Снимок запускает странную цепочку размышлений у меня в голове. У скольких местных есть «Полароид»? В ушах звучит голос Харпер. Человек-с-кинжалом.
Вернон обожал эту штуку, тихо говорит отец, и я подпрыгиваю. Я не слышал, как он вошел. Мы с ним гуляли вместе, искали, что поснимать. Тут он видит мое лицо. Все нормально?
Да, это просто напомнило мне про ту историю с детьми.
Не волнуйся, чемпион. Все эти разговоры про Человека с кинжалом закончились еще прошлым летом. Теперь все позади. Просто какой-то бездельник, который сразу уехал. Или, может, местные ребята так развлекаются.
Весь день я пытаюсь читать в своей комнате. Но вместо этого думаю о Харпер. Вдруг в эти мысли врывается оглушительный дробный стук. Молотят как будто прямо в стену.
Я выхожу посмотреть, что происходит, и вижу отца, который ставит на окна ограничители, чтобы они не открывались шире чем на пару дюймов. Входную дверь он снабдил врезным замком.
Наконец-то дошли руки, весело говорит он. Чтобы твоя мать не беспокоилась. Лучше перебдеть, чем недобдеть.
Рядом с ним валяется утренняя газета, открытая на странице с моими художествами. Тут я понимаю, насколько узнаваем мой почерк хотя я писал краской в темноте. Моя «М» наверху заканчивается плавными дугами, а не острыми треугольными пиками. Отец следит за моим взглядом. Сначала его глаза слегка скользят по картинке, а потом тепло смотрят на меня.
Хулиганы, уверенно заявляет он. Больше не думай об этом, Уайлдер.
Он берет дрель и загоняет последний шуруп. Проверяет окно, чтобы оно распахивалось только на ширину ладони.
Теперь мы в полной безопасности! он подбирает дрель и медленно шагает к окну гостиной. Никто не войдет и не выйдет, бормочет отец с полным ртом шурупов.
Я смотрю, как он поднимает дрель и мычит под нос какую-то старую французскую песню. Кажется, Сержа Генсбура. Он такое любит.
Мама вытаскивает из-под лестницы коробку с полароидами дяди Вернона. Мне скучно, так что я тоже присаживаюсь посмотреть вместе с ней. А может, и не скучно. Я бы в этом никогда не признался, но иногда мне просто хочется немного посидеть с мамой.
Ты за это лето уже фута на три вырос! восклицает она. У меня рук не хватает, чтобы обнять эти широкие плечи!
Ой, да ладно, мам, фыркаю я, но с удивлением понимаю, что она не так уж неправа. Либо я стал выше, либо она съежилась. Надеюсь, все-таки первое.
На самом деле фотографии дяди Вернона довольно плохие. А еще их очень много. Натюрморты даже хуже пейзажей.
Что это, как думаешь? мама держит в руках фотографию чего-то розового, изрезанного полосками света.
Я наклоняю голову набок.
Рука попала в объектив. Видимо, пальцы.
Сумка с продуктами, размытая нога, шагающая по дороге, абсолютно пустой стол с клейкой бумажкой, на которой дрожащей рукой написано «моя ручка»
Тут рядом с моим плечом раздается сдавленное кряхтение. Мама изо всех сил зажимает рукой рот.
Мам?
Она снова глухо фыркает через нос, а потом убирает руку и начинает визгливо хохотать.
Это искусство, мам, говорю я, и она снова издает свои странные лающие звуки. Имей уважение.
Она громко охает и хлопает меня по спине.
Что тут у вас, ребят? появляется из-за двери веселое папино лицо.
Да ничего такого, отвечает мама, вытирая слезы. Просто Уайлдер рассказал мне шутку.
Она знает, что папе бы не понравились насмешки над дядей Верноном. Он бы «взбесился», как выражается Харпер.
Но я еще несколько дней ловлю на ее лице лукавое выражение. Один раз за ужином она даже давится пюре посреди какого-то разговора. Мама встречается со мной глазами, и я понимаю, что она вспомнила об «искусстве» дяди Вернона.
Удивительно, но уже наступил август и даже прошел наполовину. Лето близится к концу.
Сегодня самый жаркий день года, самое знойное время. Мы с отцом прячемся от солнца под кленом. Бриз тихо шелестит листвой у нас над головами. Пара-тройка листочков уже окрасились в глубокий огненно-оранжевый цвет.
У папы на лице «Нью-Йорк таймс», его дыхание спокойное и ровное. Я немного еложу. Осталось меньше часа до нашей с Натом и Харпер встречи на сосновом утесе. Время, которое я провожу вдали от них, кажется каким-то сумрачным и ирреальным. Последние дни самые бесценные.
Коттедж осенью выставят на торги, и я никогда больше сюда не вернусь. Сюда переедет жить какая-то другая семья. Какой-то другой подросток будет любоваться на звезды через мою бойницу и слушать пение камней в бухте. А что будет с фотографиями дяди Вернона? Мне как-то сложно представить, что мы повезем их с собой в город. Скорее всего, их выкинут. По какой-то странной причине мне это не нравится. Этот новый парень наверняка будет суперкрутым, может, у него даже будет машина. Он понравится Харпер и Нату гораздо больше меня.
Газета чуть колышется от отцовского дыхания. А если он умрет, думаю я, то коттедж достанется мне? Хотя, наверное, маме. Мне почти семнадцать: они не могут заставить меня вернуться обратно в школу.
Я вздрагиваю. Мой отец резко присаживается и смотрит на меня. Долго он уже не спит?
Лето почти кончилось. Ты успеваешь по списку литературы? Семестр начнется, не успеешь оглянуться.
Да, я почти с ним разделался. Это неправда. От мысли о Скоттсборо у меня внутри все перекручивается, как будто нож в пузо воткнули. Иногда мне кажется, что я испытываю нежные чувства не к Харпер, а к Натану с Харпер как к паре. Эта мысль одновременно и будоражит, и пугает меня. Иногда я задумываюсь, можно ли влюбиться в место как в человека: в эту полоску берега, в эти длинные яркие дни, в которых можно затеряться. Эта часть мира совершенно скрыта от посторонних глаз. Как будто каждая рощица, каждый грот в скалах чей-то секрет.
Знаешь, в этих местах рынок недвижимости довольно неплохо себя чувствует, произносит отец.
Ну, его, наверное, можно с этим поздравить? Меня дико злит, что он говорит об этом так спокойно, когда мое сердце просто разбивается на части.
Ты тут прямо-таки вылез из своей раковины, Уайлдер. Кажется, такая жизнь идет тебе на пользу.
Так и есть.
Мое сердце колотится в груди, но я выжидаю. Нельзя торопить отца. Никогда. Я пытался.
Это еще и неплохое вложение. Дядя Вернон получал с коттеджа приличный доход. Так что мы подумали отец кладет свою огромную горячую ладонь мне на плечо, что мы могли бы оставить его. Не продавать. Ты бы мог приезжать сюда каждый июль. В остальное время мы бы его сдавали. Что думаешь?
Мое сердце готово выпрыгнуть из груди. Так что я просто крепко его обнимаю.
А потом со всех ног уношусь вниз по дороге, чтобы рассказать друзьям.
Не успеваю моргнуть, как наступает последний день. Мы, как всегда, проводим его у моря. Но когда Нат начинает разводить огонь на берегу, я заявляю:
Надоели мне эти костры на пляже.
На самом деле я хочу посидеть у огня, но меня просто корежит от мысли, что этот костер последний. Харпер и Нат смотрят на меня, и я вижу, что они понимают. От этого почему-то еще хуже.
Ну правда, скучно, тяну я и отворачиваюсь в сторону. А потом упираюсь глазами в землю. Извините.
Холодная ладонь Харпер ложится на мое сгоревшее плечо.
Пойдем тогда на луг?
Да! поддерживает ее Нат. Я тоже устал от пляжа.
Как же я люблю их обоих.
Под деревьями прохладно и зелено; пока мы идем по роще, тени и солнечные лучи наперегонки бегают по нашим лицам.
На лугу ужасно красиво. Желтые рудбекии выглядывают из высокой травы, колышущейся от вечернего бриза. Вокруг летают бабочки, а в зарослях на пляже поют птицы. Щегол, кукушка, повторяю про себя, вспоминая свой первый день. Тогда я еще не знал названий этих птиц и цветов.
Хотя одна вещь не изменилась. Меня по-прежнему тошнило от этого места. Стоит только присесть на траву, голосок в моей голове подсказывает: нет, не здесь. Но я не хочу ничего говорить на наши любимые места сегодня лучше не смотреть. Пусть грустные воспоминания останутся здесь, где мне не нравится.
Харпер сидит на бревне и извлекает из сумки бутылку «Гавана Клаб». Ее родители совсем не следят за своим баром. А стоило бы. Я пью, и она смотрит на меня с веселым любопытством.
Что у тебя с этим местом, Уайлдер?
Не знаю, ерзаю я и отмахиваюсь от мошек, роящихся над травой. Этот зуд у меня на коже из-за них или он идет откуда-то изнутри? У меня ощущение, будто кто-то здесь умер или что-то в этом роде.
Почти везде кто-то умер, резонно замечает Нат.
Я решил насчет своей компенсации, говорю я. Но не знаю, насколько это возможно.
Мы должны все выполнить, заявляет Нат. Таковы условия.
Ну, это больше касается Харпер, потому что ты здесь живешь.
Харпер поднимает голову и смотрит на меня. Ее рыжие волосы светятся и горят почти так же, как огонь, а кожа совсем бледная, и на секунду мне кажется, что из ее глаз на меня смотрит кто-то другой.
Продолжай, говорит она.
Вы должны обещать мне, что будете приезжать сюда каждое лето, даже когда мы вырастем. Мы должны встречаться все втроем.
Конечно! с жаром кивает Нат. Ну конечно!
Но как я могу это обещать? угрюмо спрашивает Харпер.
Не знаю. Но ты поклялась. Так что должна.
Надо выполнять, подтверждает Нат.
Но Она вздыхает. Ладно. Допустим. Если ты правда этого хочешь, Уайлдер. Но вы оба должны делать все, что я говорю. И мне сначала нужно кое-что раздобыть. Подождите две минуты.
В ожидании Харпер мы обмениваемся парой вымученных глотков и громко обсуждаем кроссовые мотоциклы, так что не слышим, как она подкрадывается к нам.
Знаете, что это?
Мы подскакиваем. Она держит в руках вырванное с корнем растение, с которого сыплется земля. Оно напоминает высохшую белую морковку или, может, корень имбиря. Харпер держится за стебель через платок видимо, не хочет испачкаться.
Мы качаем головами.
Это болиголов. Ни в коем случае не трогайте его, даже не прикасайтесь. Мы используем его для заклинания, чтобы наша клятва осталась нерушимой до самой смерти. И даже после.
Я вздрагиваю.
Ты правда считаешь, что это крутая идея, Харпер?
Она просто рассеянно крутит головой, как будто слишком занята, чтобы обращать на меня внимание, и осматривает местность. Она немного отходит и останавливается там, где земля слегка просела и образовала небольшую воронку.
Нат кладет руку мне на спину.
Все нормально, тихо заверяет он. С ней иногда бывает.
Харпер подбирает камни, выкладывает их вокруг воронки и делает кострище. Складывает в него прутики и ветки. А потом водружает в самый центр болиголов вместе с платком.
Кровь, произносит она, не оглядываясь. Нужна кровь. Всех троих.
Мы подходим к ней и протягиваем руки. Я не вижу, что конкретно она держит, но чувствую что-то типа укола, и через секунду на пальце появляется алая капелька.
Не пяльтесь на нее просто так, нетерпеливо говорит Харпер. Капайте в огонь. Мы оба вытягиваем ладони над щепками и хворостом и наблюдаем, как они окрашиваются красным.
Харпер кидает туда спичку, и сразу же вспыхивает яркое пламя. Лето было засушливое. Она отпихивает нас, чтобы мы встали с подветренной стороны.
Не стойте рядом, приказывает она. Болиголов тоже горит. Не знаю, насколько безопасно вдыхать его дым.
Может, не стоило его поджигать, если ты не в курсе таких вещей? нервно спрашиваю я.
Ой, не ворчи, Уайлдер, улыбается она, и я смаргиваю. На секунду мне кажется, что у нее слишком много зубов. Нам нужно остаться здесь, пока не потухнет огонь, чтобы заклинание сработало.
И чтобы удостовериться, что мы не подожгли лес, язвит Нат. Я замечаю, что чем более странно все становится, тем он спокойнее.
Я кое-что добавила к заклинанию, чтобы помочь тебе со школой, говорит мне Харпер. Оно не даст никому тебя трогать. И тут она обнимает меня. Это неожиданно. Обычно Харпер шарахается от прикосновений, как кошка. Только если это не Нат.
Я буду по вам скучать, говорю я. А нельзя ничего туда добавить, чтобы тебя забрали домой и не отправляли ни в какую школу?
Харпер качает головой:
С магией такая штука, что нельзя ничего делать для себя. Только для других.
Откуда ты взяла все эти правила? спрашивает Нат, передавая ей бутылку «Гавана Клаб».
Я просто их знаю, с поникшим видом отвечает Харпер и отхлебывает. Когда она передает ром мне, сверху уже гораздо больше пустого пространства. Харпер отчаянно хочется во что-нибудь верить. В Ребекку, в пещеру, в магию. Во все, с чем она сталкивается. В этот момент я по-настоящему ее люблю, но еще мне хочется ее встряхнуть, наорать на нее. Но я ничего такого не делаю. Она берет меня за руку и сжимает ее.
От маленького костра валят густые облака дыма. Они наплывают друг на друга, как движущиеся массы густой воды в ночном штиле. Наверное, часть дров была влажная. Я надеюсь, что костер будет тлеть подольше. Я на самом деле не верю, что Харпер сможет остановить кого-то в Скоттсборо. И не думаю, что мы будем приезжать сюда каждое лето. Так что пусть длится хотя бы это этот костер, это мгновение.
Перл
Первое воспоминание Перл о матери ее голос на ветру, зовущий все громче и громче.
Они стояли на вершине горы, только Перл не помнила где. Она была маленькой, у нее болели ноги, а еще уши, потому что дул сильный ветер. Она почему-то стояла на каком-то выступе очень далеко от мамы и плакала. Она не знала, как спуститься и дойти до нее.
Ее мать шагала по камням, перепрыгивая через расщелины, как олень. Когда она добралась до Перл, то зажала ей уши обеими руками, чтобы согреть.
Хватайся, велела она.
Перл обвила руками шею матери, а та подняла ее и укутала в свою куртку. Потом опустила на ноги и повела вниз. Они шли как будто несколько часов.
Все хорошо, ты крутая, прошептала она в ухо дочери, наклонившись. Крутая, как горная река.
Перл захихикала, и ей стало веселее. Ее всегда успокаивали эти маленькие мамины присказки.
Может, то была и не гора. Скорее всего, холм. И спуск занял минуты две или три, а не несколько часов. Но каждый раз, думая о маме, Перл вспоминает о своем спасении.
Ее назвали в честь жемчуга, любимого драгоценного камня матери. Но она никогда не чувствовала себя достойной этого имени никогда не чувствовала себя ценной с тех пор, как ушла ее мать.
* * *
Человека нельзя по-настоящему узнать после его ухода. У тебя остаются только воспоминания, отдельные моменты, но цельная личность из этого не складывается.
Перл было пять. Стояло погожее, сияющее утро. Они остановились в Кастине на побережье, каждый день спускались к морю и устраивали пикник. У них уже появилось любимое место небольшая бухта, где камни на ветру издают очень странные звуки. Папа Перл исследовал вместе с ней озерца, остававшиеся после прилива. Они плавали и строили песчаные замки.
Пока они занимались этим, мама Перл могла плавать минут по сорок или даже больше. Рядом с пещерой в скалах была небольшая заводь, и именно там она все время вылезала, делала растяжку и возвращалась к ним. Она делала это каждый день. К тому времени, когда приходила мама, они уже успевали организовать на покрывале небольшой ланч. А потом они садились в машину и ехали домой, немного ошалевшие от моря и в чудесном настроении.
Сначала этот день ничем не отличался от других. Они ехали вдоль зеленых дорог к морю. Мама схватилась за ухо и сказала:
Ох, черт, я потеряла сережку!
Она наверняка где-то в гостинице, ответил папа Перл. Потом найдем.
Они припарковались, поднялись на холм, а потом спустились по тропинке с другой стороны. Мама казалась очень высокой и сильной в своем черном купальнике и плавательной шапочке; она как будто была создана для моря, как дельфин или какая-то рыба. Они выбрали этот пляж, потому что тут был мягкий песок, где Перл могла играть. Почти все остальные были каменистые.
Ждем к обеду.
Мама Перл сделала несколько шагов в воде, а потом резко нырнула, и вскоре на поверхности воды виднелся только ее черный череп.