При разговоре о том, почему в какой-то момент в русском образованном обществе было распространено то или иное отношение к каббале (и еврейской, и «оккультной»), нужно учитывать и более широкий культурный контекст. Так, скажем, в том же 1913 году в связи с «делом Бейлиса» была издана целая серия книг и брошюр, в которых еврейская каббала связывалась с сатанизмом, черной магией и прочей «дьявольщиной»212. Идеи такого рода высказывали в то время не только В. В. Розанов и А. С. Шмаков. Так, в середине 1913 года Г. А. Рачинский (18591939), философ и переводчик, председатель московского Религиозно-философского общества памяти Вл. Соловьева и близкий друг Андрея Белого, писал той же М. К. Морозовой:
Я имею основания думать, что борьба с теософией примет в эту зиму более резкие формы. <> В самой среде теософов назревает раскол; Эллису надоела теософическая каббалистика и он повернулся к чистому христианству213
Тогда же П. А. Флоренский прямо писал, что
культы сатанинские и люциферианские организуются либо непосредственно, либо посредственно иудейством! <> чрез иудеев он (мир. К. Б.) вошел в общение с Сатаною!214
Все это не могло не оказать влияния на отношение к еврейской «тайной науке». Упомянутый Эллис (Л. Л. Кобылинский), поэт-символист и философ, некогда увлекавшийся не просто оккультными науками, но именно каббалой215, резко изменил своим прежним симпатиям и даже предлагал впоследствии, в сентябре 1917 года, создать обновленный «Мусагет» на основе
гармонич[еского] триединства эз[отерических] центров Оптиной пустыни, Св. Грааля и Креста-Розы по традиции 4 роз и антикаббализма216.
2.2. Биографические заметки: Андрей Белый и «каббалисты»
Глядя на горы, понял Кабаллу.
Андрей Белый Н. П. Киселеву, 1911
Можно называть целый ряд людей, более или менее близких к Андрею Белому, общение с которыми могло способствовать его знакомству с каббалистическими материями.
1) Это уже упомянутый выше Григорий Алексеевич Рачинский, человек исключительно начитанный, интересовавшийся всем, в том числе ивритом и каббалой. Белый пишет об этом в воспоминаниях:
Всюду быстрым, танцующим шагом с седою улыбкой Рачинский влетал, оправляя свой галстук, склоняясь к руке, и над ухом жундел, точно шмель над цветком: он врачу, коммерсанту, профессору, барыньке бархатным очень невнятным густым тембром голоса мед свой с пыльцою нес в ухо, как шмель в колокольчик вникая; и слышалось:
«Первосвященник, надев Урим-Туним Бара берешит Бэт харец217» сыпал текстами: по-итальянски, еврейски, немецки, по-русски218.
Именно в имении Рачинских, в Бобровке, с ее богатой библиотекой, Белый погружается в первые месяцы 1909 года в чтение книг по теософии и оккультизму.
увозит Петровский в Бобровку, в имение Рачинских: в Тверскую губернию (не далеко от Ржева); в Бобровке встречаемся с только что приехавшими туда погостить Г. А. и Т. А. Рачинскими; <> я жил в большом доме, старинном, со множеством комнат, увешанных портретами предков, с тенистыми переходами и с превосходной библиотекой, принадлежащей Г. А.; <> по вечерам читал я по преимуществу книги, затрагивающие проблемы таинственных знаний: алхимии, каббалы, астрологии; и составлял гороскоп свой,
вспоминает Белый219. В «Ракурсе к Дневнику» он уточняет:
Очень много читаю; за февраль и март (часть марта) в Бобровке прочел от доски до доски все номера «Lotus bleu»220, прочел книгу о «Sepher Iezira[h]», ознакомился с книгами Папюса; и отверг221.
К сожалению, нельзя с точностью сказать, какую именно книгу о Сэфер йецира читал Белый в Бобровке. К тому моменту существовала уже достаточно обширная литература об этом еврейском эзотерическом трактате, несколько переводов на разные языки. Можем предположить, что Белый познакомился с книгой французского ориенталиста и гебраиста, раввина и профессора Сорбонны Майера Ламберта (18631930) «Комментарий Саадьи Гаона к Сэфер Йецира, Книге Творения»222 или же, что еще более вероятно, с главой о «Книге Творения» во 2‐м издании «Каббалы» Папюса (в которой пересказываются выводы того же Ламберта)223.
2) Об интересе к каббале своего ближайшего друга Алексея Сергеевича Петровского224 Белый сообщает осенью 1908 года225 в письме к теософке К. П. Христофоровой:
Многоуважаемая и дорогая Клеопатра Петровна, <> Ал. Серг. Петровский вовсе не думал у Вас быть; он знает подлинных мистиков (Бёме, Сведенборга, Зохара226), и «манная каша» Михаила Александровича [Эртеля]227 вовсе ему не интересна228.
Можно предположить, что Петровский был знаком с первыми томами 6-томного французского перевода Зоѓара (19061911), выполненного Жаном де Поли (мы еще будем говорить о нем ниже), или же (что вероятнее) с переведенными с латыни на английский язык частями Зоѓара, изданными С. Л. Макгрегором Мэтерсом (одним из основателей Герметического ордена Золотой Зари) под названием «The Kabbalah Unveiled» (London, 1887).
3) Возможно, наиболее сведущим в каббалистическом учении знакомым Белого был Пьер (Петр Иванович) дАльгейм (18621922), писатель и журналист, пропагандист русской музыки во Франции, а также знаток эзотерических учений. Вместе со своей супругой, певицей Марией Алексеевной Олениной-дАльгейм (18691970), он организовал в Москве «Дом песни», ставший одним из центров культурной жизни города. По словам Белого,
барон Петр Иванович дАльгейм был вполне замечательный человек, соединявший в себе культуру искусств с углублением в мистику, в каббалу; автор книги «Les passions de maitre Villons», нескольких прекрасных переводов, знакомый Вилье де Лиль-Адана, разорвавший связи с позднейшими символистами, верный традициям героической эры искусства, он здесь, в Москве, среди нас был носителем французских традиций229.
Образ дАльгейма знатока каббалы присутствует в разных воспоминаниях Белого. Он пишет в «Начале века»:
Перед тем как перейти к описанию моих личных отношений с дАльгеймами, я должен отметить: все странное и диковатое, встреченное в их доме, лишь ретушь к основной ноте; и эта нота высокого удивления и уважения. <> Петр Иваныч изящный стилист, поэт, публицист и писатель, <> был как фонтан афоризмов над этим столом, поблескивая глазами, вином и умело вкрапленными цитатами из Малларме, Верлена и Ницше; в этот венок из цитат, конкурируя с Рачинским и его побивая цитатами, он вправлял отрывки из древнеиндийских поэм, еврейских каббаллистов (так! К. Б.) и средневековых труверов XII и XIII столетия; ткань речи его напоминала мне тонкую инкрустацию из дерева и слоновой кости, какая поражает в Египте на иконостасах древних коптских церквей; в нем был понятен эстетически узор метафор; смысл же был нам порой темен230.
Еще больше интересных подробностей об этом знакомстве содержится в берлинской редакции воспоминаний Белого 1923 года:
Я имел счастье встретиться с М. А. Олениной у все тех же Рачинских, поговорить с ее мужем, в меня устремленным с каббалистическою темою разговора; почти я не понял, в чем дело <> Петр Иванович: изящный французский писатель, утонченный мистик, читающий Каббалу, тайны Зогара, поэт, публицист, переводчик, философ культуры <> дАльгейм изливался схоластикой, напоминающей вычисления Раймонда Луллия; каббалистикой и очень сложной теорией о культурных эпохах, которую складывал он, изучая Зогар231.
Определение «каббалистический» прочно приклеилось к Пьеру дАльгейму в мемуарах Белого. Его философским антиподом часто выступает рационалист Эмилий Карлович Метнер. «Эмилию Карловичу невыносим был абстрактный монизм объяснений дАльгейма, вспоминает Белый. Ему, дуалисту (по Канту) и плюралисту (по Гёте), непереносна бывала каббалистическая архитектоника взглядов дАльгейма»232. Или:
Задирижировав карандашиком в воздухе и двуруко развесясь, отмахивался от собственных слов Э. К. Метнер: «Ну да: дух дАльгейма дух мрака: дух Листа не Гёте: дух чувственности, только внешне осёдланный каббалистической схемой, бесплотно иссушивающий в душный догмат святыни свои и чужие»233.
Если верить Белому, «каббалистика» (в данном случае это, пожалуй, синоним «схоластики») дАльгейма с трудом переносилась и Рачинским:
В укладах, в устоях всегда потосковывал; я однажды запомнил его у дАльгеймов: уставши от каббалистических эстетических рококо и барокко дАльгейма, увидевши Эллиса, он подбежал к нему234
Вместе с тем для Белого «каббалистика» дАльгейма это не просто фигура речи. Он действительно считал его серьезным знатоком этой традиции. Еще в юности, только начиная знакомство с «тайными науками», в том числе с оккультной нумерологией, он писал Э. К. Метнеру (30 ноября 1902):
И раньше бывают ощущения невидимой близости, но встреча с Господом происходит, как я это недавно узнал от мужа Олениной дАльгейм (глубоким (так! К. Б.) каббал[истом] и теос[офом]) не при «7» (белое) и даже не при восьми, а при переходе от 9 к 10, т. е. к 1235
Анна Алексеевна (Ася) Тургенева (18901966), антропософка и первая жена Андрея Белого, а также родственница Пьера дАльгейма, вспоминала о нем:
С большим нетерпением ждал меня мой дядя писатель Пьер дАльгейм; вместе с моей теткой, певицей Марией Олениной, он жил в домике поблизости от Фонтенбло. У них я провела несколько лет. Мой дядя был мыслителем-одиночкой, погруженным в изучение мистиков Якоба Бёме и Сен-Мартена, а также индийских правовых сборников, но прежде всего в собственные мысли и соображения. <> Я могла лишь сбивчиво и хаотически сообщить им о том, что мне до сих пор удалось усвоить из духовной науки Рудольфа Штейнера. «То, что ты мне тут рассказываешь, сказал мой дядя, свидетельствует об откровении, которое происходило лишь в редчайшие исторические моменты. Оно едва ли не значительнее откровения, данного Моисею. Почему это возможно в наши дни? Ведь если такое откровение не укоренено в историческом развитии, оно было бы не во благо». Мои слабые попытки ответить ему не удовлетворили его. Однако на следующее утро он, сияя, сказал мне: «Я сам отвечу на свой вопрос. Вчера ночью я перелистывал книгу Зогар и нашел там учение о семи Архангелах, которые попеременно руководят судьбами человечества. Мы вступаем в последнюю, седьмую эпоху, эпоху господства Архангела Михаила, согласно вычислениям переводчика; в течение этого периода он передаст свои обязанности самому Мессии. Но если это так, то для подготовки человечеству будут сообщаться величайшие откровения из скрытых сокровищниц мудрости Почему я не встретился с ними? Всю жизнь я жаждал этого!» добавил он. Судьба и впоследствии не помогла ему. Помешала Первая мировая война, а затем болезнь. Потом наступила смерть. В тезисах лекций Рудольфа Штейнера также можно найти созвучие этому учению из книги Зогар. Так у меня появилась перспектива, внутри которой его феномен занял подобающее для него место236.
4) Одна из глав воспоминаний Белого посвящена Льву Александровичу Тихомирову (18521923), известному революционеру, народовольцу, ставшему, после отречения от своих прежних взглядов, одним из главных теоретиков монархизма. В последние годы жизни он занялся изучением различных оккультных учений, тайных обществ и сект (сегодня его назвали бы конспирологом) и написал обширное исследование «Религиозно-философские основы истории», в котором уделил необычно большое внимание еврейской каббале237. Вряд ли Белый мог стать его добрым знакомым, однако в своих духовных поисках он обратился и к этому странному человеку:
В Москве жил не меньший знаток, комментирующий лишь для «спецов»; то Лев Александрович Тихомиров, народоволец вчера, черносотенник нынче; и мне говорили:
«Вот кого бы вам послушать!» <>
То останавливался и с тою же нелюдимою мрачностью оправлял что-то черное, вроде фуфайки, под серым и мятым жилетиком:
«Вы чем же занимаетесь?»
«Естествознанием».
Черные, черствые, полоской зажатые губы в усах, то и дело покусываемых, закривились какой-то неинтересной сентенцией, но назидательной.
Я опять попробовал вернуться к теме визита; и начал что-то о каббалистических толкованиях «звериного числа», иль «666»:
«Ириней считает, что число букв слова Тейтан»238
«Эти толкования пустое дело»239.
5) Еще одним знакомым Белого, уже периода антропософского ученичества, был Адольф Аренсон (Аренсен; 18551936) музыкант, композитор, теософ и антропософ. Белый неоднократно упоминает его в автобиографических заметках как знатока, в частности, каббалы Зоѓара. Аренсон происходил из семьи евреев-сефардов, долгое время жил в Сантьяго-де-Чили, а вернувшись в Европу, принял активное участие в теософском и антропософском движении. Вместе с Карлом Унгером, одним из главных теоретиков антропософии (и своим зятем), он основал в Штутгарте антропософский центр, был редактором и издателем лекций Штайнера и вообще стал одним из наиболее известных антропософов еврейского происхождения240. Как вспоминает Белый,
задолго до «докторов», «предприятий», культурных начинаний, доктор Унгер возглавлял в Штутгарте «школу Унгера», ставящую ударение на темах культуры, мысли «мира сего», и на «антропо» в двойственном термине «антропософия» <> К нему примыкал ряд интереснейших штутгартских деятелей, имена которых не упомню <> Не могу не упомянуть о старике Аренсоне, на дочери которого женат доктор Унгер: Аренсон тоже подлинный, внутренний ученик, ориентированный на темах каббалы, «Зохара», но вскрывающий их не традиционно, а в теме антропософской культуры мысли; слышанные мной его лекции: серьезны по материалу, насыщены знанием первоисточника, лапидарны в «своих собственных» выводах; кроме того: Аренсон талантливый композитор; его музыкальное сопровождение к «мистериям» прекрасно написано: в нем он новатор в инструментовке; это сочетание музыкального новаторства с тысячелетними темами иудейского гностицизма в маленьком, седеньком, как грибочек, сморщенном человечке меня всегда трогало241.
Наряду с упоминанием одной из лекций Аренсона, «О творческом отношении к данным ок[культной] науки», которую Белый посетил в феврале 1913 года, он указывает еще одну: «Зелигер: О Зохаре»242. Комментаторы текстов Белого до сих пор не смогли объяснить, кого из антропософов он имеет в виду. Это и неудивительно: ему, вероятно, было трудно запомнить столь многочисленные (и в чем-то одинаковые) немецкие имена. Слушал же он не «Зелигера», а «Зеллина». Альбрехт Вильгельм Зеллин (18411933) был бизнесменом и чиновником, достаточно долго проработавшим в Бразилии; по возвращении в Европу он занялся писательством, стал теософом и актером-любителем, участником постановок Р. Штайнера243. 4 февраля 1913 года на первом собрании членов Антропософского общества в Берлине Зеллин действительно выступил с докладом о Зоѓаре под названием «Духовно-научное значение Зоѓара» («Die geisteswissenschaftliche Bedeutung des Sohar»). Благодаря тому, что (видимо, на основе своего доклада) Зеллин тогда же напечатал брошюру с таким же названием, мы можем узнать, что услышал тогда на лекции Белый. Ссылаясь на уже упоминавшуюся книгу Адольфа Франка «La Kabbale, ou la philosophie religieuse des Hébreux» (1843), а также на французский перевод Зоѓара Жана де Поли (19061911), Зеллин утверждал, что этот каббалистический труд является важнейшим источником всех оккультных знаний, а следовательно, и антропософии, в том числе и некоторых ее центральных идей, таких как представление о макрокосме и микрокосме, реинкарнации, учение о четырех телах и пр. Он писал: