А нам обязательно ехать на конке? Рядом же извозчичья биржа.
Конка три копейка на передней площадка, а коляска пятнадцать. Копейка рубль стережёт!
Бережёт, поправил Ардашев. Давай возьмём извозчика. Я плачу, ладно?
Э-э, как скажешь. Хозяин бара-ан
Барин, а не баран, расхохотался Клим.
Прости, покачал головой толстяк. Некрасиво вышло.
Едем?
Угу.
Забравшись в коляску, Бабук скомандовал:
Казанская, где Большой проспект, перед Новый базар. Знаешь?
Возница кивнул и тронул каурую лошадку. Экипаж покинул привокзальную площадь, миновал железнодорожный переезд с открытым шлагбаумом, проехал мост через речку Темерник и оказался на самой главной улице города Большой Садовой, протянувшейся с запада на восток параллельно Дону. По красоте зданий, мощению мостовых и роскошеству витрин с этой улицей мог сравниться только Таганрогский проспект, лежащий перпендикулярно к реке и разрезающий Ростов с юга на север. Эти две транспортные артерии образовывали своеобразный крест, к которому уже примыкали все остальные продольные и поперечные: улицы Пушкинская, Сенная, Скобелевская, Большой и Средний проспекты, улицы Московская, Казанская, Николаевская и прочие.
Но первое впечатление от Большой Садовой у Ардашева было отнюдь не восторженное. Вид портил забор писчебумажной фабрики Панченко, из-за которого распространялся запах гнилой ветоши и хлорной извести. Дальше, как объяснил Бабук, шли торговые склады, здание железнодорожного ведомства, гончарно-цементный и механический заводы, а за ними макаронная фабрика и пивной завод купца первой гильдии Чурилина. «А тротуары представляют собой весьма жалкое зрелище, почти как в Ставрополе», размышлял Ардашев. Только неведомо ему было, что, согласно постановлению думы, за их состояние отвечали домовладельцы. Но некоторые, оправдываясь отсутствием средств, отказывались мостить перед собственными домами, и потому даже в самом сердце Ростова невнимательный или нетрезвый прохожий мог запросто угодить в лужу или рытвину, что для города с годовым бюджетом в один миллион рублей было позором. А вот за дорогами старались следить внимательнее и в газете «Донская пчела» о расходах отчитывались регулярно. Главные проспекты мостили кубиками, то есть цельным камнем правильной формы, добываемым неподалёку. Другие улицы, те, что располагались поближе к центру, укладывали мостовиками, имевшими изъяны в размерах, а для остальных дорог шли в ход осколки, или камень из разобранных старых зданий, ранее стоявших на той же Большой Садовой. Но это не относилось к предместьям, где не было ни мостовых, ни даже керосинового освещения, хотя газовые фонари зажглись в Русском Ливерпуле[9] ещё в 1872 году.
На окраинах Ростова текла совсем другая жизнь. Правда, при незабвенном городском голове Андрее Матвеевиче Байкове[10] керосиновое освещение пытались устроить и там, но вскоре это неблагодарное занятие бросили по причине вандализма местных обывателей, разбивающих стекла, отчего в дождь, вьюгу или плотный туман фитили тухли. Фонари так и остались стоять, но уже покосившиеся, с пустыми глазницами, вдоль кривых и покатых улочек Нахаловки, Собачьего хутора и Темерницкого поселения. Редкий чужак осмеливался сунуть нос в эти окраины даже при полной луне.
Чем ближе коляска приближалась к пересечению с Таганрогским проспектом, тем сильнее облачалась Большая Садовая в парадный мундир. По двум сторонам, точно великаны, плечом к плечу, а иногда и врозь высились двух, трёх- и четырёхэтажные особняки с большими окнами, украшенные портиками, кариатидами, изящными балконами и колонами. Были и совсем необычные дома в четыре этажа, с двухсветными окнами, украшенные классическим стилизованным декором и надстроенной ротондой. Там, где Большая Садовая пересекала Таганрогский проспект, текла уже другая, купеческая и вельможная жизнь.
Караваны телег и ломовых извозчиков, гружённых товарами, медленно двигались в сторону пристани, к складам и магазинам.
На запруженных экипажами перекрёстках дежурили городовые, позвякивала проезжающая мимо конка, с шумом вспорхнули с тротуара голуби, испуганные невесть откуда взявшейся дворнягой. Из открытых окон кафе-кондитерской доносился запах ванили и сдобы. Мальчишка-газетчик, увязавшийся за коляской Ардашева, получил-таки гривенник за «Донскую пчелу», успев предложить седокам газету в тот момент, когда лошадка пошла шагом, свернув на Большой проспект. Красные, жёлтые и голубые вывески торговых домов, банков, иностранных консульств, аптек, фешенебельных гостиниц и дорогих ресторанов мелькали перед глазами студента. «Да, Ставрополь безусловно уступает Ростову, мысленно рассуждал Клим. У нас вся красота сосредоточена в одном месте на Николаевском проспекте. Однако улицы в губернской столице так же широки, как и здесь, но мощены иначе, речным булыжником. Между городами расстояние всего три сотни вёрст, а разница межпланетная. Наверное, если бы я не видел Петербург с его дворцами, Лондон с подземкой или Ливерпуль с самым современным портом, я бы восхитился. А так да, вполне себе приличный южнорусский город».
Приехали! Стой! велел Бабук.
Клим расплатился и спросил:
И куда теперь?
Высокий дом с балконами видишь? Это его. Он хозяин. Идём.
Перед Ардашевым возникло трёхэтажное здание из красного кирпича под номером 101[11], с полуподвальными окнами и многоскатной крышей. Входная филёнчатая[12] дверь была расположена справа, затем шли два окна и ажурный балкон. Второй и третий этажи имели по три окна и по одному балкону. Оконные проёмы и межэтажные простенки украшали прямоугольные кирпичные выступы. Подоконные филёнки, дугообразные и треугольные сандрики[13] над окнами верхнего этажа содержали в себе элементы классицизма и русского стиля. Арочный въезд во двор располагался под балконом первого этажа. Два подвальных окна были закрыты ставнями.
Красиво, восхитился Клим. Чистая эклектика.
Что?
Это такой стиль в архитектуре, когда в нём намешаны разные формы и течения.
Как салат?
Точно, улыбнувшись, согласился Клим. Главное, чтобы всё сочеталось. Тут важно чувство меры. А это не всем удаётся. В Ставрополе тоже есть такие дома, а в Петербурге их великое множество.
Виктор Тимофеевич живёт на первый этаж и подвал. Тангаран там музей. Остальные два квартира другой человек у него снимают. Третий этаж старый бабка, её сын умер, в Дон река утонул. Жену оставил, сын есть. Второй этаж очень красивый дама с хитрый глазки, как лисичка. Сын у них тоже есть. Только муж у неё злой, как шакал. Я на неё совсем чуть-чуть глаз положил и сказал: «Добрый день, аревс», а он на меня так посмотрел, что я даже задрожал испугался мало-мало, горько признался Бабук.
А что такое аревс?
Приказчик пожал плечами, ответив:
Солнышко моё.
Выходит, муж знает армянский?
Канешна знает! Его зовут Самвел Багдасарян. У него два скобяной и три москательный лавка, а жена русский женщина. Я просто не видел его, когда говорил с ней. Он ещё на лестница был и очень тихо крался, как кот. Толстяк поморщился и добавил: Он наш обычай нарушил. Женился не на армянка. Это не беда, но немножко неправильно совсем.
Бабук вошёл в парадную. Остановившись перед первой квартирой, он покрутил механический звонок.
Тишина.
Подождав немного, армянин приложил ухо к двери:
Тиха там. Не слышу никто.
Звони ещё раз, велел Ардашев.
Бабук опять повертел стальную ручку в ту сторону, куда указывала стрелка с надписью: «Вращать по кругу».
И опять ни звука.
А горничная у него есть? осведомился Клим.
Есть, канешна. Мария. Красивый, как спелый гранат! Думаю, Виктор Тимофеевич и она любовники.
Ардашев щёлкнул крышкой часов «Qte Сальтеръ» и заметил:
Без четверти шесть. Скоро темнеть начнёт. Мне надо деньги отдать и взять расписку о получении, или квитанцию.
Уставившись на часы, приказчик спросил оценивающе:
Твой часы серебряный?
Да.
Тебе повезло.
Почему?
Воры могли украсть.
Им нужен был саквояж с деньгами, а не хронометр.
Толстяк вздохнул и сказал:
Мой часы в мастерская. Тоже серебряный. Отец подарил. Золотые потом сам куплю, как разбогатеваю.
Надо говорить «разбогатею». Но давай звони ещё раз.
И вновь шестерёнки издали звонкий металлический скрежет.
А может, его нет? предположил Клим и потянул на себя дверь, но она оказалась незапертой.
Открыто, удивился студент.
Спит, наверно, предположил приказчик.
В такое время?
Постояв несколько секунд в нерешительности, приказчик открыл дверь и прокричал:
Виктор Тимафее-евич! Пириехали мы, Ардашов и я!
В квартире было так тихо, что было слышно, как в одной из комнат тикают настенные часы.
Бабук махнул рукой, вошёл внутрь и принялся ходить по комнатам. Клим проследовал за ним. Портьеры были опущены. В помещениях царил полумрак. Приказчик, мотнув кудрями, заключил:
Нет никто.
Ты говорил про подвал, про музей, напомнил студент, указывая на ведущие вниз порожки.
Да! воскликнул тот. Но там темно! Он ставни не открыл.
Подожди.
Клим вынул спички и зажёг керосиновую лампу. Дом, судя по всему, не освещался газом.
Толстяк взял лампу и застучал каблуками по лестнице. И вдруг снизу послышалось:
Аствац им![14] Иди суда!
Студент спустился вниз и оторопел: перед ним на спине лежал человек с ещё густыми, но уже седыми усами. Он был одет в светлые шаровары и рубаху-косоворотку навыпуск, на ногах кожаные тапки без задника. На лице Верещагина застыла маска удивления, безжизненные глаза уставились в сводчатый потолок. Вместо правой руки пустой рукав.
Мёртвый? спросил Бабук.
Ардашев потрогал шею Верещагина:
Да, остыл уже.
Коранам ес![15] С лестница упал?
Пока не знаю.
Что будем делать?
Я видел городового у Нового базара. Позови его, а я пока здесь подожду.
Зачем городовой? У Виктора Тимофеевича телефон есть. Он сто двадцать пят рулей в год за него платил.
Тогда телефонируй.
Бабук передал лампу Ардашеву, а сам поднялся наверх.
Клим, поставив лампу на полку, повернул труп на бок. На затылке покойного выступили мозги, их след уже отпечатался на каменном полу. Он поднял рубаху, а потом поочерёдно задрал до колен каждую брючину и рукав левой руки. Ни на туловище, ни на голенях ушибов не имелось, да и одежда была чистая.
Ардашев огляделся. Небольшая комната была заставлена деревянными полками. На них лежали разные предметы, добытые, судя по всему, в результате археологических раскопок: бронзовые и керамические сосуды, наконечники стрел, фигурки из бронзы, монеты, два кинжала и меч. У ножки одной из полок он поднял бронзовый наконечник стрелы, вероятно упавший. Правда, поднеся его к другим наконечникам, Клим заметил некоторую разницу. Видно, мастер из далёкого бронзового века выливал его совершенно в другой форме, не имеющей четвёртого оперения, но зато с крючком сбоку. Сам не зная зачем, он сунул его в бумажник. Затем, взяв лампу, студент осмотрел ещё три комнаты, и там тоже вдоль стен были установлены полки с различными экспонатами, главным образом с археологическими находками.
Поднимаясь наверх, студент обследовал ступени и перила лестницы. На одной ступеньке он заметил белую пыль. Наклонившись и осветив лампой, понял, что это был мел.
Из комнаты доносился голос Бабука:
Дук хасканумек русерен?[16] Воч?[17] Я тебе, полиция, на русский язык повторяю: Казанская сто один. Верещагин Виктор Тимофеевич умер. Хороший человек нет теперь Меня зовут Бабук Гайрабетов, приказчик на «Аксае», контора служу. Сын купца Тиграна Гайрабетова, его брат, мой дядя Карапет в Ростове театр построил[18]. Знаешь? Городской голова в Нахичевани был, знаешь? Весь Ростов, Таганрог и Нахичевань знает, а ты нет? Гайрабетов Бабук я. Поня-ял? Записа-ал? Приезжай. Мы все ждём тебя.
Он положил трубку и, повернувшись, бросил в сердцах:
Эш[19] этот полиция! Простой слов не понимает. Сказал скоро приедет.
А ты хорошо знал Верещагина?
Очень, вздохнул приказчик и добавил с грустью: Огис лацум э Мой душа плачет.
Он один жил?
Жена его умер. Детей нет. Он добрый был, деньги в долг давал, произнёс он и, пожав плечами, добавил: Совсем маленький процент брал. Сосед с третий этаж много у него занимал. Потом в Дон река утонул. А он жена его помог паминка делать. Какой человек был!
Давно схоронили?
Нет. Неделя позади.
Надо говорить «неделю назад».
Прости.
Стало быть, расписки должников у него остались? Векселя?
Э, канешна! В кабинете. Там толстый конторский книга. Он мне, как сыну, доверял. Но почему ты хочешь всё знать?
Я уверен, что его убили.
Как! Я этот убийца двумями руками задушу! вскричал Бабук.
У нас говорят «двумя руками».
Хорошо, мгу и двумя Как думаешь, кто он такой?
Это я и хочу выяснить.
Тогда пошли, я тебе всё покажу.
А тут явно кто-то хозяйничал. Ящики стола выдвинуты. Даже бельё в шкафу перерыто. Смотри, в пепельнице два окурка от крученых папирос «Трезвон», пепел и шведская спичка. «Папиросы «Трезвон» три копейки вагон», усмехнулся Клим. Дешевле не бывает. А Верещагин курил?
Да.
А какие он предпочитал папиросы?
Он трубка курил. Вон она стоит на подставка, видишь?
Тогда эти папиросы курил убийца Смотри, шведская спичка интересная, красная.
Красный, потому что фонарь красный. Такой спичка в публичный дом ест, на Тургеневский улица. Бесплатно дают.
А ты откуда знаешь?
Оттуда.
Ясно, улыбнулся студент.
Верещагин посещал такие заведения?
Ты что? Зачем? У него же Мария ест, она и горничная, и любовница тоже, я так думаю. Красавица!
Тогда получается, что спичку оставил преступник, да?
Канешна!
А где долговая книга?
Вот. Бабук снял с книжной полки фолиант, переплетённый как обычный книжный том, и протянул Ардашеву. Смотри сколько хочешь.
Что ты мне дал? «Граф Монте-Кристо»?
Э, какой такой граф-мраф? Эта обложка только.
Ого! Здорово придумано! присаживаясь за стол, воскликнул Клим. Он листал страницу за страницей, переписывая данные на чистый лист. Закончив, он сказал: Так-так Картина ясна. Тех, кто с ним рассчитался, он вычёркивал. На каждого человека Верещагин отводил четверть листа. Дописывал, если решал, что срок возврата долга можно продлить. Да он почти всем шёл навстречу! Правда, вот я вижу деньги вернули в срок. Самая большая сумма займа была восемь тысяч Вот и тут он ещё помечал А того, который умер, как звали, не помнишь?
Как не помнишь? Канешна, помнишь! Он же сосед, третий этаж, выговорил приказчик и, почесав затылок, добавил: Забыл. Его звали, как птица зовут
Соловьёв?
Нет.
Скворцов?
Бабук покачал головой.
Воронов? Воробьёв? Попугаев?
Попугаев зачем говоришь? возмутился толстяк и взмахнул руками. Это не наша птиц совсем А! Вспомнил! Куроедов Андрей Петрович.
Ардашев опустил глаза на список и заметил:
Вот он пять тысяч занял.
И умер.
Можно было подать в суд и взыскать с жены, матери. Они же наследники.
Бабук покачал головой:
Нет, не сделал бы он так. Сильно добрый был антикварий[20].
Тебе видней, согласился студент. Но знаешь, странное дело получается Самвел Багдасарян, что этажом выше, тоже в должниках у Верещагина. И сумма у него больше семь тысяч рублей.
Приказчик хлопнул руками и воскликнул:
Получается, он совсем букашка? Деньги занимал у Виктор Тимофеевича, а разговаривал со мной как царь?
Более того, этот «царь» ещё и долги вовремя не возвращал, и у него набегали весьма солидные проценты за просрочку.
А что, если он и убил Виктор Тимофеевича? вымолвил Бабук и повернул голову на шум в передней. Оттуда послышались шаги, и Клим едва успел сунуть исписанную бумажку в карман.