Компьютер перешел в спящий режим, думала Лена.
Ладно, покупатели ее не узнают. Считают, что так и надо. Но родители-то как же? Почему отец и мама не замечают ничего подозрительного, когда лже-Лена приходит домой, садится с ними за стол, разговаривает, занимается делами? Почему им все равно?
Сначала она пыталась сопротивляться. Потом пришла покорная вялость, и Лена сидела у окна, глядя на улицу и вспоминая, как все это началось.
Когда Андрюха в первый раз зашел в ее магазин, Лена подумала, что с ним что-то не так. Он выложил на прилавок смятые купюры и купил недорогой одеколон, но его запах не мог перебить жуткую вонь, которую Лена ощущала не носом, а душой.
Андрюха смердел.
Андрюха выглядел так, словно умер и до сих пор не понял этого.
Он отирался в магазине, и никто из покупателей его не замечал. Инна Евгеньевна, которая преподавала в школе биологию, покупала хлеб, стоя рядом с Андрюхой и дотрагиваясь до рукава его рубашки, и даже виду не подавала, что что-то не так. Что рядом вообще есть человек.
Чем-то странным пахнет, вам не кажется? спросила Лена, передавая ей пакет.
Инна Евгеньевна нахмурилась. Она недолюбливала Лену, хотя та училась на твердые четверки и никогда не получала замечаний. Так и не выяснилось, откуда взялась эта неприязнь.
Ничем не пахнет, Гурдымова, сдержанно ответила она. Андрюха смотрел на нее и ухмылялся, перекидывая спичку из одного уголка рта в другой. Это при коронавирусе запахи меняются. Сходи к фельдшеру, проверь, может, заболела?
Когда Инна Евгеньевна вышла, то Андрюха облокотился на прилавок и спросил, глядя на Лену мутными серыми глазами:
Ну что, мушка? Пойдем, покатаемся?
И тогда сквозь непонимание, которое защищало Лену, не позволяя удариться в истерику, наконец-то пробился страх тяжелый, связывающий руки и ноги. Про Андрюху говорили, что его зарезали в тюрьме и похоронили где-то в чужих краях. Получается, в магазин пришел призрак?
Но разве призраки покупают вещи, расплачиваясь обычными деньгами?
Свали отсюда, посоветовала Лена и в очередной раз пожалела о своем отказе куда-то поступать после школы.
Надо было помогать родителям. Надо было как-то жить жизнь и приносить пользу семье. А как они справятся, если Лена уедет из поселка, не будет стоять за прилавком семейного магазина, не станет помогать в саду и огороде?
Но если бы она уехала, то сейчас не смотрела бы на странного человека с глазами вареной рыбины. Жуткое ощущение невидимой паутины на руках не обнимало бы ее так холодно и властно.
И еще сильнее Лену напугала Марина, Мышка, которая вошла в магазин почти сразу же после Инны Евгеньевны и растерянно замерла, увидев Андрюху.
Не призрак, подумала Лена и не поняла, легче ли ей от этого.
Наверно, легче. Если Андрюха просто отсидел и вернулся, то можно сказать отцу, он с ним поговорит, как полагается.
Ох ты прошептала Мышка. Андрей, ты?
Я, коротко ответил Андрюха, глядя на Мышку гнусным липким взглядом.
А говорили, что ты умер задумчиво промолвила Мышка. Кажется, она забыла, зачем пришла.
Лене обжигающе остро, до боли в груди захотелось схватить ее за руку и вдвоем выбежать из магазина. Но она стояла за прилавком, не в силах пошевелиться. Чувствуя себя маленькой мушкой, которую пеленает паук.
Да много чего говорят, осклабился Андрюха. Всё слушать, хоть не живи. Ты чего хотела-то?
Ничего пробормотала Мышка и вылетела из магазина мушкой, которая сумела освободиться от паутины. Андрюха посмотрел в окно и сказал:
Ничего, она болтать не будет. Она почти наша. Ну а ты
Он обернулся к Лене, и она почувствовала, как тело наливается безвольной тяжестью, а слова иссякают в горле. Она попробовала рвануться, развязать бесчисленные нити липкой паутины, в которую ее проворно паковали лапки незримого паука, но ничего не вышло.
А ты будешь сидеть тихо и мирно, улыбнулся Андрюха. Приманочкой. Он мимо не пройдет.
И Лена рухнула куда-то вниз, в пустоту, во тьму. Свет апрельского дня мигнул над нею и померк.
***
Мышка расстаралась. Купила хлеба, гречку и макароны, колбасу, сосиски и сыр, захватила мягкие упаковки с майонезом и кетчупом, пару дешевых шоколадок и бутылку водки. Павел не собирался пить, но бутылка жидкой валюты никогда не помешает.
Зайдешь? спросил он, принимая пакет. В общем-то не хотелось приглашать в дом тонконогую некрасивую девчонку из его детства, которая выросла и стала некрасивой тощей девушкой. Но Павлу хотелось посмотреть, как Мышка отреагирует на яблоню, усеянную плодами в конце июня. Заметит ли, может, что-то спросит?
Нет, у нас с мамкой поросенок, мы его по часам кормим, ответила Мышка, и это детское мамка заставило Павла улыбнуться. Пойду. Ты вообще не стесняйся, заглядывай к нам. Баб-Катю все любили, она
Мышка сделала паузу, словно пыталась подобрать правильное слово. Насколько помнил Павел, она вообще не любила говорить.
Она была хорошая, наконец, сказала Мышка. Всем помогала. Даже когда Катюша пропала
Что когда Катюша пропала? спросил Павел.
Он смутно помнил тот жаркий летний день, когда потерялась Катюша, младшая дочка из многодетной семьи Соловьевых, бабушкина тезка. Они жили на окраине поселка, перебивались сезонными подработками вроде вскапывания чужих огородов, и бабушка их откровенно не любила, называя шамайской породой. Но когда Ирина Соловьева поковыляла по поселку, спотыкаясь, прижимая руку к груди и выкрикивая имя дочери, то бабушка бросилась к колонке с ведром для воды.
Не ори, дура! рявкнула она, и Соловьева замерла, глядя на нее мутными серыми глазами. Взгляд был беспомощным и немым. Молчи!
В ведро ударила тугая струя воды. Павел и Лена тогда сидели на скамье у забора и он запомнил тяжелую бабушкину фигуру, которая согнулась над водой: бабушка всматривалась куда-то очень глубоко, туда, где по траве катились красные яблоки, и сухие желтоватые пальцы покойницы скручивали нить в клубок. Наконец, бабушка выпрямилась, отерла пот со лба и тяжелым, неживым голосом сказала:
У Кольки-дурака. Еще не сделал ничего, беги. Она там.
Соловьева с воем подхватилась в сторону дома, в котором жил со своей матерью Колька-дурачок, местный юродивый. Вместе с ней бросились подоспевшие соседки, и Кольку потом били с той жестокостью, которая бывает лишь в деревнях.
Потом у бабушки был гипертонический криз. А зимой она умерла от обширного инсульта, и Павел больше не приезжал в Первомайский.
Он забыл обо всем, словно кто-то набросил платок на его воспоминания, скрывая их до поры до времени. Были другие дела: школа, школьные друзья и подруги, учителя, сдача экзаменов и поступление в универ, мама и ее Герхард. Павел не вспоминал о бабушке, отодвинув все куда-то за край жизни, туда, куда уходят мечты и детские игрушки.
А теперь вот вспомнил.
Она же нашла Катюшу, неуверенно сказала Мышка, словно не знала, как говорить с Павлом, который должен был все знать и помнить. Ты разве забыл? Колька-дурак ее украл. А баб-Катя нашла.
Я помню, ответил Павел. Да. Большой поросенок-то у вас?
Мышка улыбнулась Павел ощутил ее искреннюю радость от того, что теперь можно говорить о простых вещах, вроде свиней и хозяйства. О нормальных вещах, а не о женщине, которая видит пропавшего ребенка, глядя в ведро с водой из колонки.
Мелкий пока, но вырастет. За яйцами к нам заходи, за молоком, за творогом. Мамка недорого продаст. У нас все свежее, молоко мамка не разбавляет.
Павел кивнул, и они попрощались.
Дома он приготовил нехитрый поздний обед или ранний ужин. Телевизора не было, но и не беда: Павел привез с собой ноутбук, в который закачал фильмы, сериалы и книги, так что проблем с развлечениями не было.
Комнат в доме было три: одну Павел занимал, когда приезжал к бабушке, вторая была проходной, соединявшей две части дома там на кровати устраивалась бабушка, когда появлялись гости: для них отводили третью комнату, большую, которую в поселке называли зал. Павел положил на тарелку макароны, открыл банку кильки в томате и, пройдя в зал, остановился у фотографий.
Они занимали всю стену. Вот еще дореволюционные, желтые, с его предками бабушка когда-то рассказывала, кто есть кто, но Павел успел все забыть. Как, например, зовут этого важного господина с густой бородой и крючковатым носом? Поди теперь знай, спросить не у кого.
Вот бабушка и дедушка Витя, Виктор Николаевич он умер вскоре после того, как родилась мама. Умер, как говорили в Первомайском, плохой смертью, утонул. Мама рассказывала о нем Герхарду, когда тот приезжал в Турьевск знакомиться с невестой по переписке Павел помнил ее негромкий голос, он звучал неуверенно, словно немецкий жених мог что-то неправильно понять, или мама сама не знала, что именно сидит так глубоко и до сих пор не дает ей покоя. Бабушка никогда не говорила о том, как умер ее муж, даже вскользь, а Павел не спрашивал.
К плохой смерти лучше не прикасаться лишний раз в Первомайском это знали точно. Она способна возвращаться.
Потом пошли уже цветные фотографии школьные снимки мамы-первоклассницы, полароидный квадратик с мамой и Павлом у нее на коленях, а вот и Павел-школьник за партой с букетом осенних цветов.
Ему вдруг почудилось, что нить, которую баба Луша наматывала на свой клубок, протянулась от портрета остроносого мужчины к мальчику с цветами.
Что здесь нахрен происходит? спросил Павел.
Ему не ответили. Зато он услышал быстрые тяжелые шаги кто-то шел от калитки к дому.
В дверь ударили, и глухой голос Андрюхи приказал:
Открывай, городской, побазарим.
Отбрехаться от деревенского гопника это совсем не то же самое, что что-то пытаться доказать коллекторам. Это не страшно. Павел прошел через кухню, на всякий случай взял со стола старый нож, которым бабушка когда-то чистила картошку, и открыл дверь.
Высокий и плечистый, Андрюха был почти таким же, каким Павел его помнил. Жиган-хулиган, за которым бегают девчонки, первый парень на деревне.
Павел не сразу понял, что с ним не так.
Потом, когда понял, захотел заорать во всю глотку визгливо, по-бабьи, чтобы то, что надело личину Андрюхи, отшатнулось и убежало.
Но голос куда-то подевался. Голос скомкался в горле и провалился в живот теперь Павел мог только стоять и смотреть.
Существо, которое вызвало его побазарить, казалось изломанным, состоящим из углов и узлов. Облик Андрюхи расползался клочьями и собирался снова, чтобы содрогнуться и растечься, выпуская тьму. За пустыми глазами вспыхнули огоньки оно поняло, что Павел сейчас видит его настоящим.
Лучше было бы остаться в городе. Перезанять, устроиться на третью работу и четвертую подработку отдал бы он долг, ничего. Лучше было бы позвонить маме. Потому что сейчас эта тварь протянет руку, и голова Павла отделится от шеи.
Солнечный летний день угас. Все укуталось сумерками, цвета высохли и поблекли, звуки иссякли. Мира не стало он съежился до этого двора.
Все, только и смог подумать Павел. Мам, прости меня.
Аф-фанас-сьев, протянула тварь.
Ее голос был наполнен разочарованием и злобой а за ними прятался страх.
Афанасьев, согласился Павел, не зная, почему назвался старой фамилией, которую когда-то носила бабушка. В носу стало жечь, и тело сработало само, словно во сне: он выбросил вперед руку с ножом, и лезвие с невероятной легкостью погрузилось в тело твари, вошло под ключицу.
Я сплю, подумал Павел, не выпуская рукоятку. Я сплю, это все просто сон.
Тварь завизжала истошно, выплескивая в крике невыразимую боль. Сейчас сюда вся деревня сбежится увидят это существо и и что? Помогут? Или увидят соседа Андрюху, которого городской псих едва не отправил на тот свет?
Существо отпрянуло, завалившись в сторону, и Павел выдернул нож из раны. От лезвия поднимался дым, из дыры под ключицей выплескивалось что-то черное, смрадное, и, неизвестно, где набравшись смелости, Павел ударил еще раз на этот раз нож угодил в шею.
Визг твари поднялся до недосягаемой высоты. Она шарахнулась вправо, упала и бросилась бежать, перебирая ногами и руками, словно уродливый паук. Павел кинулся за ней тварь промчалась мимо яблони, вылетела из-за калитки на улицу, и он увидел, как Андрюха поковылял прочь, что-то пьяно бормоча себе под нос.
Обычный Андрюха. Жиган-хулиган со старенькой Ямахой, которая всегда трещала так, что весь поселок всегда знал, кто именно едет. Всегда в хорошей джинсовой куртке, которую к холодам сменяла такая же хорошая кожаная вряд ли у Андрюхи были деньги на покупку, скорее всего, он просто у кого-то отобрал куртку.
Павел выронил нож. От лезвия все еще поднимался дымок.
Голову наполняла боль. Павел пытался понять, что случилось, и не мог. Он бредит? Заболел? Или коллекторы перешли от слов к делу и сумели дать ему яд и теперь он видит чудовищ.
Или Павел просто умер, и поселок Первомайский это некий филиал ада?
Вы ели яблоки?
Мужской голос, который прозвучал со стороны соседнего дома, был спокойным, почти ласковым. Павел обернулся: сосед стоял, опираясь о забор, и смотрел с искренним любопытством.
Что? нахмурился Павел. Какие яблоки?
Мужчине, который заговорил с ним, было не больше сорока. Отросшие темные волосы спускались к плечам в том художественном беспорядке, за которым стоят серьезные деньги на оплату стилиста. Круглые карие глаза смотрели с пристальным интересом, на тонких губах змеилась дружеская улыбка, острый горбатый нос делал соседа похожим на ворона.
Мелкие красные яблоки с вон того дерева, прежним дружеским тоном ответил сосед и указал на яблоню. По-птичьи склонил голову к плечу в ожидании ответа.
Надкусил, ответил Павел, понимая, что сейчас, в эту минуту, делает шаг туда, откуда не будет возврата и не может остановиться.
Сосед понимающе кивнул.
Этого достаточно. Вы прошли.
***
Павла замутило. Он подошел к забору, оперся о деревяшку, пытаясь совладать с собой. Сосед внимательно смотрел на него, и Павел спросил:
Куда я прошел?
В Навь, охотно объяснил сосед. Знаете, что это такое?
Павел пожал плечами. На уроках истории когда-то рассказывали про Явь, Правь и Навь, но сейчас он ничего не помнил. Верования древних славян казались чем-то далеким, засыпанным пылью.
В голове царил звонкий хруст, словно кто-то там бил и бил каблуком по льдинкам.
Скажем так, это особый мир. Другой мир, произнес сосед, и в его круглых глазах мелькнули веселые огоньки. В нем обитают такие, как этот вот красавец, который всему поселку спать спокойно не дает. А такие, как вы, могут ходить в Навь. Что самое интересное потом способны вернуться оттуда живыми.
Павел застонал и опустился в траву, закрыв лицо ладонями. Бред. Он заболел и бредит. Ему снится страшный сон ведь только во сне бывают чудовища и их мир.
Дурдом, пробормотал Павел. Сосед рассмеялся.
О, еще какой! Тут бывает весело, да.
Павел привалился спиной к забору, уткнулся затылком в теплую деревяшку. Краем глаза он видел ноги соседа в тонких брендовых джинсах. Конечно, чему еще быть в другом мире современной дорогой одежде.
И я сюда проник потому, что съел яблоко? спросил он.
Возможно, он спятил. И сосед его тоже. А психов лучше не волновать и не раздражать, это Павел понял уже давно.
Да. Вы получили способность видеть Навь, когда увидели эти яблоки, по-прежнему охотно объяснил сосед. А когда надкусили, обрели возможность входить. Видите ли, бывают особые предметы-проводники между мирами, яблоня вашей бабушки один из них.
А вы знали бабушку?
Павел обернулся. В соседнем доме раньше жила самая обычная семья: муж, жена и трое детей. Родители верно служили зеленому змию, дети промышляли мелким воровством, и с ними никто не хотел водиться, чтобы не лишиться мелочи и игрушек, получив плевок в спину на память.
Этого человека, похожего на птицу, здесь раньше точно не было. Павел бы его не забыл.