Иди на голос - Мегенберг Анна 3 стр.

 Как же ты ходишь без провожатого?

 А как ты, воевода, живёшь без крыльев? У кого никогда не было глаз, тому они не нужны.

Летард переглянулся с воеводой, точно спрашивая на что-то позволения. Воевода едва заметно кивнул.

 Ладно. Считай, что тебе поверили. Можешь остаться.

 Благодарствую.

 Ступай к костру.

Юноша послушно подошёл к огню и замер в ожидании позволения сесть.

 А вот ты и попался!  возликовал Летард.  Как же ты костёр отыскал, а?

Певец улыбнулся:

 Для этого глаз не надобно. Тепло от него, как из печки. И сучья трещат.

Летард выглядел уязвлённым.

 Добро. Садись.

Бродяга нашарил один из стоявших у огнища чурбаков, но не успел он присесть, как Летард точным пинком вышиб из-под него деревянный кругляш. Не ожидавший этого юноша брякнулся оземь. Лейла, не сдержавшись, охнула. Солдатня вокруг захохотала.

 Не реготать!  рявкнул Летард, и смех стих. Лейла до боли закусила костяшки пальцев, чтобы язык не побежал впереди ума: только жалобливой бабы тут сейчас не хватает.

 Вставай,  приказал бродяге Летард, протягивая ему пятерню.  Да вот она, рука-то!

 Зло ты пошутил, воеводин помощник,  заметил юноша, берясь за предложенную руку и с трудом поднимаясь с земли.

 Ну не серчай. Теперь вижу: не врёшь. Садись. Да садись, садись, не обижу больше!

Юноша сел.

 Куда б его, воевода?

 А что ты умеешь?  обратился воевода к гостю.

 Что прикажешь, то и умею.

 Ясно,  поморщился воевода.  Лейла!

Та метнулась вперёд молчаливой тенью.

 Принимай помощничка.

«Да какой же он помощник, воевода-батюшка?»  хотела воскликнуть Лейла. Это же надо, глупость такую удумать: слепого к кухне приставить! Не ровен час, он либо себя зарежет, либо вместо зайца в похлёбке сварится!

Лейла уже набрала воздуху в грудь, чтобы выпалить всё это единым духом  но посмотрела на непрошеного помощника и вдруг осеклась. Ох, лишенько, худой-то какой  того и гляди, косточки кожу прорвут. Видать, не шибко много ему за песни платили. А у неё лишний черпак похлёбки всегда найдётся.

 Благодарствую, воевода.

Юноша повернул голову на её голос. Под взглядом невидящих глаз Лейле стало не по себе.

 Ты Лейла, да?

Лейла кивнула, потом спохватилась и добавила:

 Да.

 Спасибо, что не гонишь. Не бойся: я сильнее, чем думаешь. Что скажешь  всё сделаю.

 Лейла!

Ох, лишенько! Да что же с воеводой сегодня такое: за вечер назвал её по имени больше раз, чем за всю последнюю луну.

 Да, воевода?

 Бери Андриса и Альвина. Скажешь  я велел. Женщину в шалаш, да устройте её поудобнее. И укройте потеплее.

Прямого воеводиного приказа ослушаться не посмел даже Альвин. Впавшую в забытье бедняжку уложили на мягкий лапник, под голову Лейла подсунула ей скатку из андрисова плаща, а коченеющие ноги укрыла своей вязаной шалью  та хоть уже и порядком поистрепалась, но грела хорошо. Ребёнка Лейла усадила поближе к огню, предложила ещё половинку лепёшки  девочка отрицательно качнула головой  и, проследив, чтобы на этот раз слепой певец уселся благополучно, наконец-то сама опустилась на землю и вытянула гудящие от усталости ноги. Альвин и Андрис сели чуть поодаль.

 Значит, нет у тебя имени?  окликнул юношу Андрис.

 Нет.

 Чудно. И сам ты чудной: говоришь не по-нашему, да и мелкий какой-то. Не бродяга  так, бродяжка. Тебя так не называли?

 Теперь вот назвали.

 Ну, значит, так отныне и будет. Эй, Бродяжка!

 Что?

 Что у тебя там, в мешке?

 Я же говорил  лютня.

 Покажи.

Бродяжка выпутался из заплечных лямок, бережно раскутал мешковину и нежно, как ребёнка, взял в руки ещё не виданный Лейлой инструмент. Лютня была из тёмного дерева, мягко мерцающего в свете костра, точно отполированного многочисленными прикосновениями любящих рук. Формой она напоминала срезанную половинку яйца или луковицы. Струн было не так уж много  но больше, чем Лейла могла сосчитать.

 Как же ты на ней играешь, если ты слепой?

 Я слепой, а пальцы зрячие.

 А если ты упадёшь, она кокнется?

Бродяжка не удостоил это ответом и вновь завернул лютню в мешковину. Воспользовавшись паузой, Лейла подсела к нему и сунула в руки миску с похлёбкой.

 Ещё тёплая,  ободряюще шепнула она.  Ты бы поел?

 Ложку мимо рта не пронеси!  заржал Альвин и так хлопнул Бродяжку по спине, что тот и впрямь пролил на себя немного похлёбки.

 Кончайте, а?  потребовала Лейла. Голос дрожал от обиды за Бродяжку, молча соскребавшего с рубахи варёную сныть.

Андрис с Альвином переглянулись  и заржали ещё громче.

 Э, да к нему теперь не подступиться!

 У него защитница нашлась!

 А сурова-то как  всех зайцев вокруг распугала!

 Воеводе скажу,  пригрозила Лейла. Слова сорвались с языка раньше, чем она успела подумать, что говорит.

Брат с Альвином тут же захлопнулись  со стуком, как крышка погреба, и растворились в темноте. Лейла подвинулась к Бродяжке поближе.

 Не слушай ты их,  посоветовала она.  Знай себе ешь. Тут ещё лепёшки остались  хочешь?

 Добрая ты.

 Скажешь тоже  смутилась Лейла.  Так будешь хлеб?

 Не надо. Девочке оставь.

Из темноты снова вынырнули Альвин с Андрисом  и не одни.

 Говоришь, петь умеешь?  поинтересовался у Бродяжки один из воинов. Лейла не помнила, как его звали.

 Умею.

 А о чём?

 Обо всём.

 Ну так спой! Надо же тебе как-то харч отрабатывать!

Бродяжка аккуратно поставил на землю пустую миску и вновь вытащил лютню из свёртка.

 Ты играть будешь или нет?

Бродяжка молчал, неспешно пробуя пальцем струны и время от времени подкручивая колки.

 Ну?  снова поторопил его Альвин.

Где-то за рекой раздалась заунывная волчья песня, словно одинокий зверь пробовал голос, глядя на луну. Потом ещё и ещё, на разные голоса. Девочка испуганно оглянулась.

 Это на том берегу,  шёпотом успокоила её Лейла.

 Погнал кого-то,  лениво заметил солдат.  Косулю, может.

 Нет,  неожиданно возразил Бродяжка.  Это волчица. И волчата при ней. Петь их учит.

 Ты-то откуда знаешь?  поразился солдат.

 Слышу,  просто ответил Бродяжка.

Он поудобнее перехватил лютню, словно собираясь её баюкать, и для пробы провёл рукой по струнам. Лютня отозвалась  Лейле показалось, что радостно. Бродяжка склонился ниже, так, что пряди тёмных волос почти совсем закрыли лицо  и запел:

Бродяжка умолк, но никто из сидевших у костра не шелохнулся. Тишину нарушало только потрескивание сучьев в костре  даже волки на том берегу почему-то умолкли. Лейла боялась даже глубоко вдохнуть, чтобы не нарушить это молчание.

У них в деревне, конечно, пели. Пели за работой, пели и на вечёрках, особенно зимой, когда молодые парни с девушками собирались в каком-нибудь одном доме и устраивали веселье до света. Сама Лейла пела не лучше и не хуже других  а вот Андрис, тот считался голосистым, его послушать любили. Словом, были не медведи там какие-то дремучие, всё понимали.

Но такого пения Лейле слышать не доводилось. Когда Бродяжка закончил, Лейла вдруг поняла, что всё это время слушала его, закрыв глаза  сама не зная, зачем. А потом она подумала вдруг, что его голос похож на чашу, до краёв наполненную колышущейся в ней тяжестью родниковой воды  прозрачной и такой чистой, что даже сладкой, пахнущей мятой и клевером. А подумав это, Лейла почти испугалась  да её ли это глупая деревенская голова, или ей приставили чужую, от какой-нибудь городской господинки, которая знай себе весь день мудрёные книги почитывает да гуляет по саду с арфой?

А что подумали Андрис и остальные, Лейла не знала. Когда Бродяжка допел, они ещё с минуту посидели у костра, а потом как-то незаметно исчезли. Не сказали ничего  ни плохого, ни доброго.

Они остались у огня вчетвером  Лейла, Бродяжка, раненая крестьянка и по-прежнему жавшаяся к ногам матери девочка. Лейла не знала, что и думать. Дети знают смерть, особенно деревенские, но чтобы в шесть зим, да смотреть, как умирает родная мать? Но когда Лейла попыталась увести девочку, та воспротивилась: сжалась в комок и протестующе замотала головой, по-прежнему не издавая ни единого звука.

Пришлось позволить остаться, а потом Лейле стало, по сердцу говоря, совсем не до неё. Хребет ночи ещё не переломился, когда женщина, до сих пор лежавшая тихо, вдруг стала стонать и метаться. Лейла пробовала положить ей на горевший, как печка, лоб смоченную водой тряпицу  несчастная сбрасывала её и продолжала биться, почти как в родах. Иногда она затихала и начинала просить пить  тихо и жалобно, как ребёнок, но стоило Лейле поднести к обмётанным лихорадкой губам ковш с водой, как подбородок несчастной сводило судорогой, и вода бесполезно проливалась женщине на грудь.

Никогда ещё Лейле не случалось видеть, чтобы душа так тяжело покидала тело. Все виденные ею смерти были лёгкими  так или иначе. Когда Лейле было восемь зим, отец поехал в лес заготовить дров  и, видно, прогневал чем-то лесного хозяина, так что тот подтолкнул подрубленное дерево, направил его не в ту сторону. Ещё четыре зимы спустя стала слабеть и гаснуть мать  промаялась так весну, лето, а на исходе осени  Лейла очень хорошо помнила, что за несколько дней до того снег наконец-то лёг накрепко, до весны  просто не проснулась с ночи, и всё. Были ещё маленькие братишки и сестрёнки  всего пятеро. Каждый из них пищал в подвешенной к кольцу в потолке люльке, словно котёнок, и маленькую Лейлу, бывало, посылали по ночам укачивать их и перепелёнывать в сухое. Но продолжалось это всегда недолго; ещё вчера громко плакавший, а сегодня молчащий кулёк клали вместо люльки в сколоченный отцом деревянный ящичек, а саму зыбку убирали в амбар  до следующего жильца. С братишками и сестрёнками случалось то же самое, что и с маленькими курятами, которые иной раз падали в траву беспомощными клубочками жёлтого пуха. Лейла понимала это  и смерть не пугала её. Она была частью жизни  ну совсем как у листьев: те тоже осенью чахнут и падают вниз, чтобы потом перегнить. А перегнив, они напитают корни дерева, и оно выбросит новые листья  и так будет всегда, из года в год, потому что без смерти не будет и жизни. И Лейла знала, что когда придёт её час, она тоже оторвётся от своей ветки без боли  как лист. И куда-то полетит.

Но жизнь лежавшей перед ней женщины не желала отрываться от ветки. Это скорее походило на то, как если бы человеку пытались оторвать руку или ногу. Она с хрипом, надсадно втягивала в себя воздух, как будто вокруг его было мало  а через секунду принималась звать кого-то, выкликать имена. Лейла стало по-настоящему страшно. Старые люди говорили  а Лейла ещё девчонкой в рубашонке любила послушать такие разговоры  что так тяжело, с борьбой, из жизни уходят колдуны и тёмные ведьмы. Их не пускает злой дар  держит, как верёвкой, пока они не передадут его кому-нибудь другому.

Лейла затряслась, как заячий хвост. Ой, лишенько! А ну как это и правда ведьма? А передать дар ей, кроме Лейлы, тут некому!

На плечо ей легла рука, и Лейла чуть не подскочила.

 Не пугайся, это я.

Лейла устало закрыла глаза. Она уже успела забыть, что Бродяжка тоже тут, рядом.

 Не бойся, она не ведьма.

 Откуда знаешь?  само собой сорвалось у Лейлы, и она едва не зажала себе рот руками. Срамота-то какая! Правду говорят  волос у бабы долог, а ум короток. Завтра весь лагерь будет болтать, что стряпуха ведьм да лешаков боится!

 Она не ведьма и не колдунья. Обычная смертная.

 Так чего ж к ней смерть-то не приходит? Измаялась вся!

 Потому и не приходит, что измаялась. На сердце у неё тяжело,  Бродяжка произнёс это так спокойно и уверенно, как будто читал по книге.  Она детей своих не уберегла. Одна только дочка и осталась. Страшно ей девочку покидать. А не покинуть  нельзя. Вот и мечется.

С этими словами Бродяжка подсел к ложу из еловых веток и решительно откинул все тряпки, которыми Лейла укутала умирающую.

 Давай дадим ей воздуха.

Женщина и впрямь затихла и задышала глубоко и почти спокойно. Несколько глубоких, судорожных вдохов спустя она приоткрыла глаза и жалобно попросила:

 Отпустите отпустите!..

 Лейла, дай воды,  попросил Бродяжка.

Лейла молча протянула ему ковш. Бродяжка зубами развязал тесёмки собственного рукава, окунул руку в ковш и прохладной мокрой тканью провёл по лицу женщины. Затем тихонько подул на разгорячённый лоб. Женщина как будто снова притихла. Бродяжка передвинулся ещё ближе к изголовью, склонился над лежавшей, словно вглядываясь в искажённое страданием лицо, а потом  Лейла ушам своим не поверила  тихо запел.

Голос его на этот раз был едва слышен, и Лейле вспомнились колыбельные, которые точно так же напевала мать, сонно покачиваясь у люльки. Всех слов Лейла разобрать не смогла, но ей показалось:

Бродяжка умолк и ладонью коснулся лба женщины. Та лежала тихо.

 Уснула,  осмелилась наконец прошептать Лейла.

Бродяжка едва заметно качнул головой.

***

Так Бродяжка остался в лагере  при кухне. Лейла, поначалу обречённо решившая, что ей придётся теперь не только с утра до ночи стоять у котлов, но и приглядывать сразу за двумя малыми детьми  Бродяжкой и прибившейся к лагерю девочкой  была приятно удивлена. Бродяжка оказался на редкость толковым и исполнительным, да и сил у него оказалось всё-таки больше, чем Лейла сперва думала. Теперь, когда таскать воду, заготавливать сухостой и драить котлы можно было в четыре руки, дело пошло куда веселее.

Ещё удивительнее было то, что к Бродяжке не на шутку привязалась девочка. Заговорить она так и не заговорила, на все вопросы только кивала или мотала головой, и добиться от него хоть чего-нибудь вразумительного не мог никто, даже воевода. Но возле Бродяжки она торчала, как приклеенная, и Лейла недоумевала. Как же эти двое понимают друг друга, если она не говорит, а он не видит? Но странная эта дружба продолжалась, а языкастые солдаты, заметив это, тут же прилепили Бродяжке прозвище «нянька».

Так и получилось, что их стало вроде как трое: Лейла, Бродяжка и девочка. Имени её не знал даже Бродяжка, и Лейла стала называть девочку Витой. Так звали её последнюю, самую младшую сестрёнку, которая прожила дольше всех  целых шесть лун, и Лейла успела привязаться к ней сильнее, чем к другим младенцам. Девочка ни единым жестом не дала понять, нравится ей это или не нравится. К Лейле она вообще относилась чуть ли не как к пустому месту: позволяла себя кормить, мыть и расчёсывать, но рядом никогда не задерживалась и чуть что, мчалась к Бродяжке, который, кстати, тоже стал звать её Вита. Девочка не возражала, и Лейла слегка успокоилась. Раз имя прижилось, значит, и другие раны постепенно зарастают.