Поднимаюсь с кровати и говорю, что хочу попить воды, она же продолжает крепко держать мою руку и, когда я уже стою на полу, нехотя отпускает. Теперь я полностью вижу её лицо: оно также красиво, только тушь растеклась, как будто лик статуи ангела, размалёванный вандалами. Мне нужно какое-то время побыть одному. Смелости не хватит, попросить её уехать, к тому же боюсь, что позже мне может стать одиноко.
Благодаря таблоиду, свет можно не включать. Стакан холодной воды и тишина кухни помогают прийти в себя. Ну и ну. Что это вообще на неё нашло? Зачем мне знать всё это? Разве она не понимает, что мне неприятно слушать про бывших, тем более про страдания по ним? Вот так вот и разрушаются идеалы. Хочешь потерять интерес к какому-то человеку подумай о том, что кому-то он успел изрядно надоесть. Наверняка тот бывший был полным куском говна, которому суждено сдохнуть в полном одиночестве. Она-то тоже хороша жертва комплексов и низкой самооценки. Да, у меня самого́ проблемы с самооценкой, но я не компенсирую это тряской голого зада перед толстопузыми извращенцами, которые перед входом в стриптиз-клуб снимают кольца с безымянных пальцев в надежде на то, что какая-то из молоденьких танцовщиц клюнет на его «интересную личность», ведь он же такой успешный и уверенный в себе мужчина. Ну, конечно, не мне же судить, я ведь даже не могу себе позволить сводить девушку в ресторан с видом на весь город, не могу сказать одного прокля́того предложения, чтобы не заикнуться. Конечно, ведь мой удел подглядывать, держась одной рукой за промежность, пока ко мне не снизойдёт девушка с обложки журнала, чтобы в очередной раз напомнить, что я всего лишь наблюдатель. Ещё и этот ребёнок. Он как олицетворение всех моих неудач. Возвращение в лоно религии не позволяет мне поддерживать аборты, но здесь же само провидение вмешалось, чтобы не допустить рождения. Жалко лишь то, что этим проведением был не я, что не мои руки выступали руками Господа. Как бы я хотел обхватить эту тоненькую шейку и сжать до размеров тростинки, покуда головка с выпученными слепыми глазами не повиснет, как шарик на верёвке. Да, это жестоко, но я бы не смог уже остановиться надоело быть просто зрителем. Все мои проблемы, неудачи, заточённые в этом нежизнеспособном тельце, я бы превратил в лужицу фарша. Вырвал бы с кожей живота пуповину и окунул недоноска в раковину с водой, пускай там булькает, насколько хватает кислорода, как в реке. Как я в свой самый тёплый день из воспоминаний после крещения. Только я тогда родился заново, а этот выкидыш заново умрёт. Выродок, выплюнутый утробой прекрасной женщины, словно выдавленный гной. Когда полости выкидыша наполнятся водой, можно приступить и к более интересному: положить на разделочную доску и начать делать отбивную. Деревянная поверхность имеет мало общего с трупиком, где вместо костей хрящики, поэтому для пущей убедительности я готов одолжить призраку выкидыша свой локоть. Пусть мой кулак перемалывает зачатки костей, органов, кожи в одно плоское месиво. Вот так, вот что значит страдание, вот что значит жизнь! Тебе суждено проспать четыре месяца в темноте и сгинуть в небытие, а мне вынырнуть навстречу к голубому небу и солнцу. Моя мама протянет мне спасительную руку и вытащит из сильного течения, а твоя отдаст тебя врачам в резиновых перчатках, чтобы те закинули уродливое тельце в целлофановый пакет. И никто никогда не придёт к тебе на помощь, а я буду продолжать безнаказанно расплющивать кулаком твой черепок. Больно? да, я чувствую твою боль, она приносит невероятное удовольствие, но этого мало. Что? Тебе мало? Хорошо, а что насчёт вот этого: деревянная рукоятка, наточенное холодное лезвие. Посмотри, как кухонный нож блестит над твоей немощной плотью. На! И вот лезвие отсекло твою маленькую ручку. На! Животик с кишочками, как растопленное масло. За ножом выпрыгивает красная струйка. Ещё, на! Утони в реке собственной крови! На-на-на! Больно? Что-то не так? Больно! Почему так больно? Что-то, действительно, не так. Голова гудит. Бьют судороги. Боль пульсирует, растекается. О, нет! Весь стол мокрый и липкий. Рука словно горит праведным огнём. Голова кружится. Нет сил стоять на ногах, и я падаю на колени.
Что я наделал?! Искалечил себя. Нет, не себя его. Кровоточит не моя рука, а это невинное дитя. Раны, кровь, боль. Моя плоть его плоть. Я не ведал. Будто впал в бешенство, а на глазах пелена. Совсем рассудок потерял. Прости меня! Я ж не ведал, что творю. Теперь-то я вижу, вижу твоё превеликое милосердие, твой светлый лик на этом крохотном теле. Это я выброшенный мертвец, выкинутый на берег жизни. Четыре месяца. Вся моя жизнь это четыре жалких месяца сна на твоей ладони. Прости мне, ибо я не ведаю, ибо глаза мне застилают слёзы. Бедное дитя, истекающее кровью, как помочь тебе? Всё, что я могу, это прижать тебя к своей впалой груди с редкими волосами, спрятать под нательным крестом. Мой холодный сосок не способен дать пищи. Кровотечение малыша не останавливается. По моему туловищу, трусам, бёдрам течёт кровь, образуя подо мной лужу. Как помочь, как обрести прощение? Вот бы вернуться навсегда в тот день, зайти после обряда крещения в прохладную воду, вынырнуть прыжком к лучам июньского солнца и увидеть недалеко от себя, по колено в воде, живую матушку, такую молодую, красивую, и ухватиться за её протянутую ладонь. А после всегда быть рядом, чтобы она избавила меня от вины и самобичевания, тогда и страх перед жизнью показался бы мимолётной выдумкой. Вот бы ещё предотвратить смерть невинного младенца. Господи, отдай же ему всю мою кровь, оставь мне только слёзы. Пусть моя кровь будет его молоком, а слёзы мои той рекой моим утешением. Отдай мою жизнь ему, а если это не в твоей воле, то сохрани подле себя его безгрешную душу, а меня раба своего, прости. И за меня попроси прощения у ребёнка заблудшей женщины. Большего мне не нужно, только дай знак, что простил, а покуда я буду бить челом об землю. Вот так! Пусть это будет моё мученическое испытание. Прямо в лужицу крови. Вот так! Пока кровь с расшибленного лба не соединится с кровью невинно убиенного, покуда не захлебнусь в ней. Вот так! Только дай знак, что простил. Дай знак, Боже! А покуда я буду
Из темноты коридора, словно упавшая с неба, передо мной появляется Она. Я перестаю разбивать голову об пол и вытираю кровь, которая с бровей капает на ресницы. Вот он, знак в виде ангела, пусть и размалёванного вандалами, чья рука протягивается ко мне, чтобы помочь и спасти мою душу. Я всё понял. Спасибо, Боже! Я всё понял.
Глава 2
Надя, Надя, Надя. Где же моя Надя? Неужто потерял и больше не найду? словно стрекотал мужской старческий голос за стеллажами с разнообразными корешками книг.
Что это с ним? спросил молодой человек и положил на прилавок два детектива в выцветших обложках. Мужчина уже несколько раз так зовёт кого-то. Может, узнать у него, что произошло? обратился он к Максиму, который смотрел в одну точку и ни на кого не обращал внимания.
Что? А, вы про него. Не сто́ит, он примерно каждый месяц приходит сюда и ищет роман французского писателя под названием «Надя».
В других магазинах не найти?
Он ищет книгу своей жены.
Как это?
Как вы знаете, здесь продаётся множество потерянных и перекупленных книг, вот он и надеется найти ту, что давно по ошибке продал за бесценок.
Продешевил с редким экземпляром?
Не совсем. У него была больная жена, прикованная к больничной койке, которой он когда-то купил случайную книгу просто потому, что название совпадало с её именем. Женщине становилось хуже. Когда начала отказывать верхняя часть тела, врачебный персонал попросил забрать вещи, в которых теперь не было надобности, в том числе и этот роман. Мужчина отдавал последние деньги, чтобы хоть как-то помочь жене, появились проблемы с финансами, вот он и дошёл до продажи собственных вещей, позже и того, что принадлежало любимой женщине. Так «Надя» ушла за три копейки случайному книжному любителю.
А теперь он пытается вернуть то, что когда-то ей принадлежало.
Да, но только этот роман. В последнюю их встречу женщина, не придавая большого значения своим словам, сказала, что нарисовала на форзаце книги «памятку» для мужа, которого оставляет. Мужчина не смог признаться, что продал книгу, а после жены не стало. Так он и помешался на одном-единственном экземпляре, а точнее, на рисунке, ставшем для него мучительной тайной.
Всё-таки порой жизнь удивительнее любого романа.
С вас семьсот девяносто восемь.
Эту правдивую историю Игорь Маркович рассказал Максиму, когда тот в стажировочные дни безуспешно копался в стеллажах с французской литературой двадцатого века. Максим не только запомнил её, но и любил приукрасить с добавлением ярких мелочей для увеличения трагичного романтизма, поскольку на некоторых девушек это производило неизгладимое впечатление.
Максимка! когда последний покупатель покинул магазин, из маленького лабиринта полок объявился и сам герой вышесказанной истории. Не появилась ли моя книга с испорченной обложкой на внутренней стороне? его тяжёлый взгляд из-под поседевших бровей плавно перешёл с череды разных корешков на флегматичное выражение Максима.
Никак нет! Я бы дал вам знать.
Мужчина ещё раз с недоверием оглянул помещение, будто бы в последний раз убедился, что книга не появилась за его спиной, и поднялся по ступеням, ведущим на улицу.
Когда в магазине Максим остался один, он снова вернулся к мыслям о Варваре, которые посещали его весь день. Он прекрасно понимал, что чем больше думаешь о чём-то, тем бо́льшую ценность придаёшь предмету размышлений, соответственно, увеличиваешь волнение, что что-то может пойти не так. Даёшь простор для страха не понравиться а это уже негативно скажется на непосредственном процессе, то есть свидании, на котором нужно быть расслабленным и незамороченным. Однако затуманенный силуэт с бархатистым голосом, как мифическая сирена, притягивал к себе всё внимания, побуждая заинтересованный разум дорисовывать загадочную наружность. Отвлечься на недочитанный роман не получалось, а стены из красного кирпича непонятным образом напоминали о медленно тянувшемся времени, отчего мысли снова возвращались к Варваре. До конца смены оставалось два часа.
Позже позвонил Миша из компании, которого Максим и Артур считали самым безбашенным и весёлым, но весёлым не самим по себе, а благодаря ситуациям, что он создавал. Только разговор был недолгим, убив не больше двух минут:
понятно, давай тогда завтра, а то давно уже вместе в поля не выходили.
Давай, мы как раз с Артуром увидеться должны.
Окей, ну, я тогда побежал. До завтра!
Пока.
«Побежал холодильники с микроволновками людям впихивать», подумал Максим и уткнулся в книгу с названием «Чёрная весна».
Когда уходил последний покупатель, на часах было без пяти восемь время закрываться. Теперь уже Максим жалел, что назначил на полдевятого, так как дойти до места встречи заняло бы не более пяти минут, а ему не хотелось приходить вовремя, раньше тем более.
«Наверняка, подойдёт позже назначенного времени, рассуждал Максим, когда закрывал магазин. Может быть, вообще не придёт, чему бы я не удивился. Вытащить на встречу незнакомую девушку с одного вызвона очень тяжело, а если свидание не в день звонка, то шансы стремительно катятся к нулю. Я ведь даже СМС сегодня не написал. Ладно, схожу пока перекушу».
«Да кто она вообще такая, чтобы я тут сидел и беспокоился о встрече, думал Максим, пережёвывая китайскую лапшу и смотря на наручные часы, у меня не было такого волнения, даже когда я в дырявых кроссовках шёл в апартаменты одного из лучших отелей города к дочери владельца этого са́мого отеля, недавно приехавшей из Милана. А тут какая-то непонятная деваха с мутной историей, ещё и эти голоса вчера на заднем фоне. В любом случае от неё нужна лишь информация. Понравиться, заполучить доверие (лучше соблазнить), и дело в шляпе, а если не получится, то просто развязать язык будет достаточно».
В двадцать минут Максим вышел из китайской забегаловки и неторопливым шагом направился к площади. Чтобы скоротать время и обсудить возможную модель поведения на свидании, позвонил Артуру, но тот оказался недоступен. Несколько минут, и Максим уже смирялся с тем, что его подошвы обивали брусчатку площади. Одинокой рыжеволосой девушки, оглядывающейся по сторонам, не оказалось, что было предсказуемо. Сигнальные гудки из пробок на дорогах, мельтешащие прохожие, толпящиеся на остановках, всё это усиливало раздражение от ожидания, становящегося для Максима почти унизительным.
«Я делаю это не для неё, а для себя. Она лишь ресурс для приобретения билета в более успешную жизнь, ни больше ни меньше. Нужно только немного потерпеть», бурчал себе под нос привлекательной наружности молодой человек, поправляя воротник чёрной джинсовой куртки, с которым встретилась глазами миловидная барышня из толпы. Прижимая к себе альбом и тетрадку, она прошла прямо вдоль тротуара, пока не скрылась за очередными прохожими. По-хорошему следовало бы подойти к кому-нибудь, чтобы «разогреться» перед встречей, но Максим с досадой вздохнул и посмотрел на часы: минутная стрелочка была уже на полпути к цифре 7. Терпение заканчивалось, и он позвонил на вчерашний номер, но за гудками ничего не последовало. Второй звонок расценивался бы как акт унизительной нуждаемости, поэтому Максим ещё раз оглянул площадь, поправил воротник и направился в сторону дома.
«К чёрту! Делать мне нечего, как стоять и ждать непонятно кого, словно Хатико. Пускай Артур сам вытаскивает из неё информацию, а я лучше за старым пошпионю», с раздражением бурлили мысли. Давая, так сказать, «последний шанс», Максим уходил неспешно, однако на следующей улице отпустил всю ситуацию, как будто бы ничего не было, ни звонков, ни мыслей, и уже как ни в чём не бывало рассматривал приглянувшихся горожанок. Подобная резкая перемена не являлась чем-то удивительным, поскольку была выработанным бессознательным рефлексом, необходимым для сохранения результативности и защиты эго. Первое, чему следует учиться в любом деле это принятию неудач.
Когда Максим решил позвонить Мише, чтобы сказать, что по пути домой зайдёт к нему на работу поболтать, на экране старенького телефона высветилось: «Варя 05.04 (жертва-воровка)», числа эти обозначали дату записи абонента привычка Максима, с помощью которой можно было легче определить с какой именно Машей, Ксюшей, Дашей и так далее, ведётся общение. Он подождал несколько секунд, чтобы не создавать впечатление наконец-то полученного звонка, и нажал зелёную кнопку.
Алло, привет. Только сейчас увидела пропущенный. Я задержалась немножко, но уже подхожу. Извини, что не предупредила раньше.
Да ничего. Я сам звонил предупредить, что задерживаюсь.
Ты уже там?
Ещё нет.
Хорошо, тогда до встречи!
Недолго думая, Максим повернул на площадь. В этот раз, действительно, недалеко от высоких ступеней, ведущих к памятнику, на плешивой голове которого ютились голуби, стояла одинокая рыжеволосая девушка. По ходу приближения к предполагаемой Варваре Максим внимательно изучал её внешность: средний рост, стройная фигура, насколько можно было судить по обтягивающим джинсам, шерстяному свитеру, свисающему почти до колен, как юбка, и укороченному пальто в клеточку. Волнистая прядь тёмно-рыжих волос была откинута тонкими пальцами с несколькими заусенцами; и они заметили друг друга.
Ну, привет!
Максим?
Он самый.
Глаза красотки держали уверенный зрительный контакт и почему-то воображались Максиму как две ровно разрезанные половинки непринесённого фрукта, мякоть которых покрылась благородной серо-голубой плесенью с маленькими чёрными косточками по центру. Он в привычной манере подал свою руку ладонью вверх. Те же пальцы, что поправляли волосы, мягким касанием ответили на приветствие, а между тем игра в «кто кого переглядит» продолжалась. Когда с выдохом Варвара обнажила жемчужные зубки, внимание переключилось на них, объявив проигравшего в этой невербальной мини-игре.