Закончив, он мягко откашлялся.
Айше молчала.
Одна из лампадок догорела, и теперь Айше была освещена лишь на часть: одна половина лица и тела зачернённая косой тенью, другая медово-смуглая, с оливковым отливом. С колен Айше снова опустилась на бёдра и теперь сидела, как божок в хал-азарских молельнях недвижимая, с царственной осанкой.
Чем больше Лазар смотрел на неё, тем больше убеждался в том, что не ошибся. Любопытно, в кого она превращалась? Он бы сказал, что в змею гадюку или песчаную эфу.
Послушай, жрец. Звучный бархатный шёпот. Айше повела подбородком, и тень скользнула по её лицу. Я-то железа не боюсь. А ты?
Сердце Лазара пропустило удар.
Прошу прощения?
Да что ты. Полуулыбка, полуоскал. Оскорблённая невинность. Перстень у тебя на пальце Слишком мутноватый и тусклый, чтобы быть настоящим.
Лазар неосознанно дёрнул рукой. Значит, пока он выкладывал Айше свои подозрения, она разглядывала его а присмотревшись, догадалась, что перстень, который он носил, был не из чёрного железа. Приложила к этому его слова и вот, пожалуйста.
А если догадалась она, могли догадаться и другие.
Лазар стиснул зубы. Сколько способов он перепробовал, чтобы обмануть чёрное железо! Зелья, заклятия, плёнки из воска и жира ничего не работало наверняка. Монашество он принял хитростью, а после раздобыл себе ложное железо и каждый день надеялся, что случайно не коснётся лишнего и что никому не придёт в голову внезапно его проверить.
Ляз-зг.
Пальцы Айше в который раз сжали прутья, дёрнули за них, но уже не игриво и не насмешливо.
Злобно.
Отчаянно.
Глаза полыхнули, как два тлеющих угля. Лицо, перечерченное тенью, исказилось от ненависти.
Нет, понял Лазар. Она не поможет ему одолеть мор взамен на жизнь и свободу, даже предлагать бессмысленно. Это опасная, хитрая женщина. И спросил сам себя: «Ну что? Хотел посмотреть, не ошибся ли в догадках насмотрелся ли?..»
Если ты признаешь свою вину, сказал он тихо, и раскаешься, тебе предложат удавку. Как помилование. Это лучше, чем сгореть на костре.
Вместо ответа Айше расхохоталась.
Пошёл ты, выплюнула она. Потом сипло рассмеялась. А на каком костре будешь гореть ты, жрец? На соседнем со мной?
Снова плевок. Ругательства. Хохот.
Скоро вы все сдохнете, шипела Айше. Не от болезни, так под саблями наших воинов. Думаешь, фар-а-аулат завершится с моей смертью? Нет, ублюдок. Нет!
Начитавшись восточных мудрецов-чародеев, Лазар предполагал, что мор неизбежно ослабнет но усмирять окончательно его придётся самому, вооружившись записями Айше.
Он молча сложил в сумку протоколы и тетради, перебросил ремень через плечо. Поднявшись, забрал фонарь лампады решил не гасить и поковылял к выходу. Он не чувствовал удовлетворения хорошо, что угадал, но оставалось ещё много работы. Разобраться с тайнописью Айше, расшифровать все тетради и выбрать из них знания не только о море, но и превращении в дахмарзу наверняка в них было и это.
Внутри царапало: нерадостно отправлять человека на костёр. Айше имела право ненавидеть, но ведь и Лазар имел право не хотеть, чтобы умирали его знакомые, а вместо Айше сгорел весь Хургитан. Только переубеждать ни в чём не стал а толку? В этой войне они по разные стороны.
Он понимал: Айше сожгут в ближайшие дни без суда и новых расследований. Хотелось бы знать, примется ли она убеждать башильеров, что Лазар тоже колдун; в любом случае, если всё получится так, как он задумал, скоро ему не будут страшны никакие проверки.
Лазар остановился у выхода, обернулся через плечо. Айше затихла в клетке, сгорбилась и больше не обращала на него внимания.
У меня к тебе последний вопрос, ханым. Лазар хмуро смотрел на её фигуру в полумраке. Можешь не отвечать. Но
Он замялся.
Каково это превращать себя в дахмарзу?
Айше приподняла голову.
Усмехнулась.
Будто отрубаешь себе руку, жрец. Звучало одновременно устало и ядовито, с пожеланием новой боли. Так говорят, но руку я не теряла.
Хмыкнула, отворачиваясь:
Вот и сравнишь.
Глава I. Монастырская тишь
Разгоралось лето. Зеленели склоны кубретских гор, и от озёр на предгорьях тянуло прохладой. Дороги петляли то вверх, то вниз кибитка катилась мимо деревень, ущелий и фруктовых садов.
Раны Ольжаны зажили, и на их месте остались тонкие шрамы. Чудовище больше не появлялось. Ольжане продолжали сниться дурные сны, но она пила успокаивающие отвары из пустырника и дикой мяты, которые готовил для неё Лале, и убеждала себя, что однажды это закончится, как заканчивалось всё на свете.
Она варила чечевицу, запекала овощи, покупала сыр и мясо у кубретцев из каменных домов, укрытых соломенными крышами, а ещё сливы, груши и персики, сахарные, с янтарной мякотью, и эти незамысловатые хлопоты позволяли ей чувствовать себя живой. Она выметала пыль из кибитки Лале, заботилась, чтобы у них всегда была не только еда, но и вода, мыло, хорошая ткань для заплаток на одежде и хворост для костра, а Лале, как и прежде, занимался остальным дорогой и лошадью. Он поддерживал кибитку в должном состоянии, чтобы та могла преодолевать извилистые тропы и не разваливаться по пути. Ольжана смеялась: «Мы с вами почти как семейная пара». Лале, конечно, был далёк от семейности, но ей нравилось рассуждать, каким бы он был степенным господарцем, если бы не пошёл в монахи. А когда Ольжана так его поддразнивала, Лале включался в игру и переставал хранить выражение скорбной вины.
Ольжана говорила: он бы, несомненно, женился, завел бы овец и кур, и урожай заботил бы его гораздо больше, чем неточность в научных текстах. Она живо его описывала, важного, живущего в тереме с большим хозяйством и слугами, а Лале отвечал ей с улыбкой: ну что вы, мол, госпожа Ольжана. «Если бы я был женат, кто бы позволил мне возить ведьму в кибитке? Нет уж, не нужно мне хозяйства». Шутил, конечно, и льстил ей, но Ольжане всё равно было приятно.
Порой Ольжана чувствовала на себе его долгий взгляд. Особенно когда на привалах читала его книги. Некоторые переводы были настолько криво написаны на пергаментных листах, вложенных между страниц, а тексты были настолько скучными, что взгляд Лале становился единственным, почему Ольжана продолжала изучать кастовую систему хал-азарских чародеев. Боковым зрением она видела, как Лале смотрел на неё, якобы увлечённую чтением, и когда она приподнимала голову, то её глаза встречались с его внимательными чёрными глазами.
Так вышло и сейчас.
Они остановились на отдых. Ольжана, разувшись, сидела на покрывале книга на коленях, корзина с фруктами на расстоянии вытянутой руки. По бархатному персиковому бочку ползла пчела.
Вы не читаете, заметил Лале с укором.
Ольжана тут же перевела взгляд с персика обратно на страницы. И только потом осознала, что сделала.
Вы что, сощурилась, пытаетесь меня пристыдить?
Она глянула на него исподлобья. Лале полулежал на другом конце покрывала: его нога снова разболелась, и рядом с собой он держал трость.
Да, признался он. В глазах искорки. Немного.
Ольжана вздохнула, шумно и притворно-горестно.
Обернитесь. Она сделала жест рукой. Лето. Горы. Красота такая. Всё это не располагает к чтению ваших бумаг.
Он её и не заставлял. Если бы Ольжана захотела, то решительно бы отказалась от трактатов и книг, но она знала, что ей это на пользу. Да и игра эта нравилась перешучивания, полувзгляды, она в образе забавной ученицы, Лале как занудный учитель.
Ужас как я над вами издеваюсь, да? Лале усмехнулся.
Не то слово. Ольжана опять вздохнула и пошевелила пальцами ног.
Ступни и лодыжки у неё были широкими, пальцы короткими и розовыми, как у обыкновенный приземистой крестьянки. Она бы не стала показывать Лале свои ноги, если бы не лето и усталость, но вышло так, как вышло, в конце концов, от стыда не умрёт.
Лале опустил глаза. Посмотрел на её ступни и голени, виднеющиеся из-под цветастой юбки, задержался на них взглядом ненадолго, всего на мгновение. И отвернулся.
«Ладно», хмыкнула Ольжана мысленно. Вряд ли бы Лале отворачивался от неё, если бы она была скроена иначе, но ничего, переживёт.
Лале приподнялся на локте, устраиваясь поудобнее.
Раз вы не хотите читать, сказал он, давайте поговорим. На востоке, в дне пути отсюда, есть один монастырь. Нет, не кубретская прецептория просто монастырь, принадлежащий моему ордену. Там тихо и спокойно. Его настоятель глубокий старик, и в его подчинении не больше десятка башильеров.
Ольжане не понравился его тон.
Рада за них, сказала она осторожно.
Там живёт мой приятель, брат Клод. Он правая рука настоятеля. И он поймёт меня и не выдаст, если я привезу в монастырь женщину.
Ну начинается.
Ольжана закрыла книгу и бережно отложила её в сторону.
Давайте начистоту. Лале нахмурился. У меня снова болит нога, и нам нужно место, где мы сможем остановиться дольше чем на ночь. Сомневаюсь, что ваше лесное чудовище ловко прыгает по горам. А монастырь высоко
Если до монастыря доедет ваша кибитка, произнесла Ольжана сухо, то и волк добежит.
Лале поймал её взгляд.
Для этого чудовищу потребуется больше времени. Он рассеянно провёл по губам костяшкой пальца. В горах вас тяжелее выследить.
В горах мне и оторваться тяжелее.
Ольжана
Лале. Она строго на него посмотрела. Я не хочу оставаться на одном месте дольше ночи. Тем более если это место башильерский монастырь. Это опасно. Но безусловно, там можете остаться вы вы заслужили отдых.
Лале согнул ногу, сел ровно.
Снова захотите лететь в птичьем теле?
Именно так я делала до того, как встретила вас. Чтобы занять руки, Ольжана расправила складку на юбке. Смогу прожить ещё несколько дней.
Мы уже обсуждали это, госпожа Ольжана. Лале покачал головой. Что, если потом разминёмся? Тогда и мне лучше нигде не задерживаться. Когда-то вы улетали от чудовища в одиночку, но возвращаться к этому плохая затея, потому что Дёрнул подбородком. Сами понимаете.
Будь оно неладно!
Ольжана стиснула руки. Вот так на пустом месте новая задача и выбор, как и всегда, между одним злом и другим. Ей не хотелось, чтобы Лале мучился, как не хотелось и путешествовать в птичьем теле это всегда давалось ей непросто. Ну и догадывалась она, к чему относилось многозначительное «сами понимаете»: в Тачерате Ольжана не смогла упорхнуть от Сущности, поэтому сейчас почувствовала себя такой огромной, толстой и неуклюжей, что захотелось сжаться в комок. Беспомощная и медлительная, даже спастись не может!
Ольжана приподняла голову. Подтянула к себе колени и обняла их, чтобы казаться меньше.
В Тачерате, процедила она, вы говорили, что нужно послушать вас и сделать наоборот. Недавно я уже задерживалась на одном месте, и это дорого мне обошлось. А сунуться в башильерский монастырь ну не бред ли?
Не в этот раз, произнёс Лале хрипло. Клянусь, там с вами ничего не случится
Как вы можете в этом клясться? спросила Ольжана разочарованно. Вы влияете на чудовище не больше, чем я.
Ей стало неудобно сидеть с подтянутыми коленями. Расстроенная, Ольжана вскочила на ноги, злясь на себя, на мир и на Сущность из Стоегоста. Она ведь обещала себе, что будет умнее, а что тут придумаешь?
Лале ухватил её за руку. Он сжал её запястье, точно боялся, что она убежит, и Ольжана мысленно хмыкнула: она-то? Тем более босая?.. А потом поняла, что именно он сделал, и от этого сердце пропустило удар.
Госпожа Ольжана, сказал Лале серьёзно, смотря на неё снизу вверх. Вы ведь меня знаете. Я никогда бы о таком не заговорил, если бы не был уверен. Ни один из башильеров в том монастыре не причинит вам зла.
Да откуда вы Она неловко потопталась на месте.
Оттуда. Просто знаю. Лале по-прежнему не выпускал её руку. Его голос смягчился: Правда, это удивительный монастырь, госпожа Ольжана. Для нас с вами он исключительная возможность перевести дух. Такого больше не представится, а я
Болезненно улыбнулся.
Я был бы благодарен, если бы мы воспользовались этой возможностью.
И разжал пальцы.
В голове у Ольжаны будто щёлкали огромные счёты.
Вот так всегда, думала она. Она не может принять решение самостоятельно. Да, это разумно слушать других и вычленять здравое зерно, но в какой момент разумный человек становится идущим на поводу? И Лале, конечно, нарочно так говорил он знал, что она не сможет отказать ему в отдыхе и не настоит на путешествии в одиночку, потому что страшно не уверена в себе и своей выносливости в птичьем теле.
Расскажите, что в вашем монастыре такого исключительного. Ольжана поняла, что это прозвучало слишком грубо и требовательно, но слово не воробей.
Расскажу, ответил Лале послушно. Он по-прежнему смотрел на неё снизу вверх, и глаза его казались собачьими влажно-тёмными, преданными. Я объясню всё, что надумал, и поверьте, в этот раз всё не так, как в Тачерате. Там-то вотчина пана Авро а монастыри знаю я.
Чудовищу от этого ни тепло ни холодно, заметила Ольжана грустно.
Если бы она стояла к Лале ближе хотя бы на полшага, то это уже бы выглядело неприличным. Ольжана и так некстати представляла, как могла бы положить ладони ему на плечи, и краем сознания жадно запоминала всё, что её окружало: горы, солнце, пчёлы над корзиной с фруктами, чтобы потом соединить это с воспоминанием о тёплой руке Лале. И чтобы потом, как сорока, унести это ощущение к себе в сокровищницу умилительно-слащавых воспоминаний тех, над которыми она посмеивалась, но которые грели её в чёрные дни.
Только вот слащавость слащавостью, а шевелить мозгами надо.
С вами ничего не случится, повторил Лале упрямо. Теперь ничего. Мы быстро едем в последние дни. Наверняка отдалились от чудовища это раз. Два вас никто не будет испытывать, как ведьму. Три мы заночуем в высокой башне, и когда вы увидите её, то поймёте: может, было бы мудро остаться в монастыре на подольше, настолько он напоминает крепость.
Ольжана поджала губы, но ничего не сказала.
Подумайте, предложил Лале. Необязательно отвечать сразу. У меня есть зарисовки этого монастыря; хотите, потом покажу?.. Он нашарил трость, рывком поднялся. Ну а если мне не удастся вас убедить, пускай. Нет так нет. Не будем останавливаться, потому что одну я вас в птичьем теле не отпущу.
Трогательно. Ольжана скривилась. Но глупо. Неужели вы откажетесь от отдыха, если откажусь я? «Или ты знаешь, добавила мысленно, что я этого не сделаю, чтобы не почувствовать себя недоверчивой сукой?»
А. Лале припал на трость и разогнулся с застенчивой улыбкой: ну прямо и не скажешь, что пытался её в чём-то убедить! Я переживу, госпожа Ольжана, не беспокойтесь.
Небрежно махнул рукой:
Поверьте, я умею делать себе больно.
* * *
Чёт. Нечет.
Раз-два-три.
Ольжана всегда считала увереннее, чем читала. Она думала, что умеет рассуждать здраво, но чем дольше она жила на свете, тем сложнее становились задачи, которые ей требовалось решить. Теперь казалось, что перед ней всегда невидимые весы, и ей нужно не дать перевесить той чаше, в которой больше страданий. Но что это за чаша?
У каждого выбора свои последствия. Ольжана могла бы настоять, чтобы они с Лале проехали мимо монастыря. Но вскоре нога Лале разболелась бы ещё сильнее, и Лале стал бы проводить в дороге меньше времени. Значит, их снова бы настигло чудовище.
Так что Ольжана выбрала монастырь.
Они прибыли туда, когда уже стемнело. Лил дождь, и монастырь на горном уступе выглядел сказочно и зловеще каменный, посеребрённый лунным светом. Ольжана смотрела на него, пока кибитка ползла по петлистой дороге. Ашеге́р, назвал его Лале. Затерянная башильерская обитель.