Она не поверит. Никто не поверит. А все те, кто остаётся предан Ольгиру, всё равно будут считать убийцей тебя.
Агни нахмурился.
Тощий он. Как он справился с Ольгиром? Мне, честно, и самому не верится.
Тонка была цепь из женской бороды да кошачьего топота. Тонка, да сковала Ужасного Волка.
Глейпнир, прошептал Агни.
Мальчишка цепь.
Чудеса, не иначе. Это Ингрид его надоумила?
Вестимо.
Сейдкона.
А ты, кажется, поначалу не хотел видеть её в Большом доме. А теперь посмотри, где ты оказался благодаря её колдовству. Верно, уже не захочешь по своей воле снять с себя эту ношу.
Агни ухмыльнулся, всё ещё поглаживая бороду.
Раз уж такую судьбу уготовили мне норны, я не смею от неё отказываться.
Это славно. Славно, что ты позволил волчонку ошибиться. Нить его судьбы тогда лежала не на коленях у норн, а у тебя в руке, и ты правильно распорядился ею.
Решить бы ещё, что делать с Тилой. Что, если она решит сбежать в Швецию и родит там сына Лейва? Он будет претендентом на власть в Онаскане. Да ещё и кровный родственник Анунда.
А что, если она родит дочь? Или вовсе не разродится?
Взгляд Агни стал недобрым.
Здоровье у пузатых баб слабое прошелестел Рун.
Слабое, согласился воевода.
На третий день Ситрик наконец-то встал на ноги. Кашель и усталость отступили.
Холь всё время был рядом и, не зная, чем себя занять, где-то раздобыл толстые шерстяные нитки и принялся вязать носки, точно примерная хозяйка. Костяная игла в его руках сновала меж петель, как маленькая шустрая рыбка. Вязал он уже вторую пару, когда Ситрик, пройдясь по тесному домишку, наконец-то вышел во двор. В доме, как ему казалось, все ещё стоял больной дух, который он же сюда и впустил.
Скрипнула дверь.
Куда попёрся? Шапку надень, прилетело в спину от Холя, однако Ситрик уже нырнул в низкий дверной проём.
Небо было красным от рассвета. Холодный воздух щекотал ноздри и ласкал щёки. Под ногами скрипел тонкий слой снега, но поднимающееся в чистое небо солнце сулило тёплый день. Кажется, снаружи уже было теплее, чем в жилище.
Ситрик вдохнул полной грудью, медленно выдохнул, представляя, как из его носа вылетают слабые остатки болезни и черноты, точившей сердце.
Рядом возник Холь, щурясь и чихая от яркого неба после домашнего сумрака. Под мышкой он сжимал недовязанный носок.
Ну, ты как, сынок? спросил мужчина, участливо заглядывая в лицо Ситрика.
Лучше, беззвучно произнёс тот, прокашлялся и повторил: Мне лучше.
Вот и славно. Холь искренне обрадовался. А ты носки вязать умеешь?
Нет
Пошли научу.
Зачем тебе ещё носки? У тебя их и так несколько пар.
А это не мне. Надо же как-то отблагодарить хозяина дома. Денег у нас нету, вот я и взялся носки связать. Игла у его слуги нашлась.
А шерсть ты где взял?
У меня не только голова покрыта такой густой и кудрявой растительностью.
Ситрик смерил Холя долгим взглядом, и седовласый хохотнул.
Ох, Ситка! Наивный ты, как исландец.
Ситрик усмехнулся, не обиделся.
Пошли в дом, пока ты снова не помер от холода. Я ещё еду кое-какую приготовил. Будешь похлёбку на сыворотке? Слуга лепёшки свежие из города принёс.
Холь всё приговаривал и хлопотал и тем самым больше напоминал Ситрику гусыню, нежели галку. Неужели он и правда так крепко испугался за его жизнь? Ситрик сглотнул подступивший к горлу ком.
Холь всучил Ситрику миску с остывшей похлёбкой и ложку, а сам снова уселся рядом, принявшись за вязание. Похлёбка была скверная, а лепёшки подгоревшие, но Ситрик был так голоден, что съел всё до последней крошки.
Я бы хотел сходить в церковь, произнёс Ситрик, проглотив последнюю лепёшку.
Чего это ты? Зачем?
Ситрик опешил. Будто Холь не знал, зачем люди ходят в дом бога.
Я бы хотел а впрочем, неважно. Ему показалось, что незачем это произносить вслух. Холь и сам догадается.
Тот хмыкнул.
По-моему, самое стоящее в церквях это то, что там можно раздобыть вино. Хотя в такой глуши Не удивлюсь, если здесь кровь сына божьего приняла облик браги.
Холь! укоризненно воскликнул Ситрик.
Да чего ты. Иди-иди. И передай сыну господнему привет от меня. А то давненько не виделись. Надеюсь, он меня ещё помнит, дурака старого.
Обязательно передам, произнёс Ситрик, не разобравшись, шутит ли Холь, или в самом деле попросил замолвить за него словечко в молитве. Вот только я пойду к ночи ближе. На вечернюю.
Ах вот оно что. Ну тогда давай со мной вязать.
Ситрик скривился. Он осмотрелся и прежде решил растопить очаг. Холь, наверное, не замерз бы и сидя в сугробе нагишом. В доме было зябко, и холодная похлёбка не грела нутро. Холь, заметив, как Ситрик ворошит угли да укладывает новые дрова, привычным жестом сбросил с ладони язычок пламени. Сухие дрова тут же занялись ровным огнём. Ситрик стал у очага, вытянув холодные руки.
Как ты это делаешь? спросил он, обращаясь к Холю, придвинувшемуся ближе к огню.
А давай покажу. Рассказать сложно. Главное, чтобы петельки одинаковые получались и не сильно тугие.
Нет, я про огонь. Откуда ты его берёшь?
Холь сдвинул брови, взгляд его посерьёзнел. Он сосредоточенно вывязал ещё три петельки и отложил носок, сложив пальцы в замок.
Объяснить на словах, как вязать иглой, и то проще, вздохнул Холь и задумался. Огонь Он рождается из мысли. Я думаю о нём, представляя, как вскипает кровь, текущая по моим венам. Представляю его на ладони.
Холь медленно вытянул руку перед собой, сжав кулак. Когда он расслабил пальцы, на них возник огонь. Ситрик видел, как вены на руках и ладонях Холя взбухли и засветились мягко, как свеча за стенками фонаря из бычьего пузыря.
Это так красиво, прошептал Ситрик, заворожённо рассматривая пламя, ровно горящее на смуглой коже. Он протянул руку, желая коснуться огня. Он казался холодным.
Холь тут же сжал кулак и потряс рукой, сбивая пламя.
Обожжёшься, сухо произнёс он. Не надо.
Ситрик послушно отпрянул.
У меня ещё много вопросов, чуть помедлив, произнёс он.
Да? А что не спрашивал прежде?
Не знаю, протянул Ситрик. Поначалу я так растерялся перед прежде неведомым, что вряд ли посмел бы спросить что-то у тебя. У ветте. А после я уже стал воспринимать твои чудесные способности как должное. Даже перестал удивляться тому, как ты разжигал каждый раз костёр, бросая перо на сырые ветки. Сейчас, когда ты человек, мне снова всё кажется новым. Я привык к тебе в облике птицы.
Вот как. Так что за вопросы?
Как раз про птичье обличье. Я видел, как ты менял облик, но Как это происходило на самом деле? Как ты делаешь это?
Ситрик боялся, что Холь не ответит, ведь прежде ветте уклонялся от всех вопросов, что касались его жизни, и принимался безбожно лгать. Но Холь, проведя рукой по волосам, не стал молчать или раздражаться. Он ответил:
Меня тому никто не учил, но я как-то догадался сам. Мне помог один старец, которого я встретил в Багдаде.
Где?
Не столь важно. Этот старец. Он сидел на скале замерев, и мне казалось, что он вовсе не дышит. Он мог просидеть так весь день без пищи и воды на палящем солнце. Знал бы я его язык, а он, к несчастью, был таким же чужестранцем в Багдаде, как и я Так вот. Знал бы я его язык, я бы расспросил подробно, как он это делает. Как он останавливает в себе жизнь. Но, увы, я был предоставлен сам себе.
И что же? Ситрик торопил. Ему не терпелось получить ответ.
Я сел, как и он, скрестив ноги, и подумал о том, что надо погрузить себя в подобие сна, ведь сон это маленькая смерть. А что-то внутри меня говорило мне, что я должен умертвить своё тело, чтобы выстроить из него новое. Раствориться, как гусеница в коконе, чтобы потом стать бабочкой. Вот только бабочка умрёт бабочкой, а мне ещё нужно будет обратно стать гусеницей. Ну, об этом позже. Я убегаю вперёд. Чем больше Холь говорил, тем уверенней и лучше себя чувствовал, и это было заметно. Я научился отторгать все мысли от своей головы, замедлять жизнь внутри тела, но это не привело к тем всходам, каких мне хотелось добиться. Зачастую я просто-напросто засыпал Да, не смейся надо мной. Я напоминал себе, что мне нужно подобие сна, а не сам сон, но ничего из этого не выходило. Я понял, что мне всё же надо умертвить себя, как бы я ни боялся этого. Я уселся удобно у костра, подавил все мысли в своей голове, успокоился и стал разжигать огонь внутри себя.
Ситрик слушал с открытым ртом.
Я боялся. Очень боялся. Смерть мой главный страх, ведь я люблю и ценю свою жизнь. Так вот я распалял огонь нещадно, прогоняя прочь любые думы, и так тело моё перестало противиться огню. Оно поддалось и начало гореть, и всё, что я чувствовал в какой-то миг, ограничилось лишь сердцебиением.
Ситрик вспомнил человеческое сердце, лежащее меж пылающих углей. То утро, когда Холь сжигал себя, чтобы обратиться птицей, явственно стало у него перед глазами.
Прежде чем умереть, я успел подумать о том, кем бы я хотел обратиться. И в моей голове сам собою возник образ птицы, галки. Наверное, она тогда пролетала рядом, и мои раскрытые глаза заметили её, пусть я сам ничего не видел в тот миг. Когда я очнулся, то уже был птицей. Я верно придумал разжечь костер. Я вытянул из него всё пламя тогда, так как мне нужно было больше огня, чем могло родить моё тело.
Невероятно, прошептал Ситрик.
Это правда, с улыбкой произнёс Холь. Зато навык отторгать назойливые мысли пригодился мне и в быту.
Хотел бы и я так уметь.
Научишься. Холь отмахнулся. Давай начинай с вязания носков.
Ситрику потребовалось четырежды распустить кружок будущего носочка, прежде чем у него начало получаться. Занятие увлекало не хуже письма, а потому он чуть не упустил начало вечерней службы.
Скоро собравшись, он поспешил к церкви. Опоздал, а потому, когда он открыл створку двери, на него уставился весь приход. Смутившись, Ситрик стал у самых дверей и там же простоял всю службу. Мысли его путались, и когда пришло время петь молитвы, они произносились сами собой, отскакивая от зубов. Ситрик даже не думал о том, что поёт. Привычные тексты и действия получались и так. Вот только прежнего успокоения это не дарило
Он нетерпеливо ожидал времени, когда сможет остаться один на один со священником. Хотелось рассказать ему всё, что сталось с ним. Хотелось, чтобы хоть кто-то понял его и помог отпустить тёмные мысли, что прокрались в его голову с появлением Ингрид.
Священник Якоб узнал Ситрика, и тот задержался, принимая плоть и кровь сына божьего.
Что же, Холь не угадал: у этого прихода было вино, хоть и сильно разбавленное водой. Да и хлеб не был пригоревшим, в отличие от тех лепёшек, что раздобыл слуга.
Наконец служба закончилась, и люди один за другим покидали церковь. Вскоре помимо Ситрика осталась лишь одна женщина, почти старуха, и священник говорил с ней вполголоса. Ситрик слышал их разговор и по нему он быстро смекнул, что священник этот куда ближе к людям, чем к богу. Кажется, это к лучшему.
Он всё ещё нерешительно стоял у дверей и мял свою шапку, ожидая собственной беседы. Священник искоса поглядывал на него, но продолжал говорить с женщиной искренне, хоть и устало. Наконец она ушла, и Ситрик медленно приблизился к отцу Якобу, отыскивая в его лице одобрение. Тот кивнул, приглашая парня. Ситрик бегло осмотрелся, чтобы убедиться, что они одни, а они и вправду остались тут вдвоём. Лишь незаконченные лица святых, вырезанные на досках, глазели на них из полумрака. Работы для Одена здесь было много
Они вместе сели на длинную скамью. И Ситрик принялся спешно соображать, с чего начать разговор. Так много лежало у него на душе, что он не успел перебрать эти камни и выложить из них хоть какое-то подобие дороги. Он думал, что начнёт с самого начала: расскажет про Ингрид и её проклятие, что преследует теперь и его самого. Но внезапно в его мысли вторглась Ракель, и Ситрик, сам того не ожидая, расплакался, как ребёнок. Это было куда искреннее заученных молитв.
Слёзы хлынули из его глаз. Ситрик пытался утереть их, но их было так много, что края рукавов его куртки вскоре стали мокрыми. Усталый священник изо всех сил старался изобразить сочувствие, и у него это даже выходило сносно. По крайней мере, он не был раздражён.
Что же случилось, сын мой? Успокаивайся, расскажи. Не пристало плакать мужчине. Слезами не потушишь скорбь на сердце.
Ситрик с трудом проглотил последние слёзы. Теперь он стыдился не только своих прежних поступков, но и солёных ручьёв, что нежданно потекли из его глаз. Что же за жизнь такая? Один стыд. Как можно так быть?
Я взял на себя слишком много и теперь не могу это унести. Я я слаб, а ноша моя тяжела.
Твоей лишь душе ведомо, что в сердце твоём. Какая такая ноша? Голос отца Якоба был спокоен и глух, но в нём чувствовалось столько силы, будто под кожей человека сидел великан из камня. Грех?
Да, выдохнул Ситрик. Но я знаю, как искупить свою вину. Вернее, мне подсказали, и я пообещал, что исправлю всё, что смогу.
Так. Кто же тебя направил на этот путь?
Ингрид.
Ситрик произнёс это имя, чувствуя, как оно окровавленным мечом рухнуло на пол. Он уставился на священника, ожидая, что имя проклятой напугало его в той же мере, в какой оно страшит его самого, однако священник даже не переменился в лице.
Девица, значит, медленно произнёс он.
Да, прошептал Ситрик и поспешил с объяснениями, понимая, что священник подумал совершенно о другом. Она пообещала отомстить одному человеку. Но месть её обратилась против неё самой. Она пожелала стать погибелью и сама стала Смертью, дура. А я же я виноват перед ней, перед её мужем. Поэтому я решился помочь ей справиться с её бедой. Мне надо всё исправить. Я пообещал ей, поклялся!
Ситрик посмотрел на свои запястья, вспоминая, как горели на них руны в тот день, когда он принёс Ингрид клятву. Он больше не видел их, но понимал, что они останутся с ним, покуда не будет исполнена воля Ингрид.
И обещанное оказалось тебе не по зубам?
Да, выдавил из себя Ситрик. Мне нужно в Ве. Там есть то, что ей нужно.
Коротка отсюда дорога до Ве. Чего же ты боишься? Ты ведь почти добрался.
Не пути я страшусь. Ситрик опустил голову в ладони. А её саму. Она сводит меня с ума. Я постоянно думаю о ней.
Неужто тебе довелось перейти дорогу сейдконе?
Ситрик нервно усмехнулся.
Эти женщины. Все поголовно колдуньи, дьявольское отродье. Впервые за весь разговор лицо священника дрогнуло, показав живые чувства.
Ситрик нахмурился на его слова. Тут он не смог промолчать.
Я не соглашусь с тобой, святой отец. Иначе выходит, что я сын дьявольского отродья. Но моя мать милая женщина. Уверен, что и твоя матушка тоже
Священник смерил Ситрика взглядом, от которого мурашки пошли по коже. Разговор шёл не туда. Ситрик не рассказал самое главное что на самом деле заставило его дать обещание Ингрид. Только он подумал об этом, как пальцы его похолодели. Бестолковый разговор он затеял, раз по-прежнему готов прятать свой самый страшный грех. Он закрыл глаза и принялся успокаивать дыхание. Что же, стоило остаться с Холем дома и дальше вязать носки. Только выставил себя посмешищем в который раз.
Прежде я брал силу в молитвах, наконец произнёс он после долго молчания. Но сейчас У меня не получается использовать этот источник. Он опустел. Я молюсь, как прежде, но понимаю, что толку в этом никакого. Молитва стала для меня обрядом, привычным действием, что я совершаю, но о чём уже не могу думать.
Странно ты мыслишь, парень. Разве не в том смысл одного и того же действия, чтобы привести суетной день в порядок? А в порядке спокойствие кроется. Часто ли ты молился? Столько же, сколько прежде?
Нет, помедлив, честно ответил Ситрик.
Верни молитву себе.
Я не могу.
Отчего же?
Мой друг. Он безбожник. Он насмехается надо мной каждый раз, когда я преклоняю колени.
Нашёл проблему. Священник фыркнул. Холь этот твой насмехается надо всем, что видит. Шут он и балбес, пусть и голова его седая. Дюже ты много печалишься о других и о том, что они подумают о тебе. Чай не Господь Бог, чтобы перед ним или перед кем-либо ещё смущаться, как на праведном суде.
Ситрик кивнул. Ольгир, никого не боящийся, прежде говорил ему то же самое. Вот только его он не слушал.