На это бабушка Мура что, наверное, было еще большей жестокостью, чем моя, ответила:
Если она у тебя такая замечательная, почему же она говорит тебе всегда неправду?
Ничего подобного! Моя бабушка никогда неправды не говорит! запальчиво воскликнула я.
А вот и говорит!
Что говорит?
Что твой дедушка умер.
А он и умер! ответила я, испуганно насторожившись.
А вот и нет! Жив твой дедушка!
Сама ты говоришь неправду! возмущенно крикнула я. Если он жив, где же он?
Живет в Виннице!
Для меня это было как гром среди ясного неба. Как?! Совсем никогда его не было! О дедушке не упоминалось, не говорилось, не вспоминалось. Иногда я уж очень донимала расспросами, тогда бабушка Нина сухо говорила:
Я вышла замуж по необходимости, и замолкала.
Нет, ты расскажи, как было.
В четырнадцать лет я потеряла маму, неохотно продолжает бабушка, а в семнадцать лет папу. И осталась с тремя малыми детьми на руках: две младшие сестры и брат. Сестер взяли опекуны, брата отдали в кадетский корпус, а самой пришлось учительствовать в народных школах.
Я вижу, что бабушке совсем не хочется рассказывать про это: она нервно почесывает за ухом верный признак, что она нервничает. Но я настаиваю:
И что потом?
Вот там и познакомились, он тоже учительствовал. Тогда многие шли в народ.
А что значит шли в народ?
Это значит помогать бедным потому они назывались народники, движение тогда такое было. И он тоже был из них, учитель истории
Это меня не удовлетворяло, но каждый раз бабушка на этом месте тормозила:
Жизнь как жизнь потом была, как у всех, переехали в Киев, родился твой папа, потом твоя тетя. Папа ходил сначала в английскую гимназию княгинь Волконских
Это как? перебиваю я.
Две сестры приехали из Англии и решили открыть в Киеве мужскую гимназию, где с первых классов преподавали на английском языке и все было на английский манер, мальчиков очень строго воспитывали.
И куда она делась потом, эта гимназия?
После революции ее сделали обычной школой, а сестры стали директрисами
А вы что делали?
Началась революция, потом гражданская война, и пришлось уехать в Винницу.
Все было схематично. Я даже полного имени дедушки не знала! Он что-то такое совершил, о чем нельзя было говорить, чем-то обидел бабушку Нину. Сколько я ни пыталась, дознаться не могла, чем бабушка всегда обрывала разговор:
Это неинтересно. Он умер давно! и переводила разговор на другое. Так и оставалась эта таинственность всегда. И вдруг он оказался живой!
Я помчалась к маме и пристала с расспросами:
Это что бабушка Мура говорит про дедушку?
И ей пришлось рассказать мне правду:
Дедушка священник.
А бабушка Нина всегда говорила, что он историю преподавал
Да, сначала, в школе. А потом окончил духовную семинарию, принял сан священника, поэтому говорить о нем у нас было запрещено.
Почему? спрашиваю я.
Потому что священники и их семьи после революции объявлялись вне закона, их называли «лишенцы».
А что это такое?
Это означало, что их лишали всех прав. Понимаешь, бесправные?
Нет! честно признаюсь я.
Живешь в стране, а прав у тебя никаких нет! Папа не мог получить высшего образования! Учиться не мог!
Как это?
Документы не принимали никуда. Я же тебе объясняю: бесправные! Поэтому бабушка Ниночка вынуждена была развестись с дедушкой в двадцать четвертом году как раз после окончания папой школы, чтобы папу приняли учиться хоть куда-нибудь. Тогда принимали в высшие учебные заведения только за соцпроисхождение.
А что это такое «соцпроисхождение»?
Социальное происхождение, поясняет мама, это значит, из какой ты семьи: рабочих, служащих, крестьян. Знания никого не интересовали. Ведь папа хотел стать архитектором, а стал механиком.
Много-много лет спустя, когда отец давно умер, перебирая его дневники, я наткнулась на запись: «Как страшно всю жизнь заниматься не тем, что любишь»
Один раз, когда твой папа еще учился, комсомольцы прознали, что дедушка часто навещает семью, остается на несколько дней, пришли к ним домой и поставили ультиматум бабушке Нине: «Или ваш бывший муж не будет у вас жить, или мы исключим Сергея из техникума!» И бабушка, и папа, и тетя Аня всю жизнь этого боялись, потому-то тебе и говорили, что он умер, не дай Бог расскажешь кому-нибудь! Из Киева они уехали во время гражданской войны в Винницу там безопаснее было. Бабушку Нину гнали с работы!
Но ведь она развелась с дедушкой!
Ну и что! Это часто не имело значения. Где она только не работала! Через некоторое время вызывал директор и спрашивал: «Это правда, что вы бывшая жена священника? Подайте заявление об уходе!»
А откуда же они знали?
Все всегда известно бывало услужливые люди находились.
Я молчу и перевариваю.
Времена были такие, вздыхает мама, дети часто вынуждены были отрекаться от родителей. У бабушки Нины и мать была из семьи священника, и старшая сестра замужем за священником, тетя помещица, мама выкладывает уже всю родословную начистоту, было что скрывать. Где они все теперь?.. А со своим братом она тоже не могла общаться, потому что он был белым офицером.
Так он жив?
Конечно.
То, что у меня такие родственники духовные лица и белые офицеры, меня не только не смущает, а наоборот, наполняет гордостью. По радио все чаще слышно: «Мы не иваны, не помнящие родства». «Так вот что это значит, оказывается, соображаю я про себя. Значит, я отношусь не к ним, а к тем, кто помнит».
И где он?
Он бежал из Белой армии из армии Юденича, кажется, я не так хорошо знаю историю. Эта армия хозяйничала на севере. Он и еще несколько человек сорвали погоны, долго скрывались в лесах, кто-то не выдержал и погиб по дороге, а он пешком дошел до Нижнего Новгорода. Там утаил свое происхождение, придумал что-то, и устроился мастером на завод. Так и работает до сих пор на заводе «Красное Сормово».
Про такой известный завод я, конечно, слышала.
И никто ничего не знает про него?
Нет, много лет уже прошло. Но с бабушкой они не общаются говорит мама и осторожно добавляет: по-моему бабушка никогда ничего о нем не рассказывает
Мама опять вздыхает.
«Почему взрослые всегда вздыхают, когда рассказывают, как было раньше? думаю я. Почему наша история вся состоит из вздохов? Почему им было так трудно и они жили с постоянным страхом и переживаниями? Почему люди не могли жить нормально, смеяться и радоваться?..»
У папы его происхождение было темным пятном в биографии всегда ему вспоминали это. И меня часто спрашивали, почему я вышла замуж за сына священника.
Дураки! А ты что отвечала?
А я говорила, что выходила замуж за человека, а не за его социальное происхождение!
А они что?
А что они могли сказать?
Правильно! одобрительно киваю я. Мама у меня всегда смелая. Если бы все были такие, как папа, давно бы уже коммунизм построили, правда?
Наш папа идеал! убежденно соглашается мама.
Мысль о том, что у меня есть дедушка, который живет совсем рядом, но которого я не могу видеть, не дает мне покоя.
А давай съездим к дедушке в Винницу? пристаю я к маме.
Что ты! Нельзя! испуганно отвечает она.
Почему нельзя?
Как же мы поедем? Что скажем в Москве? А папе как объясним?
А мы потихоньку, папа не узнает, по дороге сойдем с поезда и навестим его!
Нет-нет, я не могу так, я должна получить согласие папы, а папа его никогда не даст.
Вернувшись в Москву, я тут же объявляю:
А у меня есть дедушка, я теперь знаю все! Вы мне все врали! Мои глаза наполняются слезами и суживаются до мстительных щелочек.
После этого семейной катастрофы не произошло, но Не знаю, о чем говорили между собой родители, когда я не могла их слышать, но теперь летом меня отправляют не в Сумы, а на дачу. Весной папа и мама едут смотреть дачные предложения, выбирают подходящий вариант, и, как только заканчиваются занятия в школе, нас с бабушкой Ниной перевозят на летнее житье в Подмосковье.
Это открытие перевернуло многие мои представления. Я уверена, что детям никогда нельзя говорить неправду. Думаю, что им все можно объяснить в доступной форме, чтобы не нарушать привычный порядок жизни. Теперь я ощущала себя не только хранительницей некоей семейной тайны, которую мне доверили и которую ни в коем случае ни под каким видом нельзя разглашать, но и стала задумываться над многими вещами, называемыми «миром добра и зла», и росла страшной «антисоветчицей». Когда я открывала рот, чтобы высказаться, мама бежала закрывать форточку, испуганно оглядывалась, махала руками и повторяла:
Тише! Тише! Что ты говоришь! Соседи услышат!..
Соседка слева, по словам мамы, доносила в «органы», а сосед снизу там работал.
Кем? я люблю конкретность.
Ну, понимаешь он там, видимо, при допросах Слышишь, как кричит, когда приходит домой? Нормальный человек ведь так кричать не будет
Я слышу: от его голоса, который сотрясает пол в нашей квартире, позвякивают рюмочки в буфете.
Перераспределились и роли моих родителей. Какой-то червь засел у меня внутри: разумом понимая, что произошло когда-то, душой принять отношение к деду я не могла. Я стала постепенно охладевать к отцу, с которым очень дружила в детстве. И он, уйдя из жизни, ушел навсегда и из моей жизни. Я вспоминаю его как нечто далекое и закончившееся, словно смотрю фильм.
Я любила рыться во всяких недозволенных местах. За это меня ругали, но ничего не помогало. Особенно я любила залезать с тетину тумбочку, когда приезжала к ней в гости: там я находила тетины украшения: кольца, цепочки, серьги, брошки, кулоны, бусы; рассматривала, примеряла и могла заниматься этим часами, вертясь перед зеркалом и так, и эдак.
Что ты там ищешь? сердится бабушка. Тетя Аня увидит, будет недовольна!
Не будет! Я все на место положу! Смотри, какое у нее кольцо красивое с аквамарином! невозмутимо отвечаю я, надевая кольцо на палец. Мне велико И сережки с топазами Я тоже уши проколю
Однажды, роясь в отцовском письменном столе, хотя это было мне строжайше запрещено, я, неизвестно для чего, переворошила кучу разных бесполезных, с моей точки зрения, бумаг и вдруг обнаружила среди них тщательно спрятанный пожелтевший от времени конверт, на котором была написана фамилия отца. Я взглянула на обратный адрес внизу, там стояло: г. Винница. И я поняла, что письмо было от деда. У меня заколотилось сердце: «Интересно, значит, дедушка даже письма писал отцу!» Меня мучила совесть, что я держу в руках то, что предназначено не мне, и одновременно разбирало жуткое любопытство. Второе пересилило: я осторожно открыла конверт и вытащила содержимое. Это был сложенный вчетверо, уже слегка помятый листок из ученической тетради в линеечку, исписанный неровными, сползающими вниз буквами. Я впилась глазами в текст, прекрасно отдавая себе отчет в том, что совершаю очень нехороший поступок.
«Дорогой Сережечка! Давно не получал о вас никаких известий и не знаю, как вы живете Я узнал случайно, что у тебя родилась дочка, а моя внучка. Хотелось бы ее увидеть хоть один раз. Может быть, привезете ее в Винницу? Это ведь по дороге в Сумы. Я еще работаю, но читать не могу глаза почти совсем ослепли, поэтому прошу, чтобы мне читали Кому-то понадобилось зло посмеяться надо мной. Родственники, бывшие у вас, привезли обманчивую весть, будто бы мама твоя желает переехать ко мне, чтобы коротать вместе жизнь. Я ухватился за это, как утопающий хватается за соломинку. Я послал вам несколько писем, но в ответ не получил ни одного слова. Очевидно, все это обман. И кому это понадобилось посмеяться надо мной?.. Очень надеюсь, что ты ответишь мне. У меня ведь, кроме вас, никого нет. Куда голову склонить и где найти приют?..»
Я читала и плакала письмо показалось мне таким тоскливым, одиноким, призывным. Дед написал его через три года после моего рождения. И как же получилось, что он, пронеся через всю жизнь любовь к семье, бабушке и детям, живя мечтой вновь когда-нибудь соединиться с ними, даже во имя всего этого, не отрекся от духовного сана в то трудное для всех время, чтобы снова стать учителем и облегчить тем самым жизнь близких? Не смог. Почему?..
Письмо, как я поняла, осталось, как и прежние письма, без ответа. «Значит, мой отец изгнал из своего сердца своего отца? размышляла я. Значит, дедушка стал ему совсем чужим?» Я, никогда не видя своего деда даже на фотографии, полюбила его. Сколько любовий может вместить одно сердце! А может быть, это было только сострадание и внутреннее понимание попавшей в плен обстоятельств человеческой души? Когда он тоже умер, я, узнав об этом, заплакала. Отец положил руку мне на голову и сказал:
Спасибо, доченька!
Сказано: «Не судите»
С одной стороны, я была зажата рамками всяких принятых в обществе условностей. Мне всегда делали замечания, если я при гостях вела себя не должным образом слишком громко смеялась, встревала в разговоры взрослых, вертелась за столом, или наставляли: сиди так-то и так-то, говори то-то и то-то. С другой стороны, мне предоставляли полную свободу действий дома. И я пользовалась ею. Начитавшись книг о пиратах, устраивала плот в гостиной и «плыла» на нем под «пиратским флагом» в неведомые страны. На плоту было полное снаряжение, необходимое в дальней дороге, и даже стояла электроплитка, на которой готовилась «пиратская» еда. Она была вполне съедобна, нечто вроде блина: я замешивала на воде муку, в которой зажаривались кусочки колбасы, лука, помидоров что попадалось под руку и что давала мне бабушка. Домашние удивлялись, что я, такая разборчивая в еде, с удовольствием поглощаю эту жуткую смесь.
В другой книжке я вычитала, как устроен инкубатор, и выращивала цыплят из магазинных яиц, которые у меня постепенно протухали в устроенном под батареей фанерном ящике, в который был вставлен термометр, чтобы следить за нужной температурой. Мне никто не мешал заниматься моими исследованиями, только иногда комментировали, что из магазинных яиц ничего не вылупится, потому что они изначально несвежие.
В банке с водой я старалась получить искусственным путем янтарь из скатанной в шарики сосновой смолы.
Янтарь пролежал в земле миллионы лет, прежде чем стал камнем, убеждали меня. Но я упряма и каждый день проверяю, насколько уже затвердел мой камень.
Из большого куска толстого картона я соорудила домик Красной Шапочки. Чтобы создать «пейзаж», наклеила «деревья» на тюлевые шторы их я нарисовала гуашью на ватмане и вырезала. И вечером, когда становилось темно, зажигала сзади свечу. Она освещала маленькое окошко с занавеской из марли. Я часами сидела в темноте, любуясь своим произведением.
Пламя свечи колеблется за открытыми ставнями, наклеенные на тюль деревья тенями плавают по потолку, я рисую в своем воображении, как Красная Шапочка подходит к домику, открывает дверь, входит, ставит корзинку с едой. Постепенно я начинаю представлять себя хозяйкой домика в лесу. Вот я иду за хворостом, набираю полную охапку, несу домой, чтобы растопить печь. На улице вьюга, а в домике тепло и уютно: потрескивают дрова, тихо ходит от малейшего движения воздуха занавеска
Надя, смотри не сделай пожар! Твоя марля может загореться! врывается в мои грезы из-за двери действительность.
Не мешай! Не загорится! отмахиваюсь я, боясь нарушить картину.
А вот уже весна я собираю подснежники. Рядом живут зайцы и белки. Они волшебные и умеют говорить. Все они приходят ко мне в гости, и я кормлю их чем-нибудь вкусным. Прекрасный принц там тоже присутствовал. Он увозил меня к себе во дворец, и я превращалась в необыкновенно добрую и красивую принцессу в воздушном платье.