Общество разбилось на группки по интересам, и моего прихода никто как бы не заметил. Только муж помахал рукой, показав на «заначенный» для меня кусочек торта на тарелочке.
Выпив чаю, я переместилась на кухню. Женская половина времени не теряла посуда уже почти вымыта. Мне дали в руки полотенце вытирать тарелки. Женщины щебетали о чём-то своём, что меня нисколько не трогало. Ступор продолжался, и только эти тарелки пока держали меня наплаву.
Как подойти к Астафьеву с фотографией папы? Жаль, что фото не фронтовое, а уже послевоенное у кабины самосвала. На ней он ещё молодой, но усталый и небритый. В ушанке и ватнике, подобных «прикиду» хозяина, встретившего нас сегодня у ворот. Узнает ли, спустя столько лет?
Плывём по течению, решила я, и прислушалась к разговору женщин.
Анюта, как доверенное лицо знаменитого родича, в неформальной обстановке по долгу службы, устанавливала деловые контакты с издателем из Новосибирска. Это была та самая дама с тяжёлым взглядом, что представилась мне по имени отчеству. Незаметно от собеседницы подмигнув мне, мол, не теряйся это твой шанс, Анюта выспрашивала гостью о подробностях современной компьютерной вёрстки.
За столом все присутствующие перед издательницей лебезили и проявляли повышенную заботу. На меня она ещё за столом неизвестно за что зуб заточила. Гневно выговорила мне за то, что я по имени и без отчества назвала её спутника профессора Новосибирского университета! С какой бы стати мне называть его по отчеству, если он сам представился Алексеем? И должности своей не сказал Я промолчала, не желая вступать в перепалку. Потому и сидела за столом, словно мешком пришибленная. А тут она стоит у раковины, полощет посуду, без всякой надменности. Любезно рассказывает любопытной Анюте, во сколько обходится издательству тираж в мягком и твёрдом переплёте. Я и расслабилась что-то человеческое увидела в этой женщине
Тема издания тиража интересовала и меня. Стихов уже набралось на сборник, а как издавать пока было совершенно неясно. Я слушала разговор, и когда Анюта по какому-то делу вышла из кухни, спросила о том, можно ли издать книжку за счёт автора в Новосибирском издательстве.
Ответ был унизительный. Что-то типа того, что поэзия не пользуется спросом, убытки немеряны, а мне так и вообще дороже дорогого обойдётся. Последняя фраза сопровождалась оценивающим взглядом всего моего скромного гардероба, с головы до ног.
Повторное унижение словно подхлестнуло меня бичом. Заставило выпрямить спину, вскинуть голову, и по-королевски вежливо улыбаясь, ответить, что не стоит беспокоиться, издателей много и я не нуждаюсь в её таких убыточных услугах.
Слово «услуги» я выделила смысловым ударением и смотрела теперь в её белые от бешенства глаза, продолжая улыбаться.
Я тебя в порошок сотру! пригрозила она зловещим шёпотом, но не успела. К счастью в кухню вернулась Анюта и сказала, что меня зовёт Виктор Петрович.
Не знаю, что на меня нашло. Может быть, закипела древняя и горячая татаро-монгольская кровь моего польского прадеда. Только я сделала то, что от начинающей поэтессы бальзаковского возраста никто ожидать не мог.
Сняла с плеча влажное полотенце, резко, словно в ярости, бросила его на стул. Ещё резче схватила стопку вытертых мной тарелок, и сделала обманное движение. Будто бы желаю бросить их с размаху об пол. Издательница отпрянула, а я быстренько сунула в её руки стопку вытертых тарелок, и, продолжая улыбаться, приказала:
Поставьте их, пожалуйста, в шкаф!
И она послушно схватила тарелки, боясь скандального звона битой посуды!
А я развернулась на сто восемьдесят, и победно вышла из кухни. Мимо Анюты, прикрывающей рукой смеющийся рот
Виктор Петрович сидел за складным обеденным столом в дальнем углу горницы. На столе двумя стопками громоздились книги. На корешках той стопки, что поменьше, читались имена разных авторов. Видно, сегодняшние гости уже надарили, пока я за фотографией бегала. Стопка побольше была с фамилией Астафьев на корешке, и названием «Весёлый солдат» на каждой обложке. Меня немного трясло от неожиданной стычки на кухне, и, наверное, во все стороны ещё летел адреналин. Поэтому Виктор Петрович, показал загребающим жестом на стул у стены, принеси, мол, поближе:
Присядь, Таня, пригласил Астафьев, и раскрыл титульный лист «Весёлого солдата», собираясь написать автограф.
Спасибо, Виктор Петрович, у нас есть такая с Вашей дарственной надписью, остановила его я, доставая из кармана фотографию отца. Это мой отец. Посмотрите, пожалуйста, может Вы служили вместе? Его фронтовой путь во многом совпадает с вашим до форсирования Днепра. Ведь Коляшу Хахалина Вы с себя писали?
Он бережно взял в руки фотографию, внимательно и долго рассматривал, потом отдал:
Нет, не могу узнать. Извини. Много лет прошло, понимаешь. Все мы тогда были такие молодые и лукаво улыбнувшись, спросил:
А ты мне подпишешь свою книжку?
Я смутилась:
У меня нет пока
Тогда напиши тут своё имя, положил он передо мной знакомый, скрученный в трубочку листок, расправляя его ладонями много потрудившегося в жизни человека. А книгу подаришь, когда издашь.
Обязательно подарю, с лёгкостью пообещала я, ставя на белом поле рядом с текстом «Посвящается Виктору Петровичу Астафьеву» первый в своей жизни автограф:
с благодарностью от Татьяны Хлебцевич.
И на словах добавила:
Это благодаря Вашему Коляше оно родилось.
На что он ответил:
Значит, хорошо получилось, если такие искры высекло
Извините, нам ехать пора Путь неблизкий. Спасибо Вам!
Он странно на меня посмотрел и встал.
И вдруг я поняла, что означает эта пугающая меня странность взгляда.
Вспомнила, как тётя Настя говорила, что один глаз у него неживой от фронтового ранения полувековой давности.
И отвела глаза. От острой жалости, из сострадания, которыми не хотела нечаянно обидеть!
А он замолчал и кашлянул. Словно слова, уже готовые слететь с языка, застряли в горле
Эта минутная неловкость поставила меж нами прозрачную стеночку отчуждения. Словно мы оба, испугавшись неуместной искренности, надели прячущие душу маски.
Кто-то вошёл в комнату и отвлёк Виктора Петровича. Пользуясь моментом, я тихонько отошла, и стала разыскивать свою куртку и обувь.
Справившись со шнурками кроссовок, выпрямилась, и снова встретила внимательный взгляд Виктора Петровича. Совсем рядом. Он опять был в своём любимом ватнике и галантно держал в руках мою куртку, а потом пошёл провожать за ворота
Как-то сумбурно получилось наше прощание. Виктор Петрович ушёл вперёд. Туда, где уже прогревал двигатель машины Виктор, а меня на крыльце тормознула Анюта.
Уже уезжаете? спросила она.
Да, пора. Заедем проститься с твоей бабушкой, и домой.
Зачем же, ночью?
Виктору завтра на работу. А ночью трасса свободней, быстрей доедем.
Деда Витя был рад вам. Я же вижу, какой бодрый он сегодня. А ведь, уже давно не ходит без палочки жалуется, что ноги болят.
Да? Я не заметила хромоты. Ну, до свидания, Анюта! Будь счастлива. Это самое главное в жизни, сказала я ей на ухо, когда мы обнялись.
На улице мужчины ещё беседовали, стоя у капота. Но слова были торопливы, как обычно бывает на проводинах. Ледок отчуждения нарастал, и теперь окреп от перспективы неотвратимого расставания. Хотя и прятался за вежливыми фразами: «до свидания спасибо пишите»
Что собирался сказать, и не сказал мне Астафьев, поперхнувшись словом?
Теперь не у кого спросить
Название «Отец» у стихотворения появилось годом позже, когда в телевизионных новостях сообщили о кончине выдающегося русского писателя сибиряка, мастера деревенской прозы, после продолжительной болезни
Обтекаемо гладкие слова, с лёгким налётом сожаления, полагающегося при соболезновании от посторонних людей, за которыми непреодолимо стояло официозное умолчание о главной и героической работе последних лет жизни Астафьева его военной прозе. Прозе о войне без фанфар, без высокопарности и мифотворчества, одобряемого тогдашней цензурой. Прозе, непонятой даже ветеранами и однополчанами, завалившими газеты возмущёнными письмами
И никто не заметил духовного подвига писателя-фронтовика, который спустя полвека, вопреки всем дежурным штампам и славословиям, осмелился рассказать жестокую правду о войне. Поднимающую, а не умаляющую цену народной победы в Великой Отечественной войне.
Каково было ему погружаться в своё страшное военное прошлое, фактически проживая его заново, уже с высоты жизненной мудрости? Легко ли это, каждым нервом, каждой клеточкой, снова и снова чувствовать беспощадную, ничем не оправдываемую жестокость всех войн?
Настоящий писатель пишет из себя, и не понарошку живёт жизнью своего литературного героя. Без такого погружения в образ не бывает гениальных книг.
Мой отец писателем не был. Он не любил говорить о своём фронтовом прошлом. Но, как и Астафьев, до последних дней своих стыдился убийства единственного немца за всю войну. Живого человека, у которого, наверное, где-то была мать, родной дом и душа, данная Богом
Вот бы папе прочитать «Весёлого солдата», что бы он сказал?
А своё обещание я не сдержала Книжку Астафьеву не подарила. Не успела
Когда через два года я везла её тираж автобусом из Красноярска мимо Овсянки, дом Астафьева больше никому не светил окнами в ночи. Только напротив запертых ворот появился неоновый фонарь, а в памяти всплыла картина нашего прощания.
Он тогда стоял у своих деревенских ворот с какой-то невысказанной печалью в глазах. И в тёмном силуэте на ветру остро почудились немощь, одиночество и беззащитность
Почти таким же я видела в последний раз своего отца. Только смотрела тогда из окна уходящего поезда, а не из салона автомобиля. Сходство было таким разительным, что защемило сердце, и вспомнились стихотворные строки об отце, навсегда связавшие нас, как родню.
.
Мы с Богом разбудили душу Астафьева
Вот и всё, Отец Небесный. Хорошо, что мы вспомнили сегодня Виктора Петровича. Я ведь, забыла внести его в тот большой молитвенный список, хотя мы были знакомы, закончила я исповедь.
Ещё Нам поясни. Тут же не подлинные имена? Нам мыслеформы от ты с записью не совпадают. Почему, а?
Ты и так их знаешь, а для других пусть будут вымышленные. Тогда никто не обидится. Я исповедовалась о себе и своих отношениях с Астафьевым. До других мне дела нет.
У ты есть причины прятать их имена?
Да, есть. Люди не любят смотреть на себя глазами постороннего. Особенно, если этот посторонний не поливает их патокой лести. Это я знаю ещё с давних лет своей недолгой журналисткой карьеры.
Мы понял. В документ для Кармический Совет Нам надо мысленная исповедь брать. Есмь Я вижу у ты исповедь и раскаяние. Но покаяние Нам неуместно нет у ты вины, что опоздала книжка.
Нам печаль только, что Виктор Астафьев Бога достиг, но у Нам тут спи, и не просыпайся. Может, ты попробуешь разбудить, чела? На зов земных они иногда проснись.
С радостью! Надо ли поручить его душу Ангелам-Вестникам? Или только зов с жечес сделать?
Ангелы давно Нам его донесли. Уместны быть все остальные моленья.
Сейчас я его позову.
Делай зов, Мы уже жду.
Дальше все происходило почти так же, как и с Людмилой Григорьевной.
На жечес-зов по полному имени Астафьев ответил мне по буквам диаграммы. Он вспомнил меня и по фамилии, и по облику. Помня, что разговор со мной отнимает у него энергию, я сделала веление своей душе отправить Астафьеву десять жечес шаров подряд в ритме ударов моего сердца.
А разговор через маятник у нас получился необычный.
Сначала он удивился, что у него нет тела:
Таня, не понимаю где я сейчас. Я не чувствую у себя тела. Я что, умер?
Да, и давно, Виктор Петрович. Больше одиннадцати лет назад. Всё это время вы спали в Садах Бога.
А ты зовёшь откуда? Ты тоже умерла?
Нет. Я жива, я на Земле.
Уже вижу тебя. И тело у себя тоже. Я тут молодой совсем! Хоть снова женись!..
Сейчас Бог Вас призовёт, и нам надо подготовиться. Вы умеете творить жечес?
Слова жечес он не знал, и посылать энергию любви учился у меня так же, как и Пучко.
Когда я почувствовала в унисон со своим жечесом его ответ, то забегая вперёд подумала, что, наверное, будет надёжней, если к Богу его все же отнесут Ангелы-Вестники. Вдруг заблудится, или снова уснёт?
Ещё раз направила Виктору Петровичу энергию десяти жечес шаров, призвала Ангелов-Вестников, поручила беречь и нести эту душу к престолу Бога Триединого.
Ну, а потом сказала все остальные молитвы на переходящего, которые Бог в блоге давал. Даже за воинов. Ведь, получалось, что он чувствовал себя на войне до последнего часа.
Едва я закончила читать молитву на прощение Виктору Петровичу планетарной и национальной кармы, как Бог Сам вышел на связь через маятник, и показал на диаграмме, что Астафьев прощён, и Он рад такому честному сыну.
Ещё чуть погодя, Астафьев повторно пожелал говорить со мной, словно по телефону. Спросил:
Таня, ты знаешь, для чего мы жили на Земле?
Знаю.
Зачем?
Это школа. Мы здесь учимся.
И кем мы должны стать после?
Богами.
Все, и я тоже?
Те, кто поверит и пожелает учиться быть Богом.
Спасибо, понял! Буду учиться!
Потом он вспомнил ту нашу единственную встречу в Овсянке. Спрашивал о Викторе, пишет ли? О другом нашем товарище литераторе жив ли?
Я ответила, что жив, здоров, пишет роман наш друг.
Хорошо, что дружите, а мне в жизни мало повезло с настоящими друзьями.
И снова, как наяву, всплыла картина нашего прощания за год до его смерти. На этой ноте я попрощалась с Виктором Петровичем, направив ему напоследок ещё жечес-поле с вращением в форме огненно-оранжевого таёжного цветка сибирского жарка.
Не знаю, верить или не верить, но в интонациях маятника я отчётливо почувствовала манеру разговора Астафьева. Даже характерные паузы его живой речи. Это был точно он!
А маятник опять ожил и, пританцовывая, спросил:
Отец Небесный. Ну-ка, расскажи теперь Нам твою беседу с Астафьевым. Как ты его Нам разбудила?
Разве наш разговор Тебе не был ясен? удивилась я и отметила новую особенность у Учителя. Он, вот уже несколько раз, начинает диалог с представления Себя. Словно подсказывает, как к Нему обращаться по имени или по статусу.
Мы не слушаю мысли, обращённые не к Нам. У Нас это не позволяет этикет. Мы только наблюдал энергетику и фон беседа. И Есмь Я не уловил ту мысль, которая так изменила ему душу. А теперь Мы получай от него жечес и благодарение постоянно!
Не знаю, что так подействовало, ответила я, и пересказала Богу, о чём мы говорили. Потом поинтересовалась: Душе Астафьева не повредил наш долгий разговор?
Да, ты Нам умелая чела! Нашла из сердца умелый жечес-цветок Астафьеву, и даже не заметила, что его душу оживила!
Я только выполняла свой долг перед этим талантливым человеком.
Нам честь! У ты уже больше нет кармические долги! Совсем!
Благодарю, Боже!
Если есть у ты ещё умершие друзья или знакомые, вспомни всех. Нам очень нужны молитвы за них. Это поручение тебе, лчес.
Я и без поручения желаю это делать.
Энергия любви универсальна (конспект Татьяны)
2 февраля 2012 г.
Т: Доброе утро, Учитель! Я есмь, чела Татьяна, посылаю жечес Тебе, Бог Триединый! Прошу у Тебя благословения на все дела дня сегодняшнего, чтобы они принесли пользу мне и Тебе. Аминь.
БОГ-УЧИТЕЛЬ: Благословляю. Твой жечес стал тоньше! И Нам уже лчес ты!
Т: Что я должна делать как лчес? У меня же, должны быть какие-то обязанности? А я ничего не делаю, потому, что не знаю, что нужно Тебе.