.
Малышка От едва заметной дрожи в папином голосе у меня стискивает грудь. Ты постоянно говоришь, что ты в порядке, но то, что с нами происходит Я тоже это чувствую. Я понимаю, что это и правда тяжело.
Все в порядке, папа, выдавливаю я. Смотрю на веранду под ногами, мое зрение то расплывается, то снова становится резким.
Ладно, вздохнув, говорит он. Что ж, попробуй немного поесть перед занятиями, ладно, дорогая?
Попробую.
Пауза.
С чего мы начинаем?
Я крепко сжимаю телефон у уха. Эту фразу мы говорим, когда одного из нас переполняют чувства.
С начала.
Умница моя. Поговорим позже.
Когда я вешаю трубку, меня трясет. Я дышу прерывисто, жар подбирается к шее. Я упираюсь локтями в колени и прижимаю ладони к глазам. Вот почему я уехала. Я люблю папу, но его слова пронзают мою стену насквозь, превращая ее в ничто. Его скорбь заставляет мои собственные эмоции вырываться на поверхность, как землетрясение, оставляя меня беззащитной перед
Нет, шепчу я, уткнувшись в ладони. Нет-нет-нет. Но уже слишком поздно: воспоминания накатывают, поглощая меня.
Острый запах больничного антисептика. Горькая желчь в горле. Дешевая мягкая древесина подлокотника, в который я впиваюсь ногтями.
Моменты той ночи крутятся вокруг меня, подобно урагану, заслоняя мир вокруг. Память утаскивает меня из настоящего в прошлое, одно чувство за другим, пока я не оказываюсь в обоих местах одновременно, в обоих временах
Голубая сойка насмешливо посвистывает, сидя на дереве надо мной.
Пронзительный писк систем жизнеобеспечения дальше по коридору.
Часы на башне бьют девять.
Глубокий ровный голос полицейского. «Шоссе 70, около восьми скрылся с места происшествия»
Знакомое, пугающее, всепоглощающее как только это воспоминание приходит, я уже не могу сбежать. Остается только позволить ему продолжаться
Медсестра выходит. Полицейский смотрит ей вслед. Он вздыхает. «Сочувствую вашей потере»
Уже почти все.
Затем мы встанем, он пожмет руку папе, и мы поедем домой без нее. Я буду всхлипывать, раскачиваться на месте и ждать, чтобы эта ужасная ночь закончилась
Но не на этот раз.
Я охаю, когда с резким щелчком высвобождается новое воспоминание, словно айсберг в океане откалывается от ледника.
Серебристый значок на нагрудном кармане сверкает. Фигура полицейского мерцает. Его голубые глаза смотрят на меня, потом на папу. Его тонкие сжатые губы бормочут неслышные мне слова. Слова втекают в комнату. Холодный ветер проносится по моему сознанию
Воспоминание обрывается так же резко, как возникло.
Но этого не было Произнеся эти слова, я тут же понимаю, что это неправда.
Во второй раз за двадцать четыре часа в моем сознании борются друг с другом два противоречивых воспоминания одновременно.
Я крепко зажмуриваюсь. Память об исэле в карьере никуда не делась, когда ее скрыл мутный серебристый дым ложных образов. Правда, скрытая под ложью Сэльвина.
Теперь новые воспоминания о больнице сражаются со старыми, пока наконец ложь не растворяется.
Сэльвин и тот полицейский. Они оба произносили какое-то заклинание. Оба подчиняли мое сознание своей воле.
Я резко открываю глаза.
Впервые я увидела магию, когда умерла мать.
Мое первое занятие, английский в корпусе «Гринлоу», проходит как в тумане. Я не помню, как туда дошла. Я сижу на задней парте. Вопросы вращаются по кругу в моей голове.
Был ли тот полицейский в больнице таким же, как Сэл? Мерлином? Королевским магом? Насколько велика сеть легендорожденных? Почему я запомнила то, что Сэл пытался заставить меня забыть? Почему я только сейчас вспоминаю то, что случилось тогда? Какие еще воспоминания забрал тот полицейский? Ее убило это? Сколько я на самом деле знаю о смерти мамы?