Я Язык заплетается. Я сама его сделала, тихо отвечаю я.
Проходит мгновение девочка вскидывает брови. Потом это ни с чем не спутать по ее лицу становится видно, что она явно впечатлена.
Ты сама делаешь одежду. Это не вопрос, похоже, она просто размышляет вслух. Как интересно. Еще одна пауза, потом она поднимает взгляд. Получается красиво.
Несмотря на утреннюю жару, я чувствую, как вспыхивают щеки.
Спасибо.
Теперь подходят и две другие девочки на их лицах читается та же заинтересованность. Они обе задают мне тот же вопрос, а потом представляются Некеса и Чакойя. Первая говорит, что ее зовут Узома.
У нас есть доска для оварэ, говорит она. Хочешь поиграть с нами?
И тут происходит нечто странное впервые за всю свою жизнь я чувствую притяжение к чему-то, кому-то, кроме матери. Больше всего на свете я хочу быть как она, но
Я хочу быть вместе с другими.
Я боюсь смотреть на маму, но все-таки поднимаю взгляд и вижу, что она улыбается. Она с легкостью снимает кувшин с моей головы и, хотя я никогда в этом не признаюсь, мне нравится легкость, которую я ощущаю, когда его нет. Я растираю шею, и мама кивает:
Иди, Бинти. Я буду тут.
Она не знает, что для меня значат ее слова насколько они важны, какую власть надо мной имеет ее одобрение. С моих плеч падает еще один груз и я свободна. Не говоря больше ни слова, я бегу вместе с Узомой и другими девочками через площадь. Мы сбиваемся в кучу, и Некеса показывает мне доску для оварэ. Это маленькая плоская деревянная пластина с двенадцатью маленькими ямками, которые расположены парами по шесть вдоль каждой из длинных сторон. По бокам, у коротких сторон, ямки покрупнее в них сложены большие ярко окрашенные камушки. Слева камушки нефритово-зеленые, справа сапфирово-синие.
Умеешь играть? спрашивает Некеса. Она выше Узомы, у нее тонкие заостренные черты лица, а волосы заплетены в тщательно уложенные вдоль головы «кукурузные» косички с белыми бусинами на концах.
Лицо снова заливает жар. Оварэ достаточно популярная игра в Лкоссе, в нее играют маленькие дети и старики, но мне не довелось выучить правила. Я смущенно качаю головой.
Все очень просто, объясняет она. Эти маленькие ямки на доске называются домами, в каждый кладут четыре камня. Она берет горстку зеленых камней и начинает их кучками складывать в каждый дом. Ямы покрупнее на концах доски называются счетными. Тебе нужно сложить все свои камни в мою счетную яму, прежде чем я сложу свои в твою. Простая игра на стратегию.
На самом деле звучит не так уж просто, но все девочки выжидательно смотрят на меня. По их взглядам я понимаю, что это еще одна проверка, слышу немые вопросы. Я такая же, как они, или другая? Я еще интересная или уже стала скучной? Я сглатываю и, когда Некеса заканчивает раскладывать камни, киваю.
Я готова.
Она делает первый ход.
Я наблюдаю за тем, как она берет четыре зеленых камушка и замирает, рассматривая доску. Затем быстро бросает их, раз-два-три-четыре, в новые дома так, что первый остается пустым. Кивает мне.
Твой ход.
Я делаю глубокий вдох и беру горстку сапфировых камушков. Конечно, я знаю, что на самом деле они не из сапфира скорее всего, обычные камни, которые раскрасил какой-то местный ремесленник, но мне почему-то кажется, что в моих руках они драгоценны и я обязана класть их аккуратно. Как и Некеса, я некоторое время рассматриваю доску, стараясь понять, куда лучше всего класть камушки, чтобы четвертый не оказался на ее стороне. Затем я делаю ход, позволяя маленьким камушкам выскользнуть между пальцами в их новые ямки. Некеса сжимает губы.
Это был хороший ход.
Мы продолжаем, по очереди беря камни и распределяя их по новым домам. Другие девочки ничего не говорят, пока мы ведем нашу молчаливую войну, словно полководцы. Постепенно я нахожу ритм. Некеса была права, когда сказала, что оварэ стратегическая игра, но одновременно это и игра на выживание, а такие игры мне знакомы слишком хорошо. Мы с мамой играем в них каждый день: когда нам не хватает денег на оплату жилья, когда у нас мало еды, когда становится холодно. Я играю в эту игру всю свою жизнь.
Ты выиграла. Я слышу в голосе Некесы недоверие. Она отклоняется и рассматривает доску, словно ожидая, что я обхитрила ее.
Мир вокруг медленно обретает четкость, и я вижу, что Узома и Чакойя по-прежнему сидят рядом. Они обе широко улыбаются мне, хлопают, и теперь я вижу в их глазах одобрение, смешанное с завистью. Сердце снова сбивается с ритма, но на этот раз не от страха. Нет, это новое чувство, и только через несколько секунд мне удается найти для него название радость. Это не совсем похоже на то, что я чувствую, когда мама удивляет меня фруктовым пирогом с рынка. Нет, это нечто другое. Впервые в жизни я наслаждаюсь тем, что мне завидуют. Я осознаю, каково это когда тебя замечают, когда ты интересна другим дольше чем на несколько секунд.
Мне это нравится.
Но радость мимолетна, это я уже хорошо усвоила. Все равно что набрать воду в сложенные чашечкой ладони она просачивается сквозь щели, как бы крепко ты ни сжимала пальцы, надеясь сохранить ее.
Я отчетливо ощущаю момент, когда радость ускользает.
Стой!
Плечи напрягаются, когда я слышу голос, перекрывающий обычный для рынка шум, громкий и жесткий, как удар кнута. Повернувшись, я вижу, что голос принадлежит мужчине в небесно-синем кафтане с золотым поясом на талии. Кожаные сандалии блестящие и новые, а темные курчавые волосы идеально подстрижены с боков. Даже не видя золотого кинжала-ханджари у него на поясе, я знаю, кто это что это за человек. Это один из Сынов Шести, священный воин, защитник правопорядка. Хотя солнце по-прежнему печет, по телу пробегает холодок. Я не доверяю Сынам Шести. Они считают себя воплощением чести и справедливости, но у меня о них другое мнение. Я крепко стискиваю зубы, когда на площадь следом за первым выходят еще несколько воинов, чувствую, как напрягается все тело. Но воины смотрят не на меня.
Они смотрят на маму.
Стой! Первый воин, видимо, лидер, повторяет команду, хотя мама и так не двигалась с места. Все вокруг застыли, никто не произносит ни слова. В этой жуткой тишине я ощущаю предчувствие беды и смотрю маме в глаза. Она стоит перед колодцем, по-прежнему держа мой кувшин в руках, а свой на голове. Воин подходит к ней, натужно улыбаясь и сверкая белыми зубами. Он напоминает мне гиену, которая выслеживает добычу.
Господин. Мне не разглядеть маминого лица, но ее поза меняется. Голову прямо, плечи назад. Она не отступает, когда воин останавливается перед ней, и по тому, как он хмурится все сильнее, я понимаю, что ему это не нравится. Какая-то проблема? спокойным голосом спрашивает мама.
Воин выпрямляется во весь рост и отвечает, глядя на маму сверху вниз:
Дараджам теперь запрещается пользоваться центральными городскими колодцами. Тебе придется брать воду где-то еще.
Я вскакиваю на ноги. Предчувствие беды перерастает в неприкрытую тревогу. Она пульсирует внутри, и я слышу, как пульс отдается в ушах. Никто не произносит ни слова. Уверена, Узома, Некеса и Чакойя по-прежнему сидят, склонившись над доской для оварэ, но на них я не смотрю. Я все еще не могу разглядеть мамино лицо, но слышу страх в ее голосе.
Это я никогда не слышала такого правила. Ее голос дрожит.
Кухани ввел его вчера вечером, сообщает воин. Если вашему отродью нужна вода, идите к колодцам на западной границе.
Мое лицо кривится. В западной Лкоссе находится район Чафу, место несимпатичное и небезопасное. И идти от дома намного дальше. Отправлять дарадж за водой туда это настоящее наказание.
Я я Мама запинается. Но это
Шевелись, грубо произносит воин. Он больше не улыбается, его глаза мрачно сверкают. Если не хочешь проблем.
Мама выпрямляется. Я слышу в ее голосе гнев:
Что ж, очень хорошо.
Она отходит от колодца и воина, но Сын Шести хватает ее за руку. Время словно замедляется, и я вижу, как мама теряет равновесие. У меня внутри все сжимается. Высокий кувшин у нее на голове качается один раз, другой, затем соскальзывает и разбивается на миллионы кусочков. Мама издает негромкий звук что-то среднее между вскриком и всхлипом. Она дергается вперед, словно пытаясь поймать осколки, но воин по-прежнему держит ее за руку. Он дергает ее, заставляя приблизиться.
Научись уважать высших, женщина, или наживешь проблем.
Я по-прежнему стою на другом конце площади и смотрю на маму. Я жду. Я знаю, что будет дальше. Мама ответит этому идиоту от души. Не в первый раз. Я видела, как мама устрашала мужчин в два раза больше ее одним уничижительным взглядом. Я видела, как она разделывалась с парнями вполовину младше ее, которые пытались залезть в ее карманы на городских улицах. Я видела, как мама делает и другие вещи такие, на которые способны только дараджи, с людьми, которые пытались причинить ей вред. Я жду, что мама сделает что-то, чтобы этот воин пожалел, что с ней встретился.
Но она молчит.
Наконец она разворачивается. Теперь она совсем не похожа на полубога, каким я ее иногда воображаю. Наоборот, она кажется болезненно маленькой и хрупкой. Мой кувшин она по-прежнему держит в руках.
Бинти. Она произносит мое имя шепотом, но я отчетливо его слышу. Идем.
Я подчиняюсь, чувствуя, как все вокруг смотрят на меня. Совсем недавно я бежала к Узоме и остальным, чтобы поиграть с ними, и ноги казались легкими как перышки. Теперь все тело стало тяжелым. Кажется, будто у меня уходит сотня лет, чтобы преодолеть пространство между нами, и как раз перед тем, как я подхожу к матери, я ощущаю укол боли в стопе. Опустив взгляд, я замечаю осколок кувшина, который проскользнул в щель поношенных сандалий и рассек мягкую кожу ступни. Я смотрю на порез, вижу, как темная кровь сочится из него, собираясь на подошве сандалии. Я жду, что вот-вот придет боль, но вообще ничего не чувствую.
Мама подходит ближе, и я молча забираю у нее кувшин. Я не смотрю на нее и больше не пытаюсь поставить его на голову. Этот небольшой кувшин, вполовину меньше разбитого единственная емкость, в которой мы теперь можем носить воду. Мы не можем рисковать, чтобы с ним что-то случилось в этот сезон.
Никто не нарушает тишины, пока мы уходим с площади. Мама держит голову высоко, а я слегка хромаю. Я опускаю взгляд, но даже не оглядываясь по сторонам, ощущаю, как все смотрят на нас и в этих взглядах притаились жалость и настороженность. Посмотрев назад, мимо осколков кувшина, лежащих на земле, я вижу, как Узома и остальные девочки смотрят мне вслед. В их лицах больше нет любопытства и заинтересованности. Их сменило общее отвращение словно ветер донес до них одну и ту же вонь.
Я знаю, что больше они не попросят меня поиграть с ними в оварэ.
Как только мы уходим с площади, жизнь возвращается. Когда мы заворачиваем за угол, до меня доносятся крики торговцев, называющих свои товары, детский смех, визг играющих в догонялки. Лкосса живет дальше, как обычно. Я дожидаюсь, пока мы отойдем достаточно далеко, и только тогда задаю вопрос, который все это время вертелся у меня на языке.
Мама, почему это происходит? Почему Кухани заставляет дарадж брать воду из западных колодцев?
Мама отвечает не сразу:
Потому что может.
Значит, не отступаюсь я, мы и правда больше не сможем брать воду в центральных колодцах?
Нет. Мамин голос звучит покорно, отстраненно. Не сможем.
Когда слова срываются с ее губ, они кажутся более реальными, окончательными. Слезы застилают глаза, но я не позволяю им упасть. Мама не плачет, значит, и я не буду. Я хочу быть как она.
Но тут на границе сознания мелькает еще одна мысль. Сначала я игнорирую ее, но она извивается и сверкает, как лишняя нитка в гобелене, которую так и хочется выдернуть. Это еще один вопрос.
Мама, медленно спрашиваю я, нам обеим запрещается использовать центральные колодцы?
Впервые с того момента, как мы вышли с площади, мама останавливается и смотрит на меня.
Что ты имеешь в виду?
Я Под ее взглядом мне неловко это произносить. Тот воин сказал, что дараджам нельзя использовать колодец, но я ведь не дараджа, значит, я могу им пользоваться, так?
Я вижу, как что-то в мамином лице медленно меняется. Губы сжимаются в тонкую линию, прекрасные карие глаза прищуриваются. Она наклоняет голову и сводит брови, словно впервые по-настоящему видит меня.
Если хочешь ходить к колодцам, где мне не рады, я не запрещаю. Она говорит тихо, но я слышу в этих словах скрытый вызов, тайное испытание. Я быстро качаю головой:
Нет, мама. Я не хочу. Я хочу остаться с тобой.
Тут же ее лицо расслабляется. Она снова похожа на полубога, сияющего в лучах солнца. Она улыбается мне, и я тоже расслабляюсь.
Идем, говорит она, снова трогаясь с места. До колодцев у западной границы не так и далеко.
Я подчиняюсь ей не потому, что обязана, а потому, что хочу. Я хочу быть такой же, как мама, но впервые в жизни понимаю, что это будет непросто, потому что мы не одинаковые.
Я понимаю это в первый, но не в последний раз.
Глава 5. Пять благородных ветвей дарадж
Солнце сияло. Однако Коффи не ощущала его тепла.
Она тихо шла по коридорам Тернового замка, словно стараясь не нарушить их сон. Впереди шагала Макена, слегка не в такт, но вместе их шаги складывались в идеальный ритм, раздающийся в тишине. Коффи хотелось, чтобы здесь было больше звука. Тишина оставляла слишком много времени для размышлений, слишком много возможностей, чтобы снова прокручивать в голове все, что она увидела за последний час.
С каждым шагом расстояние между ней и главным залом увеличивалось, но когда она закрывала глаза, то снова оказывалась внутри, снова в мучительных подробностях видела все происходящее. Она видела дарадж, разделившихся по цветам, вспоминала, как они смотрели на нее, видела эмоции на их лицах страх, настороженность, неприкрытое любопытство; все это было более чем неприятно. Она вспомнила одну из дарадж девочку в зеленой тунике ту, которая преподнесла ей жуткие розы Феду. Было слишком легко вспомнить выражение ужаса, которое мгновенно наполнило ее глаза, когда Феду поднял ее за косы, просто потому что мог. Он перешел к насилию с нечеловеческим равнодушием, с отработанной легкостью. Каждый раз, когда она вспоминала об этом, у нее сжимался желудок.
Ты как тупой нож. Но не бойся я знаю, как тебя наточить.
Обещание Феду отдавалось в сознании, повторяясь снова и снова, как мелодия уличного музыканта. Каждый раз, когда Коффи вспоминала об этих словах, о том, что за ними скрывалось, ее снова и снова пробирала дрожь. За прошедший час она увидела и услышала так много ужасных вещей, но было еще одно, отчего по спине пробегал холодок.
Лицо. Она только что видела лицо в Туманном лесу.
По крайней мере, ей так показалось оно исчезло так же быстро, как и появилось. Коффи изо всех сил пыталась восстановить его в памяти. Ей показалось, что она разглядела продолговатые очертания между изогнутых деревьев, силуэт того же беловатого оттенка, что и туман, но более четкий. Она смотрела в окно, деревья были слишком далеко, чтобы разглядеть точно, но она решила, что заметила что-то, отдаленно похожее на глаза, и грубый разрез там, где мог быть рот. Лицо оставалось видимым лишь секунду слишком мало, чтобы понять, принадлежало ли оно мужчине, женщине или ребенку. Чем дольше Коффи думала об этом, тем меньше она была уверена в том, что вообще видела чье-то лицо. Она снова посмотрела на Макену, которая шла немного впереди. На мгновение она подумала, может быть, та тоже видела лицо, но Нет. Коффи решила не спрашивать. Не было никаких доказательств, что она действительно видела лицо в Туманном лесу, а не просто слишком устала. За одно утро здесь она и так превратилась в аномалию Феду сказал всем дараджам в главном зале, что она избранная. Не стоит подливать масла в огонь.