Артур, я же говорил в прошлый раз, что там всё строго с этим.
Всё в порядке, иди, если так важно, а мы здесь пока постоим-пообщаемся, после этих слов Максима Женя, заикаясь, что происходило с его речью во время оправданий, скрылся за тяжёлой дверью.
Максим лениво зевнул и повернулся в противоположную сторону от стриптиз-клуба:
Сразу уйдём или подождём немного?
Вы что совсем его ждать не будете?
Настя, он там зависнет на час, не меньше, мы-то его знаем. И вообще, он сам виноват нас, можно сказать, подставил. Макс его предупредил, что мы недолго гулять ещё будем.
Максим лишь одобрительно кивнул.
Хотя стойте, Артур плутовато улыбнулся, у меня есть идея: давай, Настя, ты туда зайдёшь к нему, он там сейчас будет на входе с охранниками и сисястой хостес ждать, пока его стрипуха спустится, и прямо при них скажешь Женьку: «Папа, я не хочу здесь работать».
Максим взрывается хохотом, следом за ним Артур и Настя. Максим, переводя дыхание, говорит:
Не-не, Женёк молодо выглядит, скажи: «Дядя Женя, я не хочу здесь работать».
Все трое сходятся на версии Максима, и Настя заходит следом за ни о чём не подозревающим Женей. Через минуту выходит, и, ещё не отошедшие от смеха, парни расспрашивают её.
Сказала он покраснел, охранник и хостес стали дико таращиться на нас двоих, Женя что-то замямлил, а я говорю ему: «Ладно, может, ещё передумаю, но тебе не больше двадцати процентов», и ухожу.
Развеселевшая троица шла через островки фонарного света центрального парка. Парни проводили Настю до трамвайной остановки и по-дружески поочерёдно приобняли её, когда подъехал нужный вагон.
Максим, повернувшись на ступенях, почти окрикнула его Настя, хотя друзья ещё никуда не уходили, а как вы расстались с той девушкой?
Какой девушкой?
С твоей первой любовью.
Без слов разошлись на железнодорожном вокзале. Мне нужно было уезжать, а я не мог оторвать глаз от того, как она уходила, ни разу не обернувшись, пока не затерялась в толпе, спешащей на ночной рейс.
Максим и Артур дошли до места, где их пути расходились: хостел налево, дом Максима прямо.
Ну всё, давай, братец, долгое рукопожатие с обхватом через большой палец и, еле слышимая, картавость, которую Максим замечал только на слове «братец», я тогда займусь сбором информации по нашему Анатолию, а ты постарайся как-нибудь выцепить эту незнакомку. Сам был бы не прочь приударить, но могу спугнуть, а ты наверняка справишься, да и должен же ты чем-то заниматься, пока я делаю основную работу. Всё-таки неплохо сегодня прогулялись, а?
Пожелав удачи, Максим остался наедине с собой. Дорога представлялась такой долгой и пустой, что проходящие люди и проезжающие машины походили на мошек, уносимых вихрем. Почему-то становилось страшно и одиноко; мысль о тёмной комнате с растрёпанным пыльным ковром, на который падает тусклый оконный свет, угнетала. Он зайдёт, включит грушевидную лампочку и инстинктивно, оторвав кусок от туалетной бумаги, находящейся на комоде возле входа вместе с мылом и зубной щёткой, начнёт давить тараканов, как будто обнаруженных на месте преступления, на полу, стенах, а те, что повыше и на потолке, будут уничтожены старой деревянной шваброй, отчего будут страдать обои, с прилипшими к ним, размазанными насекомыми и пенопластовые плитки на потолке, которые трескаются и опадают на пол. Идти невыносимо, прийти ещё невыносимее. Кажется, он был бы рад, если бы его сейчас сбила машина, или остановил сомнительный незнакомец и предложил прогуляться до подозрительно тёмного места, или вдруг раздался телефонный звонок и Максим вспоминает про номер той незнакомки, немного колеблется, но всё же достаёт телефон и нажимает кнопку вызова. Гудок, гудок, гудок-гудок. У него закрадываются сомнения о правильности содеянного, ведь отвечать неизвестному номеру поздним вечером для девушки не лучшая идея.
«Конечно, идиот. Поторопился. Надо было хотя бы с СМС начинать, думает про себя Максим, после этого я буду казаться ей навязчивым, соответственно, отталкивающим».
Вдруг очередной гудок прерывается, секундная тишина, и приятный, бархатистый и довольно глубокий голос произносит:
Да?
Привет, произносит Максим и меняет, невидимое для собеседницы, выражение лица на весёлое и обаятельное, так как подобный приём напрямую влияет на то, что и как он будет говорить. Ведь поведение влияет на мышление не реже случаев противоположных.
Молчание в ответ.
«Нельзя её сейчас так потерять, думает Максим и щёлкает пальцами, давай, соображай».
Не подумай, что я хочу нагнать какой-то таинственности, поскольку мы, можно так сказать, заочно знакомы. Я был в компании с одной, как позже оказалось, твоей знакомой в общественном месте, где мы и увиделись. Ты, вполне возможно, не помнишь, но мы встретились глазами, и, если честно, ты так посмотрела на меня, что мне даже немного стало неловко, каждая отточенная неправда с вниманием к приукрашенным деталям выполняла свою функцию и, по опыту Максима, зачастую работала, наша общая знакомая тоже заметила тебя, но ты уже пропала с поля зрения.
Вот как?
Она лестно отозвалась о тебе как об интересном человеке, и я всё-таки решил взять твой номер у неё.
Можно мне узнать знакомую?
Конечно, ведь это она во много настояла на том, чтобы я тебе позвонил и предложил встречу, вот только попросила не называть себя, потому что хочет устроить сюрприз, и, по правде, этого тебе говорить я не должен был, в данный момент для Максима было приоритетной задачей: не спугнуть её и любыми способами вытащить на встречу, а там, при умении адаптироваться и находить нужный подход, он сможет выкрутиться почти из любой ситуации.
Значит, у нас теперь есть общий секретик?
«Она принимает правила и подыгрывает. Интересно», думает Максим и отвечает:
Не знаю, почему, но чувствую, что завтра ты не подведёшь.
А знакомая-то знает, что уже завтра?
«или просто посмеётся и продинамит, что было бы ожидаемо, в таких случаях шанс успеха равен удавшейся холодной телефонной продаже какого-нибудь барахла случайному абоненту», приходят ему в голову неутешительные предположения, но Максим продолжает:
Если ты так хочешь, то можем встретиться вдвоём, но для первого раза я бы предпочёл менее интимное общение, учитывая, что я уже с ней договорился.
Я, конечно, эгоистка, но не настолько, чтобы перетягивать всё одеяло на себя, тем более когда идёт речь о такой хорошей знакомой.
Не переживай, у меня ещё отопление не отключили.
Из трубки доносится приглушённый смешок, а далее диалог превращается в фехтование колкими сарказмами:
Молодец, выкрутился.
Я так рад, что ты это заметила и высказала, поскольку мне очень важно мнение других людей.
Полагаю, такому обаятельному молодому человеку не привыкать выслушивать похвалу от противоположного пола.
От такого проницательного противоположного пола ещё не доводилось.
В динамике телефона слышится неразборчивая речь, безусловно, мужского голоса, следом самой девушки, такая же невнятная из-за отдаления от телефона или его прикрытия ладонью.
Слушай, снова отчётливый женский, так уж и быть, согласна завтра встретиться.
Отлично. Я до восьми вечера буду работать, думаю, в полдевятого пересечёмся.
Где?
У меня место работы недалеко от площади девятисот пятого года предлагаю на ней.
Хорошо. Только ты не представился; меня тебе уже назвали, наверное, если всё так, как ты говоришь, но могу продублировать: Варвара Андреевна Вишневская.
Приятно ещё раз познакомиться! Можно просто Максим.
Очень приятно, просто Максим! Только не забудь завтра взять половинку яблока.
А сейчас я как бы должен спросить у тебя: зачем, и почему только половинку?
Ты много знаешь назначений яблока?
Ладно, а почему не целое?
Чтобы это не выглядело, как элемент жертвенности или подарок, чтобы мы были на равных для тебя же стараюсь, из телефона снова стали слышны другие голоса, на этот раз не только мужской.
Не думаю, что
Извини, мне нужно бежать, увидимся.
Максим остался наедине с парой быстрых гудков и тем самым деревом, ветви которого видны из окна.
«Странно, в этот раз добрался быстрее», подумал он.
Варвара Андреевна Вишневская
Как Луны сторона вечно темная
Так и девы Нью-Йорка глаза:
Вечный вечер, загадочность томная,
Не прочтешь в них ни «против», ни «за».
Под огнями Бродвея бредет она,
Позади оставляя свой дом,
Но улыбка ее беззаботная,
Так как сердце заковано в хром.
Ей плевать на бродягу бездомного
И на парня из Буффало, где
Подло бросил дурнушку он скромную
И теперь тихо плачет о ней.
Словно листья опавшие, мертвые,
Словно тишь на морской глубине,
Глаза девы Нью-Йорка увертливой
Никогда не заплачут по мне.
Никогда не заплачут по мне.
«V», Томас Пинчон, в переводе М. Немцова.
Ты наскоро надеваешь вязаный свитер, из-под которого, как несцепленное серебряное ожерелье, выглядывают тонкие ключицы. Куда тебе торопиться? От кого/чего бежать? Губы еле заметно подрагивают. Полотенце на межкомнатной двери с вмятиной на уровне колена пахнет хозяйственным мылом. Свет сквозь щели штор играет на красном стеклянном кружке, заполняет пространство ниже, создаёт лампу кровавого свечения. Выше свисает рука с сухой и трескающейся кожей от этого самого мыла; безымянный палец, который в былые времена, такие далёкие, что признать их реальность равносильно поверить выдумке, украшало тонкое золотое кольцо, теперь же ровно повис над стеклянным. Ты смотришь на мужеподобную грудь, что рывком вздымается и плавно ниспадает. Что ты чувствуешь, злость, обиду, страх? Есть ли там любовь? да, она в тебе ещё живёт, всегда жила. Если бы сегодня был последний день твоей жизни, ты бы позволила себе вцепиться ногтями и зубами в опухшее лицо и обстриженные волосы, а что будет дальше, тебе уже известно. Ты со слезами рухнешь на колени и начнёшь вымаливать прощение, ладонями по-детски закрывая глаза. Смотришь, и не верится, что внутри этого человека родственная кровь, не верится, что ты можешь быть такой же, чуждой и отстранённой. Твой первый осознанный страх это холод, пробирающее до косточек, равнодушие. Сколько раз ты испуганно съёживалась перед этим человеком, столько же раз ты ощущала горькую сладость повиновения и самоуничижения, даже будучи совсем ребёнком, ко всему этому, вместе со страхом, в тебе было восхищение той безэмоциональностью, с которой одно живое существо делало больно другому. Родитель, поднимающий руку на своё дитя, мальчишка, роняющий на землю мальчика послабее, девчонка, прилюдно оскорбляющая другую девочку, стая собак, нещадно разрывающая выпавшего птенца, все эти акторы насилия тайно завораживали тебя и вызывали скрытую зависть, но вопрос оставался без ответа: какую роль играешь ты? И вот, годы сменялись годами, люди людьми, одни обстоятельства другими; жизнь крутила тебя, как оторвавшийся сухой листик, закидывала на скользкие крыши, бросала на вязкий грунт, и вот, стоишь ты теперь перед этим жалким подобием человека, которое через несколько часов проснётся от рвотных позывов и поползёт к унитазу, а после как ни в чём не бывало пойдёт заваривать отвратительно крепкий чёрный чай, стоишь, и страх в обличии безнадёжности подползает к груди и горлу. Царапаешь своими обкусанными, но всё равно красивыми, тонкими ногтями ключицу-ожерелье с болезненным осознанием того, что глубоко внутри вы с этим человеком схожи. Не один раз ты останавливалась у зеркала во всегда тёмной прихожей, потому что в еле заметном отражении видела холод её глаз, твоих глаз. А сейчас ты закрываешь одну сторону лица, лишь бы не столкнуться с мрачным близнецом в ореоле из двух серых курток, тянешься к нижней полке за обувью, где в дальнем углу под слоем пыли стоят кожаные башмачки с квадратными подошвами разной высоты, и почти выбегаешь прочь отсюда. Прочь, потому что воздуха здесь не хватает.
Отрывок записи диктофона 1
1*
Ау, слышно, ау, а то не слышно?
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
Часть 2
Размалёванный ангел
Дорожный таблоид с одними и теми же рожами в пиджачках каждую ночь освещает мою комнату оранжевым светом. Пришлось купить тяжёлые, плотные шторы, которые этой ночью я не задвинул. Было не до этого, и сейчас тоже не до них. В моих объятиях другая причина бессонных ночей. Её плечико сотрясается в такт слабым рыданиям. Нежный пушок на её коже похож на недоразвитые ростки под апельсиновым солнцем, или на перья, сожжённые огненным небом. С каждым её всхлипом злость и раздражение во мне удваивается. Ничего не предвещало беды: созвонились, встретились, попили кофе на ночь глядя и, как обычно, такси до моего дома. Иные мужчины кидались в неё деньгами, на которые я мог бы жить целый год, ни в чём не отказывая, и не получали и половины того, что получаю я. Я! который до двадцати лет с девушками боялся заговорить. Когда она сидит на мне, оголяя идеальную грудь, мне кажется, что сам Господь издевается над человеческим родом, даруя своё совершенное творение жалкому невидимке-вуайеристу. В этот раз она была горячее обычного, с бешеной страстью впивалась в меня своими длинными ногтями, готовая на всё, как наркоман, желающий долгожданную дозу, чтобы забыться, найти во мне утешение. А понял я это уже позже, когда всё закончилось: она отвернулась от меня, а через две выкуренные сигареты появился тихий плач. Поначалу я не трогал её; из-за низкой самооценки в голову приходили дурные мысли, что девушка, безусловно достойная большего, с горечью осознала, где и с кем находится. Неприятные домыслы были ошибочны, но всё же осадок из скрытой злобы оставили. Мне потребовалось легонько коснуться тёплого плеча, чтобы разгорячённое тело тут же хлынуло в мои объятия, будто только этого и ожидая. Моё умение (если быть точнее, неумение) успокаивать людей в лучшем случае годилось для вызывания смеха, но, кажется, ей было всё равно не слушала меня, потому что нуждалась в том, чтобы выслушали её. И я выслушал, на первый взгляд, непримечательную историю о первой любви потерявшей голову девочки к молодому бойфренду, мягко говоря, неджентльменского склада ума; позже о близких отношениях, которые, естественно, «были не такие уж и плохие»; дальше полуслучайному/полупреднамеренному залёту, выкидыше на четвёртом месяце беременности и сверкающих пятках по направлению к «девочке посочнее», и как итог: одиночество, депрессия и самокопание, усугубляющее ситуацию. А сегодня ей приснился тот самый четырёхмесячный выкидыш, после чего весь день превратился в десятки бумажных платочков со слезами и соплями.
Я не знаю, что сказать, могу только продолжать машинально поглаживать её плечо. Меня сейчас больше занимает и удивляет появившееся ощущение неприязни и отвращения к человеку, которого совсем недавно я считал чудесным подарком недостойному получателю. Может быть, я являюсь недостойным получателем только потому, что думаю таким образом? Недостойным, потому что недоношенная ошибка природы, которую рисует моё воображение, вызывает во мне звериный гнев. Я понимаю, что это неправильно, но одного понимания недостаточно, чтобы совладать с эмоциями. Я всегда знал, что подглядывать за писающими девочками неправильно, но в школе, как только появлялась такая возможность, отпрашивался с урока и бежал в одну из кабинок женского туалета, а в начале следующего урока возвращался в класс и корил себя в этом. Я не мог справиться с соблазном похоти, не мог проучить и сдержать свой разум, поэтому наказывал тело: щипал, кусал, бил, пока не чувствовал, что искупил грех. Понимание проблемы без возможности её решения делает только хуже. И чего она вообще ревёт? Радоваться должна. Теперь мне даже лежать с ней рядом в тягость. Надоело слушать эти хныки, будто мне моих проблем в жизни мало.