Мы сидим затаив дыхание и глядим на него во все глаза.
Белов, ты почему не рисуешь? Он возвращает нас к нашим альбомам. Я не буду рассказывать!
Мы опять старательно скрипим карандашами, затушевывая тень на вазе, только бы Дмитрий Дмитриевич рассказывал! И хулиган Белов сидит притихший и сосредоточенно измеряет карандашом пропорции предмета, чтобы все соблюсти в точности!
И вот однажды мой отец принес новую книгу.
Посмотри, что я купил сегодня!
Я читаю: Д.Д. Зверев. «Беседы об искусстве на уроках рисования».
Так это же наш Дмитрий Дмитриевич! Я покажу всем!
И вот, когда в следующий раз Дмитрий Дмитриевич входит в класс, я, держа в руках его же книгу, встаю и от всего класса поздравляю его, и мы все дружно хлопаем учителю.
Но самой замечательной учительницей была без сомнения Елена Юрьевна Пушкина. Она преподавала литературу. Этот урок, по-моему, любили даже двоечники и, удивительно, учили стихи наизусть! А лучшие ученицы старались изо всех сил и украшали тетрадки рисунками собственными иллюстрациями к произведениям. Самые интересные сочинения и рассказы помещали в школьный литературный альбом. Нам всем ужасно хотелось верить, что Елена Юрьевна далекая родственница поэта.
Несколько раз нас собирали на смотры школьных пионерских хоров. Они проводились в Московской консерватории. Как мы пели, что мы пели это было не важно! Пионерское что-то, конечно! Но это было грандиозно! Огромная сцена, заполненная детьми в пионерских формах, это была мощь! Это пело будущее страны Советов!
Школа была авторитетом. Сказать родителям: «Вас вызывают в школу» было чем-то, что наводило ужас даже, я думаю, в неблагополучных семьях.
Я была примерной ученицей. На Новый год в каждом классе выбирали лучшую ученицу мальчишки в счет не шли, они учились, как правило, плохо и премировали билетом на новогоднюю елку в Георгиевском зале Кремля. Думаю, другие дети даже предположить не могли, что в классе есть счастливчики, которые побывали в Кремле, потому что дома мне сказали: «Учительница просила, чтобы ты никому не рассказывала в этом году только ты получила пригласительный билет в Кремль».
Георгиевский зал подавил меня своей парадностью, громадными размерами, светом, который лился отовсюду, и огромным количеством детей, в формах, в белых передниках, с бантами, нарядных и не знавших, куда двигаться и на что смотреть. Я, совершенно потерявшись среди этой толпы, куда-то шла, поднималась по лестнице, входила в двери, но все было как во сне я чувствовала себя неуютно и одиноко, даже когда началось представление и под елкой что-то веселое и смешное говорили Снегурочка, дед Мороз и зверушки. Ёлка была под самый потолок, густая, темно-зеленая, увенчанная ярко горевшей красной звездой. Но для меня в ней словно бы чего-то не хватало, волшебства в ней не ощущалось: просто висели красивые шары и гирлянды. Детей поставили кругом, чтобы каждому было видно, и мы должны были тоже участвовать в представлении: громко отвечать хором, когда задают вопросы, так нам сказали распорядители. Я вся съежилась и что-то бормотала себе под нос. А потом нам раздали подарки: баульчик из жести с видом Кремля, в котором лежала горстка шоколадных конфет и мандарин. И я, счастливая, что наконец закончился этот праздник, побежала вниз одеваться.
Девочки-отличницы из «благополучных семей» были украшением школы, хотя основная масса детей их никогда не любила, а одну, Любу, у которой вдоль всей спины пролегла ровная коса и сама спина словно бы говорила, что девочка «правильная», прозвали Цыпа она ходила, никого не замечая, держа маму за руку и мелко семеня ногами. Но мы были опорой учителей: наши фотографии висели на «Доске почета» и мы выступали на всех школьных вечерах.
Бабушка придирчиво осматривает меня и поправляет белый передник с кружевными оборками.
Сиди аккуратно, руки на коленях не держи все изомнешь! Галстук нехорошо завязала узел некрасивый. Дай перевяжу! Концы галстука не жуй. На зал не смотри, чтобы не отвлекаться. Помни, что говорила Ирина Аркадьевна: собьешься в пассаже, не останавливайся, играй дальше!
Ирина Аркадьевна моя учительница музыки. Она долго готовит меня к выступлению у нас целая программа, что я буду играть. Обязательно полифонию, а потом какую-нибудь быструю пьесу. Ирина Аркадьевна недовольна моим пятым пальцем, который я упорно «заваливаю». Но мне так гораздо удобнее играть. Кроме того, я сразу останавливаюсь, когда делаю ошибку.
Надя, только не ойкай! наставляет меня учительница. Ошибаются даже великие пианисты. Ошиблась иди дальше! Никто ничего не заметит.
В школе любили активных, и я старалась: выпускала стенгазету с боевым названием «Вперед», была председателем пионеротряда, каждый день вела дневник, куда записывала основные события своей пионерской жизни.
«На первом уроке, как только учительница вошла в класс, она сказала: «Зубков! К директору!» и вышла вместе с Зубковым. Оказывается, Зубков дрался вчера с Князевым и избил его так, что у Князева опухли глаза. Уроков у нас почти не было, все время Зубкова и Князева вызывали то к вожатой, то к директору, то к завучу. Два дня прошли хорошо: разбирали вопрос о драке. В 6 часов вечера было родительское собрание, мы тоже пришли, но нас не пустили на него, и мы пошли на школьный двор. Мальчишки предложили играть в снежки, мы не согласились, тогда они устроили перестрелку. Мы побежали в школу, а в школе нянечка прогнала нас. И мы придумали бросать в нянечку снежками. Мальчишки прошли через черный вход и бросили несколько снежков в вестибюль. Но нянечка не обратила внимания и продолжала спокойно вязать носок. В конце концов нам надоела эта затея, мы решили идти домой. Я обернулась к мальчишкам, чтобы их поддразнить, но в этот момент над моей головой пронеслись два снежка и в ту же минуту раздался звон оконного стекла. Мы все побежали
На следующий день первый урок была арифметика. Учительница дала очень трудную задачку. Я перепутала последний вопрос, не поставила в первом вопросе нуля и получила «тройку». Домой я пришла в плохом настроении. Сейчас же вынула тетрадь и порвала ее. Уроки я начала делать на новой
В воскресенье мы с мамой и папой поехали на Всесоюзную промышленную выставку. На выставке мы слушали сначала митинг. Мама хотела поднять меня вверх, чтобы я увидела правительство, но я отказалась: во-первых, маме было бы тяжело; во-вторых, я уже не маленькая. Но тут какой-то дядя (в два раза больше меня) предложил поднять меня. Я долго отказывалась. Хоть он и молодой, но поднять девочку, которая весит 45 килограммов, может не каждый. Но он все-таки посадил меня на плечо, и я увидела Хрущева, и Фурцеву, и Микояна. Всех увидела!..
К нам в четвертый класс пришел новый мальчик по фамилии Орлов. Ему уже одиннадцать лет, потому что один раз он был второгодником. Мне передали, что я ему нравлюсь, и он всем об этом рассказывает. Но я его терпеть не могу. Вчера я написала ему записку: «Васька! Мне все про тебя рассказали. Ты за это еще получишь! Я с тобой и разговаривать не буду!» Придя в школу, я приготовилась к уроку, вынула из дневника записку и попросила Таню: «Отдай, пожалуйста, Ваське!» Получив письмо, Орлов довольно заулыбался. «Подожди, только прочитай!», подумала я. На переменке он как-то странно смотрел на меня. Никто бы не понял этого взгляда, но я отлично поняла
Сегодня Таня пришла в новых туфлях, всем показывала и хвасталась. А на уроке специально выставила ногу в проход, чтобы все видели, какие у нее красивые туфли. А Сашка Карякин, хулиган, который сидит впереди, опустил руку вниз и чернилами незаметно нарисовал на них крестики-нолики. Танька на переменке ревела, учительница велела Карякину стереть все. Он слюнявил носовой платок, тер, но так и не стер до конца. Танька повторяла, что дома ее убьют. Теперь Карякина будут прорабатывать и вызовут его отца, потому что бороться с ним может только отец так говорит учительница. А Сашка сказал: «Ну и пусть, это чтобы она не хвасталась своими белыми туфлями»
Придя домой из школы, я вынула из кармана пучок тонкой резины и сказала: «Ой, там ее на улице жгут, так много, что хоть тысячу таких на рогатки возьми, никто слова не скажет. Там тетка такая добрая, всем разрешает, а мальчишкам и подходить близко нельзя, говорит: «Сейчас как ахну по башке, так будешь знать!»
В субботу я надела свое новое зимнее пальто, и мы с мамой пошли гулять. Мы гуляли два часа, и у меня совсем закоченели ноги. Мы вернулись домой, и я села играть на пианино. Я играла с час и спросила у мамы: «Мама, мясо готово?» «Готово», ответила она. «Тогда я пойду ужинать», сказала я, поднимаясь со стула. Потом я выпила чашку ужасно горячего чая и легла в постель. «Мам, принеси мне книгу», попросила я. Мама принесла мне книгу, и я начала читать. Книга была очень интересная. Я читала ее долго. Потом очнулась, выключила свет и заснула как убитая
Сегодня был необычный день, потому что в середине недели был выходной. Я вывела в своей тетрадке: Пятое декабря, среда. Сделав уроки, я села за газету. Моя газета называется «Московский листок» и состоит лишь из одного листа ватмана. Здесь я печатаю результаты Олимпийских игр, стихи и рассказы. Кончив делать газету, я стала писать письмо папе, в санаторий, где он отдыхает. «Вот, каждый выходной пишет!» сказала мама. «Я сейчас!» пропищала я. Я писала письмо 15 минут. Докончив письмо, я заклеила конверт и написала адрес: г. Сочи. Санаторий «Новые Сочи», корп. «Б», ком. 360. Потом я пошла на почту, чтобы опустить письмо. На дворе было темно, тихо, морозно. «Как хорошо!» подумала я».
Я была непоколебимо уверена в том, что летосчисление нужно начинать с года Великой Октябрьской социалистической революции. Все свои философские мысли я высказываю отцу по вечерам во время наших прогулок. Я очень люблю гулять с ним он всегда внимательно слушает, что я говорю, и никогда не перебивает.
Октябрьская революция это же самое великое событие в мире, правда, пап? начинаю я.
Да, да, безусловно! поддакивает отец.
Нужно было начать новое летосчисление!
Если ты внимательно посмотришь отрывной календарик над моим письменным столом, ты увидишь, что там всегда написано: такой-то год Великой Октябрьской социалистической революции.
А почему совсем не перешли на новое летосчисление?
Неудобно было бы: во всех странах другой календарь.
Так и им надо было перейти на наш календарь!
Но революция-то была только у нас!
Но это самое великое в мире событие!
Видишь ли, мягко говорит папа, не поддерживая моей идеи, пройдет какое-то время и еще может произойти какое-нибудь великое событие, поэтому лучше придерживаться старого календаря.
Он как-то очень умело наводит на мысль, что не все так думают, как я. Это где-то откладывается в подсознании и в конце концов заставляет задумываться. Когда впоследствии мама ужасалась моим «антисоветским» словам и говорила: «Мы тебя этому не учили!» я думаю, она была не права. Именно они научили меня давали в детстве полную независимость и свободу, не навязывая ничьих мнений, думать, сравнивать и действовать самостоятельно и не подчиняться формуле: «Быть как все». Я слышала дома, как слова «советская интеллигенция», «выдвиженцы», «стахановцы» произносились с легким оттенком иронии.
Я болею у меня ангина. Врачи советуют удалить гланды, но мама почему-то не хочет, говоря, что человеку нужны все органы. Поэтому я часто болею. Это приятно: не надо ходить в школу, хотя я ее очень люблю. Пока. Но все-таки иногда хочется забыть о ней и валять дурака. Описывая детство, ни один писатель, мне кажется, не обошел вниманием это приятное ощущение ребенка.
Я лежу и смотрю на солнце в окне. На улице настоящая зима с поскрипывающим снегом, санками, коньками, с разрисованными морозом окнами. Когда смотришь на этот удивительный узор, представляешь дремучий заснеженный лес, в который Иван Сусанин завел врагов. Февральское солнце, которое уже «повернуло на весну» так написано в учебнике по географии, днем растапливает узор, ярко бьет мне прямо в глаза, лежит квадратом на паркете, заливает теплом постель, отчего становится жарко. Я сбрасываю одеяло.
Что ты делаешь! У тебя же температура! ужасается бабушка и старается укутать меня снова.
Пусти! вырываюсь я. Я загораю!
Через стекло загореть нельзя! Оно не пропускает ультрафиолетовые лучи, объясняет бабушка, стараясь натянуть одеяло.
Ну и что?
А то, что без них загара не бывает!
А я попробую! настаиваю я и опять сбрасываю одеяло.
Домашние задания приносит мне двоечник Белов, с которым я обычно занимаюсь после уроков, это называется «подтягиваю». Почти ко всем отличницам прикрепляют таких отстающих, чтобы повысить успеваемость. Белов, видимо, считает, что тоже должен в чем-то помогать мне, поэтому каждый день после уроков я слышу звонок в дверь это Белов.
Пришел! многозначительно говорит бабушка, направляясь к входной двери. Укройся повыше, он с мороза.
Белов усаживается напротив на подставленный бабушкой стул и подробно рассказывает, что задали на дом. А я, укрывшись одеялом по самый подбородок и совершенно не слушая его, смотрю на него весенним взглядом женщины, отчего он смущается и отводит глаза в сторону.
В младших классах я впервые, кажется, столкнулась с «социальной несправедливостью».
Нашей классной руководительницей была учительница математики Анна Михайловна. Она жила в той самой деревне рядом с нашим домом, куда мы ходили как на экскурсию. Наверное, во мне и в моей подружке она сразу почувствовала классовых врагов в ее классе мы в то время были единственными девочками из интеллигентных семей. У нее было основное желание воспитать в детях любовь к коммунистическому труду. Каждую субботу после уроков она заставляла весь класс драить полы и парты, оттирать содой и мылом пятна на стенах. В этом, конечно, не было ничего плохого, если бы она не заставляла, не учила, не давила на нас, а объяснила бы в такой форме, что нам самим захотелось бы вычистить все до блеска. Вместо этого она ходила между нами с видом надсмотрщицы и делала замечания, тыкая пальцем в недостаточно, по ее мнению, отмытые места. И мы взбунтовались. В то время как другие в поте лица безропотно выполняли все, что от них требовали, мы еле двигали руками или, подняв их и держа на уровне подмышек, свесив кистями вниз, стояли и наблюдали. Это бесило ее, и она, копируя наши позы, ставила нас перед всем классом посмотрите, мол, на белоручек! Кончилось это грандиозным скандалом: нас заперли и заставили вымыть весь пол, а потом «проработали» наших родителей. Ни к чему хорошему это не привело. Я попала в другой класс к другому классному руководителю и стала обходить ее стороной и никогда больше при встрече не здоровалась. С ней связан еще один неприятный эпизод. Однажды кто-то из учителей заболел, и мы были предоставлены себе целых сорок пять минут. Класс, конечно, стоял на ушах. Мальчишки стреляли в девчонок жеваной бумагой, девчонки лупили их по головам книгами. Наконец сорок пять минут закончились и началась перемена. Мы с одной девочкой гуляли по коридору. Вдруг Анна Михайловна подошла к нам и спросила:
Вы можете сказать, кто шумел больше всех?
Мы промычали что-то невразумительное, потому что шумели все. И вдруг она сказала:
Я с вами ни о чем не говорила! и быстро отошла.
Мы переглянулись:
Представляешь, откуда она все знает? сказала девочка. Она же у всех так выспрашивает! Знаешь, как это называется? Мы донесли!
Нам стало не по себе.
Ладно, давай забудем! предложила девочка. Все равно они двоечники и их всегда ругают.
Но Бог с ними, с калечившими детские души!
В семье я получила вполне «старорежимное» воспитание. Ко мне домой приходили учительница музыки и учитель английского языка я не научилась ни тому, ни другому как следует. Я посещала кружок танцев, и танцевать тоже не умею. Бабушка учила меня рисовать, и это я также не освоила. Мне туго заплетали косы, чтобы не свисал ни один волосок; надевать какие-либо платья, кроме формы, мне запрещалось до седьмого класса. На вечера и в театр я всегда ходила в школьной форме и белом переднике, хотя другие девочки приходили подчас в очень нарядных платьях. Бабушка считала, что дети должны быть все равны и не должны хвалиться друг перед другом благополучием родителей, в чем, кажется, сумела убедить мою мать. Поэтому свое первое красивое платье я надела только в четырнадцать лет.