Оставлю. Портомойничать и воду таскать.
Воевода, погоди! всполошился Андрис. А это сало с хлебом как же?
На кухню отнесёшь. А ты думал что же? воевода слегка сдвинул брови в ответ на потрясение на лице Андриса. Я тебя под защиту беру, спать будешь на нашей постели, греться у нашего костра, а припасов в общий котёл пожалел? Мои люди шесть лун как сала в глаза не видали.
***
К удивлению Лейлы, оказалось, что её жизнь в лагере не сильно отличается от той, что была в деревне. У мужчин, ясное дело, всё было иначе. Если они не упражнялись на мечах и с луками, то куда-то уходили иногда до темноты, иногда на несколько дней. Куда уходили Лейла не знала.
Попробовала как-то спросить у Андриса, но брат сразу окрысился:
Чего любопытничаешь? Не твоё это бабье дело!
А её бабье дело было при кухне. Совсем как дома, если не считать того, что в деревне всё-таки было много проще. Вода там была в колодце, её не надо было таскать из речки по косогору наказанные Альвин и Осберт отлынивали от своих обязанностей, как могли. Указом им был только воевода, но беспокоить его по таким пустякам Лейле не хотелось. Да и печь дома была добротная каменная, обмазанная глиной, с такой тягой, что в трубе аж ревело. Здесь стряпать приходилось на костре, да и развести его была целая наука. В первый же день под навес, заменявший кухню, явился помощник воеводы потом Лейла узнала, что его звали Летард и заявил:
Увижу дым всё варево в огонь вылью!
Жечь костёр без дыма Лейла научилась быстро. Для этого требовалось заранее, чтобы потом лишний раз не бегать, наготовить дров да не хвороста, не валявшегося лапника, а сухостоя, да чтобы без лишайника был, звонкий, как барабан. Тогда дыма не было, а лишь дрожал над костром горячий воздух. Каждый день Лейла притаскивала на себе по четыре вязанки дров, сваливала их у кострища и шла по воду. Натаскав воды, разводила огонь и принималась кашеварить из чего придётся, выбор был невелик. По приказу воеводы каждый день в урман снаряжались по двое охотников если им везло, то похлёбка была с мясом, но бывало и так, что те возвращались с пустыми руками. Лейла приноровилась варить сныть, крапиву и бархатистые мягкие лопухи. Ни репы, ни брюквы, ясное дело, не было, и для сытности Лейла добавляла в похлёбку толстые мучнистые корневища рогоза, который в изобилии рос вдоль берега реки. Корни шли в котёл, а плоскими листьями, похожими на лезвия ножей, Лейла догадалась укрепить навес, чтобы не протекал и дождевая вода не лилась прямо в похлёбку. А в пойме, чуть подальше от того места, где Лейла брала воду, обнаружилась прорва щавеля при одной мысли о его кислых и сочных листьях рот наполнялся слюной.
Беда была разве что с хлебом. Когда отлучки мужчин затягивались на несколько дней, они, бывало, возвращались с припасами мешками с мукой, луком, а один раз притащили даже бочонок солонины. Но принесённая снедь расходилась быстро, а живот старого добра не помнил Лейла уже знала, что сколько бы она ни съела ввечеру, утром проснётся всё от той же тянущей, сосущей боли в кишках. И не было от этой боли иного средства, кроме еды а той было мало, и с каждым днём всё меньше. Лейла с остервенением мешала черпаком в котле, стараясь не вдыхать сытно пахнущий пар, но в животе всё равно громко пело. Потом приходили мужчины много злых, голодных, усталых мужчин, каждый со своей миской, и Лейла снова принималась перемешивать похлёбку, стараясь налить каждому погуще, со дна. Два огромных котла пустели тут же. Лейла сливала остатки похлёбки если они были, конечно в ведро и тащила котлы к реке, отмывать, пока не засохло. Если быстро управиться, можно было поесть и самой. Из ведра Лейла плескала остывшую похлёбку в собственную миску, да это была и не похлёбка даже оставшаяся от неё бурая жижа, в которой иной раз попадался разваренный лист лопуха или крапивы.
Воевода иногда приходил есть вместе со всеми, но чаще Лейла относила похлёбку ему в землянку. Землянок в лагере было довольно много больше, чем пальцев на одной руке. В каждой из них жили по несколько человек, но у воеводы была своя, которую он делил только с Летардом.
Летард Лейле не нравился. Во-первых, она никак не могла забыть его угрозу вылить похлёбку в костёр (ты бы сам встал до рассвета, да дров наколол, да воды натаскал, да кореньев начистил, да поесть приготовил кулём свалишься!), а во-вторых, Летард, по мнению Лейлы, позволял себе грубо разговаривать с самим воеводой. Самое удивительное, что воевода, никому не дававший спуску, словно бы и не замечал Летардова свинства. Как-то раз, спускаясь по укреплённым досками ступеням, Лейла услышала обрывок разговора, не предназначавшегося для её ушей.
Знаю, это говорил воевода. Знаю всё, что ты скажешь. Твоя правда. Ну так ступай, я ведь не держу.
В землянке что-то громыхнуло похоже, Летард в сердцах бухнул кулаком по деревянному, грубо сколоченному столу.
Ну при чём тут это? «Ступай, ступай»! Сам знаешь, я тебя, дурака елового, не брошу. Я просто никак в ум не возьму: чего ты ждёшь? Чего здесь сидеть-высиживать? Или ты подмоги дожидаешься? Откуда она возьмётся, эта твоя подмога? Медведям, что ли, копья раздашь?
Росомахам.
Тебе всё шутки шутить! Я тебе говорю: добром не кончится. Сам знаешь, что бывает, если всякий сброд в отряд набирать! Воруют, говоришь? Так это ещё цветочки! Ещё пару лун тут посидишь таких ягодок дождёшься, что мало не покажется.
Сам знаю.
Да тебе хоть кол на голове теши! в сердцах воскликнул Летард. Знает он! Послушай: я тебя хоть раз подвёл, а? На границе с тобой стояли. Купцов этих чёртовых толстозадых охраняли. В столице ты отрядом командовал, так я всё это время с тобой был! И когда северяне пришли тоже!
Я помню.
А что меня из-под мечей вытащил, помнишь?
И это помню.
Так вот, долг платежом красен, слыхал про такое? Добра ведь тебе желаю! Послушай меня: брось ты всё это. Уйти успеем. До моря доберёмся, на корабль наймёмся вот жизнь будет, а? А здесь что? Пропадём ведь ни за грош.
Уходи. А я подожду пока.
У-у, дурак! взвыл Летард в бессильной злобе. Твердолобый!
В землянке прозвучали шаги наверное, воевода подошёл вплотную к Летарду и заговорил так тихо, что Лейла едва разобрала:
Я княжеский воин. Я на мече клялся. Скажешь, не было этого?
Да ведь князя твоего давно уже нет! Был князь, да весь вышел!
Князя нет, а люди остались. Кто им заступа теперь, кроме меня?
Хороший из тебя тут, в лесу, заступник!
Ты не забывайся, друг, впервые в голосе воеводы прозвучали металлические нотки те самые, с которыми он обращался с пойманному с поличным ворью. Пятьдесят отрядов без малого перехватили! Пятьдесят! А в каждом солдат по двадцать, если не по тридцать. Это, считай, на тысячу северян меньше.
С тобой чтобы спорить, нужно гороху наесться.
А ты не спорь. Если не любо я никого не держу. А раз уходить не желаешь, так изволь приказы выполнять!
Слушаюсь
Летард так резко рванул на себя дверь, что приникшая к ней ухом Лейла не успела отскочить и едва не рухнула в землянку, чудом не расплескав похлёбку.
Подслушивать, значит?!
Летард!
Воевода вырос на пороге внезапно страшный, как занесённый меч. Лейла тоненько пискнула и рванулась было назад, но опомнилась поставила миску на нижнюю ступень, почти к сапогам воеводы, и, не дожидаясь окрика, кинулась наутёк.
Отмывая потом котлы в холодной воде, Лейла так и сяк перекатывала в уме услышанное. По всему получалось Летард чем-то недоволен из того, что делает воевода, и боится за него. А воевода Летарда не слушает, потому как у него душа болит за простых людей, которым он поставлен защитой.
И так стало Лейле воеводу почему-то жалко, что вечером, собравшись печь лепёшки, она отсыпала в пустую миску чистой муки и спрятала под приготовленную для растопки щепу. Зерна оставался всего один мешок, да и тот худой, с дряблыми боками, и Лейла давно уже приноровилась смешивать муку с толчёной корой и липовыми листьями, чтобы хватило на подольше. Воины кривились, но ели. Мать когда-то пекла такие же точно лепёшки давно, когда голод был. Лейла тогда макушкой до столешницы не доставала, но вкус лепёшек помнился ей до сих пор тёмное тесто было пресным, чуть горьковатым, но вполне съедобным, а голодному брюху казалось ничего вкуснее и быть не могло. Получались ли её лепёшки похожими на материнские, Лейла не знала себе пробовать воспрещала, даже миску из-под теста не облизывала, выскребала всё без остатка.
Разделив муку на две неравные части, Лейла одну из них смешала с корой нечего привередничать, всё полезно, что в рот полезло! а из второй замесила обычное тесто. Не заметил бы кто, увидят сожрут её саму вместе с лепёшками.
Пшеничный хлеб был не чета тому, что с корой светлый, благоухающий священным домашним запахом домашнего печева. Ещё раз воровато оглянувшись, Лейла завернула его в чистую тряпицу и затрусила к воеводиной землянке. Внутрь зайти она, однако, так и не решилась поколебавшись, оставила свёрток на ступенях, стукнула пару раз в дверь и дала дёру.
Вечером, волоча под навес тяжеленные вымытые котлы, Лейла заметила, что в лагере, похоже, пополнение.
Всё было почти как в тот вечер, когда в лагерь привели их с Андрисом дожидаясь воеводу, воины тесным кругом обступили пришельцев. Гостей на сей раз было трое.
У костра, так близко к огню, как только возможно, измождённо откинувшись, лежала женщина, судя по одежде крестьянка. Глаза закрыты, из обмётанных губ рвётся частое жаркое дыхание. По всему видать дело плохо.
К ногам женщины жалась маленькая фигурка. Ясно, бежала с ребёнком. Дитя завёрнуто, наверное, во все тряпки, что нашлись в доме перед бегством. Кто-то из солдат шагнул было к ребёнку, попытался взять на руки но малыш только яростнее вцепился в материну одежду, припадая к женщине всем своим маленьким телом.
А вот кто был третий, Лейла не поняла.
На вид юноша, почти мальчик. Белое лицо без усов и бороды, гладкое, как у девушки. Волосы до плеч тёмно-каштановые, чистые и не спутаны. Рубаха, штаны, тёмный немаркий плащ всё не новое, но чистое, аккуратное. Словно только что из дома вышел, а не в урмане спал или где там его нашли. Странника в госте выдавал только дорожный посох да и посохом-то назвать это было нельзя, просто толстая крепкая палка, даже не очищенная от коры, но с кожаной петлёй, приделанной, чтобы цеплять на запястье.
По тому, как примолкла и расступилась толпа, Лейла угадала приближение воеводы и поспешила юркнуть за ближайшую широкую спину. Ой, лишенько, не заметил бы небось ещё гневается.
Воевода неслышным шагом подошёл к костру Лейла всё удивлялась, как можно ходить так бесшумно в доспехе и в сапогах опустился возле женщины на колени и о чём-то с ней заговорил. Лейла не слышала, но из уст в уста передали:
Спрашивает, откуда она. Говорит крестьянка. Деревня лигах в двадцати пришли, забрали мужа и сыновей убили.
А ребёнок нешто не её? полюбопытствовала Лейла.
Дочка, шесть зим. Не говорит.
Не говорит? удивилась Лейла.
В этот момент воевода обернулся и позвал:
Лейла!
Колени тут же превратились в студень. И как она забыла, что у воеводы рысьи уши! Ну, отсыплет он ей сейчас полной горстью за всё и за подслушанный разговор, и за лепёшки эти небось, и за то, что к костру явилась
Но раз приказали, то надо идти.
Опустив голову чуть не ниже плеч, Лейла поплелась к воеводе на расправу. Тот обернулся при её приближении:
Лейла, помоги мне.
Лейла проворно присела рядом с ним и, положив руку женщины себе на колени, принялась осторожно развязывать тесёмочки рукава. Женщина застонала.
Остальные пять шагов назад!
И то верно. Нечего тут парням пялиться.
Ой, лишенько!
Осторожно закатав рукав и увидев, что было под ним, Лейла не смогла удержаться. В рукаве была уже не рука, а что-то багрово-чёрное и раздутое, как живот у павшей лошади. В нос ударил сладковатый запах гнилого мяса.
Стрела стрелой
Женщина выдохнула эти слова едва слышно, но Лейла сразу обо всём догадалась и, взглянув на воеводу, поняла, что догадался и он. Северяне ранили бедняжку стрелой наверное, когда она убегала с ребёнком на руках. Может, наконечник был с ядом, а может, и этого не потребовалось дело сделали пот и грязь. Теперь уж всё равно. До рассвета ей не дотянуть.
Воевода одними глазами указал Лейле на женщину, а затем на собственный Лейлин шалаш возле кухонного кострища. Лейла понятливо кивнула. И то верно, не в землянке же ей умирать, посередь чужих мужчин.
Я девочку накормлю? осмелилась спросить Лейла.
Спрашивала она воеводу, но ответила снова женщина:
Не возьмёт она ни у кого не возьмёт.
Воевода сунул руку за пазуху и вытащил что-то, завёрнутое в чистую тряпицу, которую Лейла узнала сразу.
Это хлеб, внятно сказал он, глядя девочке прямо в глаза. Смотри.
Он медленно развернул тряпицу.
Возьмёшь?
Девочка молчала и только смотрела на воеводу исподлобья.
Гляди, воевода взял одну лепёшку и разломил. Запах свежего пшеничного хлеба защекотал ноздри, и Лейла тут же почувствовала, как кишки стянуло узлом.
Девочка робко протянула грязную ладонь и, во мгновение ока схватив половину лепёшки, тут же запихала её за щёку, почти не жуя, словно боялась, что воевода передумает и отнимет.
Пригляди за ней, снова обратился воевода к Лейле. Ещё половинку пускай съест, а больше до света не давай. Иначе ей станет худо.
Лейла молча кивнула.
Так, теперь ты.
Лейла, уже успевшая напрочь позабыть про странного юношу, обернулась тот стоял у самой кромки света рядом с воинами.
Подойди.
Юноша приблизился.
Кто ты и как тут оказался?
Меня привели твои солдаты.
Это мне известно. Как ты оказался в лесу?
Я пришёл.
Зачем ты сюда пришёл? Летард возник за плечом воеводы точно из ниоткуда.
У меня нет жилища, я всё время в дороге, сколько себя помню, пояснил юноша. Теперь вот забрёл сюда.
Ответ Летарду явно не понравился.
Что в свёртке? он ткнул пальцем в какой-то большой продолговатый предмет, заботливо обёрнутый мешковиной и висевший за спиной пришельца наподобие заплечного мешка.
Это лютня.
Зачем?
Я играю на ней и пою песни, а люди за это дают мне денег и поесть.
Бродячий певец, значит сморщил нос Летард. Чудно, однако, получается: здесь у нас ни харчевен, ни рынка а тебя к нам нелёгкая принесла?
Да.
Что да? заорал Летард, наливаясь свекольной краснотой. Что да?
Меня принесла нелёгкая.
Воевода положил руку Летарду на плечо в самое время: Лейле показалось, что тот готов выхватить меч и зарубить незнакомца.
Имя?
У меня его нет.
Летард закатил глаза, как от зубной боли, но воевода с каменным терпением продолжал:
Как-то же тебя называют?
О, по-разному. Кто как.
А сам ты себя как называешь?
Тут юноша впервые улыбнулся:
А я сам с собой не разговариваю, воевода.
Откуда знаешь, что я воевода?
Так ты же допрос ведёшь. И всем тут указ.
Знаешь что, игрун лютневый, снова заговорил Летард, по-моему, заврался ты. А ну говори, кем заслан?
Я никем не заслан, я пришёл по собственной воле.
Чем докажешь?
Ничем не докажу, потому что не могу. Но если ты не веришь моему слову, ты и десяти послухам бы не поверил.
Не зарывайся, малец, прошипел Летард, поднося факел почти к самому лицу юноши. Леший тебя знает, что ты за птица, но меча у тебя я не вижу, а мой при мне!
Лейла беспокойно нахмурилась. Какая-то мысль настойчиво скреблась в голове, как мышка в подполе, что-то вертелось на языке но вот что, хоть убей, она понять не могла. Что-то странное было в лице этого юноши и в том, как он уставил глаза на танцующий перед ним огонь факела не отводя взгляд и не щурясь.
Да он же слепой! вдруг ахнула Лейла.
Что-о? недоверчиво протянул Летард. Болтаешь
Да нет же, точно! почуяв, что его гнев начинает остывать, Лейла вся напряглась от желания убедить. Вот, поглядите
Она бесшумно отошла подальше в сторону и уже оттуда позвала:
Певец! Эй, певец!
Юноша повернулся на зов но сомнений быть не могло: он смотрел мимо Лейлы на добрых несколько локтей.
Притворяется опять нахмурился Летард.
Он снова приблизил руку с факелом, и в тёмных глазах бродяги отразились два крошечных пляшущих огонька.
Глаза-то ясные. Ни бельма, ничего.
Давно ты ослеп? вопросил молчавший до сих пор воевода.
Очень.