В кабинете пристава управы благочиния Выхина стоял тяжёлый сивушный запах. Ямщик, маленький мужичонка лет пятидесяти с маленькими, бегающими глазками и острым носом, походил на скворца. Он всё время приглаживал редкие седые волосы и неуклюже мял в руках потрёпанный картуз. Выхин поднял глаза на Рихотина, но тот жестом дал понять, чтобы опрос продолжался, и медленно опустился на стул в углу. Пристав обмакнул в пузатую чернильницу аккуратно очиненное перо:
Продолжай!
Ямщик с опаской оглядел Рихотина, опять пригладил уже порядком засаленные волосы.
Я, ваш бродь?
Ты.
Ну, так, значится Вот Их благородие и говорят: «Ружьё, ружьё!»
Вот стерва ты худая! взорвался пристав. Четверть часа уже от тебя добиваюсь, что «ружьё»-то? Вот что «ружьё»?!
«Ружьё», говорит
Пристав вытер багровую шею платком. Рихотин усмехнулся и встал. Подошёл к столу, взял лист, покрытый мелким, убористым почерком, пробежал глазами. Не отрываясь от написанного, сказал:
Спасибо, дальше я сам. Вы свободны.
Ямщик испуганно хлопал жиденькими ресницами, провожал выходящего пристава каким-то умоляющим взглядом. Картуз в его руках при этом превратился в замусоленную тряпку. Выхин явно перестарался, от до смерти перепуганного свидетеля толку было как от бродячей собаки на охоте. Рихотин решил действовать лаской. Он отложил от себя лист опроса и улыбнулся.
Ты Кузьма, верно?
Ямщик угодливо кивнул.
Давай по порядку, Кузьма. Меня зовут Андрей Васильевич. Ничего не бойся, мы просто с тобой немного поговорим, и ты пойдёшь домой, хорошо?
Ямщик опять кивнул. Теперь недоверчиво, но с надеждой.
Просто расскажи, как и где ты нашёл мёртвого гусара и что вообще видел вокруг тем часом.
Барин неуверенно начал Кузьма. Барин, так ведь не мёртвого я его нашёл
Хорошо, изволь по порядку С самого что ни на есть начала.
Говорил ведь мне Сенька плаксиво пробормотал ямщик. Брось ты его от греха Ведь всё уже рассказал их благородию, барин! Утром только гнедого запряг, выехал на набережную, цельный час порожним простоял, а тут их благородие, этот гусар, значится навеселе
Подожди, так что же, это ты его отвозил?
Да как не я? Туда, на Галерную, и отвёз, он денег дюже дал, сказал ждать. Я и ждал, барин. Исправно ждал. Их благородия долго не было, почитай, часа два. Потом вышел, качается как шатун зимой да и упал в самую пыль-то. Я к нему, тащу с мостовой-то, а они в кровище все, благородие-то!
Так ты, выходит, и видел, в какой дом он вошёл?
Никак нет, барин, того я не видел, заморгал птичьими глазками Кузьма. Там ведь проулок и арка, вот в неё их благородие и шмыгнул, то есть прошёл. А я, ей-богу, ждал, как уговорено было. У дома нумер четырнадцать.
Хорошо, Кузьма. Далее что было?
По всему было видно, что Кузьма пришёл в обыкновение и весьма осмелел. Рихотину уже не приходилось вытягивать из него слова.
Я к нему с уважением, дескать, ваше высокородие, будьте добры-любезны в колясочку, а он лицом белый совсем и кровищи под ним целая лужа! И всё ружьё какое-то спрашивал! Так и отошёл у меня на руках, упокой, господь, душу его! он трижды быстро перекрестился.
Погоди-ка! Какое ещё ружьё? При нём было оружие? Когда на набережной в коляску садился?
Нет, барин! Только сабля при нём была. Чудо как красив был, мундир, весь в зол
Тогда про какое ружьё он спрашивал? перебил ямщика Рихотин.
Да бес его знает, барин! Только дыхание у него уже запиралось, а он всё: «Ружь-ё, ружь-ё, ружь-ё». Потом булькнуло в горле, как будто из полного штофа бражку выпростали, и затих. Только зенки застыли, как небеса голубые. Тут как раз Сенька из-за угла выехал, господина какого-то на Невский везёт, я его с оказией и послал в управу.
Получалась какая-то чертовщина. Ясности рассказ свидетеля никакой не приносил. Рихотин прикинул, что на Галерной сплошь казённые здания, казармы, конюшни да особняки, надо будет выехать и на месте полюбопытствовать, куда мог заходить убиенный.
По дороге говорил что-нибудь?
Кто, я? поднял брови Кузьма.
Да нет же, гусар этот.
Никак нет, барин. Молчать они изволили полдороги, спали потому как.
А где ты, Кузьма, его подобрал?
Да на Выборгской стороне, их благородие там квартировать изволили, я когда коляску подавал, оне как раз и спустились с крыльца. Гошпитальная, дом нумер шесть. Там Кривоносов доходный дом держит.
Рихотин записал адрес. Прикинул. С Выборгской стороны ехать три четверти часа, это если средь дня, а поутру и того меньше. Гусар вышел из дому, был навеселе, стало быть, ночь не спал, маловероятно, что веселился один, должны быть и товарищи. Затем за каким-то бесом поехал на Галерную, велел ямщику ждать и через два часа был убит. Ограбление? В двух шагах от Сената и Адмиралтейства, где всегда полно людей? Верилось в это с трудом, но всё же нужно проверить. И ещё ружьё это
Он перевёл взгляд на Кузьму.
Вот что, милейший. Спасибо тебе, что всё как есть рассказал. Ты можешь идти.
Ямщик всё так же хлопал глазами и удивлённо спросил:
А Сенька?
Какой ещё Сенька? Рихотин тяжело поднялся, стараясь не сильно опираться на ноющую ногу.
Приятель мой, коего я с оказией отправил. Их благородие его в подвал заперли. Ямщик кивнул куда-то за дверь.
Граф вздохнул.
Иди, Кузьма, я разберусь, отпустят твоего Сеньку.
Едва дверь за тщедушным ямщиком закрылась, в кабинет заглянула огромная голова Выхина:
Позвольте-с, ваше сиятельство?
Да, заходите, Иван Артамонович.
Выхин служил в присутствии уже несколько лет. Рихотин понимал, что этот человек с раздражением воспринял его назначение на начальствующую должность и рано или поздно, но всё же придётся доказывать Выхину свою неслучайность и состоятельность. За те несколько недель, что граф успел отслужить в Управе благочиния, его мнение о приставе оформилось первыми выводами. Выхин был туповат и чрезвычайно высокомерен. Такое бывает, когда человек выслуживается в первые чины и мгновенно забывает ту среду, из которой сам вышел, более того, испытывает к ней отвращение и при случае всячески старается употребить свою власть. Не далее как вчера Рихотин наблюдал отвратительную картину, как Иван Артамонович передавал драгунскому конвою задержанного за дебош пьяного солдата. Румяный и дородный Выхин по дороге до арестантской кибитки отвесил тому несколько весьма чувствительных тумаков. Рихотин ещё со службы на флоте всегда был против телесных наказаний, и зрелище, которое он наблюдал из окна вчера, его изрядно разозлило. С другой стороны, стоило признать, что Выхин прекрасно знал делопроизводство, в исключительном порядке содержал все служебные бумаги и прекрасно знал все закоулки Петербурга. Ссориться с ним Рихотину не хотелось, пригодится ещё, но небольшой урок был просто необходим.
Ваше сиятельство, мы что же, отпускаем этих колодников? недоуменно спросил Выхин.
Рихотин расстегнул ворот сюртука и вытер платком шею. Что за жара сегодня? Ни ветерка!
Да, разумеется. А почему мы их должны задерживать?
Так ведь Может, кто из них и убил?.. пробормотал Выхин.
Ну поразмыслите, Иван Артамонович, зачем убийце бежать в управу и вызывать приставов, когда можно просто скрыться? Зачем вы задержали человека, который донёс о преступлении?
Так, ваше сиятельство, я думал до выяснения
Вы, Иван Артамонович, такими решениями отворотите людей от полиции. Кучеры, дворники, булочники, даже прачки с горничными не должны испытывать перед полицейским приставом страха. Иначе в другой раз этот Сенька, увидев, как чинится непорядок или злодейство, проедет мимо, а нам с вами дознаться после о виновных ещё затруднительнее будет. А посему, Рихотин сделал паузу и посмотрел Выхину прямо в глаза, вы не просто его тотчас же выпустите из холодной, но ещё и извинитесь за это недоразумение. И сделаете это при мне.
Выхин сверкнул глазами, но тут же взял себя в руки.
Слушаюсь, ваше сиятельство!
«Вот и нажил себе врага», пронеслось в голове. Граф усмехнулся и углубился в опросные листы и докладную записку доктора. Выходило, что ротмистр убит одним точным ударом в печень. Рана колотая, предположительно нож с плоским широким лезвием. Или сабля? Убиенный свою саблю выхватить не успел, она обнаружена тут же, при нём. Значит, не поединок. Более того, всё произошло неожиданно для гусара. Также на убитом обнаружены два перстня и деньги, стало быть, не грабили. Тело лежало в мертвецкой, конечно, нужно сходить посмотреть, может, ещё что обнаружится.
Рихотин видел много смертей. И мгновенных, неожиданных, как выстрел в рассветном лесу, и долгих, мучительных, когда человека медленно покидают жизненные соки, он угасает, кривя от боли искусанные губы, пока наконец не разольётся по белому бескровному лицу покой и какая-то торжественность. Но то была война. Пора, когда привыкаешь видеть смерть, муки и кровь. Другое дело мирный Петербург. Лик смерти здесь диссонировал со стуком колёс экипажей по мостовой, колокольным звоном церквей, криками лоточников, продающих сдобные пышки. И идти в мертвецкую Рихотину совсем не хотелось. Дверь открылась, и Выхин, как-то сразу потускневший и неуверенный, ввёл в кабинет задержанного. Сенька оказался крепким мужиком среднего роста, лет тридцати пяти. Всю щёку и часть лба пересекал старый, зарубцевавшийся шрам. Недоверчивый взгляд серых глаз воткнулся в Рихотина из-под светлых волос. Граф кивнул Выхину, и тот, переминаясь с ноги на ногу, выдавил:
Ну, Арсений Ты на меня зла не держи Сам понимаешь
Да что вы, ваше благородие? Неужто мы не разумеем? Отдохнул маленько
Рихотин встал:
От лица Управы благочиния Санкт-Петербурга позвольте выразить вам нашу глубочайшую благодарность! И примите мои извинения за чрезмерное усердие подчинённых! Вы свободны.
Сенька, казалось, ничуть не удивился. Только бросил на Рихотина быстрый взгляд, улыбнулся краешками пересохших губ и понимающе кивнул копной светлых курчавых волос. Тем не менее он стоял перед графом как вкопанный, видимо не совсем понимая перемену. Верить в происходящее он начал только после того, как Выхин открыл перед ним дверь и выпроводил из кабинета.
Ваше сиятельство, там из Ахтырского полка подполковник прибыл. Доктор его повёл в мертвецкую, ротмистра предъявить.
Рихотин тяжело вздохнул и поднялся, застёгивая сюртук. Может, оно и к лучшему.
ГЛАВА 2. СЛУГА ЦАРЮ, ОТЕЦ СОЛДАТАМ
К петербургской погоде привыкнуть было непросто. Небо, ещё час назад залитое солнечным светом, заполнилось белыми кустистыми облаками. Рихотин и подполковник Бальмен сидели в закрытой карете и молчали. Каждый был погружён в свои мысли. Через отворенные окна поначалу лицо обдувал тёплый ветерок, но вот они пересекли Сергиевскую улицу, затем набережную Фонтанки, и кучер свернул на Дворцовую набережную. Ветер стал свежим, Рихотин прикрыл глаза и полной грудью вдохнул сырой воздух. Персона убитого была выяснена. Валевич Михаил Александрович, от роду тридцати двух лет, холост, имение на Орловщине, в полку служит более десяти лет. Большего в Управе от Бальмена узнать не удалось, подполковник оказался человеком импульсивным, и вид мёртвого тела боевого товарища его совершенно выбил из колеи. Рихотин решил, что сподручнее будет беседовать с Владимиром Ивановичем, как представился подполковник, вне стен Управы. Поэтому и везла их сейчас карета на квартиру Валевича, в доходный дом Кривоносова. Можно было, конечно, поехать и одному, но граф решил, что разговорить Бальмена по дороге будет проще. Год войны всегда расскажет о человеке лучше, чем двадцать лет мирной жизни, Рихотин знал это наверняка, оставалось только сделать так, чтобы подполковник захотел поделиться с ним подробностями. Именно в них и могли скрываться ответы. Разговор явно не задавался, подполковник был сначала погружён в свои мысли, а после сделался раздражительным. Рихотин вынужден был подбирать вопросы с особой тщательностью, что ещё более выводило Бальмена из себя.
Вы говорили, господин подполковник, что накануне виделись с Валевичем
Бальмен отстранённо смотрел в окно. Ответил с нетерпением:
Да, говорил. Мы с Михаилом были боевыми товарищами, понимаете?! Квартируем на соседних этажах. Ночь мы провели за игрой в карты в компании наших друзей, он перевёл взгляд на Рихотина, вы полагаете, кто-то из нас замешан в его убийстве?! Он усмехнулся и вновь обернулся к окну.
Я просто пытаюсь понять, что произошло, Владимир Иванович. Ямщик показал, что ротмистр перед смертью говорил про какое-то ружьё, у вас нет мыслей на этот счёт? Что бы это могло значить?
Бальмен криво усмехнулся.
Да чёрт его знает! Не вижу ничего странного в том, чтобы гусар говорил о ружье. Вот если бы прачка, отдавая Богу душу, лепетала о ружье, я бы насторожился, а тут он опять посмотрел на Рихотина, тут знаете, что может быть? Может, Михаил вспомнил ружьё того французского егеря, который убил под ним лошадь при Аустерлице? Или трофейный штуцер, доставшийся ему от зарубленного улана при Фридланде? Или то пехотное старое ружьё, давшее осечку, когда они с корнетом заключили пари? Валевич проиграл тогда три ящика шампанского, он улыбнулся, очевидно вспомнив что-то. Вообще, у Миши была огромная коллекция оружия при слове «была» подполковник нахмурился и вздохнул. Впрочем, вы, господин полицмейстер, скоро сами всё увидите.
Рихотин проглотил язвительность Бальмена и решил не отвечать. Дело было важнее личных амбиций.
Вы упомянули про друзей. Можете рассказать подробнее, кто был вечером у Валевича?
У меня глухо поправил Бальмен. Все были у меня.
Он развязал золотой шнур ментика и положил его рядом на сиденье. Закинул ногу, обтянутую белоснежными чакчирами, на ногу и положил сверху сцепленные в замок руки. Рихотин понимал, что эта пауза занята внутренней борьбой подполковника. Борьбой гусарской чести, аристократизма и неприятия к сыску с желанием найти виновного в гибели товарища. Граф не мешал этому поединку и был готов к победе любого из противников. Он спокойно рассматривал мундир Бальмена, во-первых, рассматривать в окно было нечего, потому как они ехали мимо высокой стены набережной, во-вторых, потому что близко видеть мундир ахтырцев ему ещё не приходилось. К слову сказать, полюбоваться было чем. Коричневый, шитый золотыми шнурами доломан венчал золотой же галун и бахрома. Ментик, лежащий теперь рядом с Бальменом, сочетался с галунами и гарусными шнурами кивера. Под стать были и короткие, доходящие до середины икр сапоги, вычищенные до какого-то невероятного блеска. Заканчивала эту картину лихой воинственности голова самого подполковника. Большая, курчавая, обведённая густыми бакенбардами и пышными, старомодными усами. Как раз в этот момент поединок внутри Бальмена закончился и он, нервно подкрутив ус, произнёс:
Кто был? Что ж, извольте. Был я, Валевич, поручик Маврин, ротмистр кавалергардии Глинич, граф Штейн, корнеты Ганин и Полянский, штабс-капитан Монк, капитан-лейтенант Мишарин.
Мишарин? вскинул брови Рихотин. Василий Андреевич?
Точно так. Вы с ним знакомы?
Приходилось видеться, улыбнулся граф. Владимир Иванович, а не заметили ли вы чего-нибудь странного? Может быть, имела место ссора? О чём разговаривали гости?
Вы в своём уме, любезнейший?! взорвался Бальмен. Я дворянин! Я не городничий и не пристав! Я боевой офицер! Никогда не был и не буду соглядатаем, и если бы не ваш «род служебных занятий», он проговорил это, гротескно выпучив глаза, я бы немедленно вызвал вас за такие вопросы! В то время, когда приличные люди гибнут на полях сражений, отдавая жизни во имя Отчизны, такие, как вы, сидят в тёплой столице, фланируют на бульварах, выискивают, дознаются, высматривают Давно хочу у вас спросить, сударь Вы немного прихрамываете Подвернули ногу в коридоре Управы? Или попали под экипаж на Невском? Бальмен откинулся на спинку сиденья и ехидно улыбнулся.