Соболиные волковские брови подскочили аж до светлых кудрей.
Что?!
Дети, такие терпеливо уточнил Чередников, показывая рукой, школьного возраста граждане.
У таких дам, как Ирина, детей нет и быть не может, в этом объяснении прозвучали нотки недоумения и снисходительности. Потомки и творчество две вещи несовместные!
Пушкин так не считал.
Каяшева считала.
А вы?
И я не считаю, признался Волков, приложив палец к губам, двое у меня. А может, и больше, только мне о них еще не сообщили. Пока.
«Все-таки приятный мужик. А говорят, актеры все индюки надутые. Автограф, что ли, попросить. Для мамы», думал Шурик, пока они шествовали к даче Волкова.
Еще он должен был про себя признать, что в работе в Морозках кое-какие плюсы есть. Он, конечно, давно уже не восторженный юный зритель, по все-таки приятно, что вот так, запросто, общаешься с настоящим актером, да еще каким!
По дороге Волков по-свойски рассказывал, как первый раз сыграл милиционера: «Точь-в-точь как ты, участкового, и знаешь, проникся!», называл по именам и отчествам генералов и членов ЦК, свойски приглашал «обращаться, если что». В общем, были некоторые основания размечтаться. Нет ничего удивительного в том, что за недолгие пять-семь минут пути Саша в своем воспаленном воображении успел дослужиться до капитана, занять место Порфирьича и поработать консультантом на очередной волковской кинокартине про героев-муровцев, которую обязательно будут смотреть такие же, как Шурик, юные мечтатели. Уже получилось даже и генеральский кабинет занять, но тут как раз подошли к калитке, на которой висела металлическая табличка «П. Волков».
Гостеприимный хозяин, откинув крючок, пропустил участкового вперед.
Прошу.
У вас что же, калитка не закрывается на замок?
Тот лишь плечами пожал тоже не актерскими, широкими, как у шахтера.
Зачем? У меня поживиться нечем.
Скромничал, конечно, заслуженный артист, хотя, возможно, с его точки зрения, обстановка и была бедненькой. Стены увешаны картинами в роскошных рамах, изображавшие все, от продуктов питания до березовых рощ, от румяных крестьянок до чахоточных тургеневских барышень. Посреди гостиной красовался царь-стол, огромный, на львиных изогнутых ногах, под тончайшей, паутинкой вышитой скатертью. Подпирал потолок царский же буфет с витражными стеклами. На пол без всякого почтения брошен великолепный ковер, пушистый, черно-бордовый, которому самое место было или в музее, или на стене. Кожаный шикарный диван, устланный вышитыми кипенными салфетками против вытирания. Но более всего взгляд Саши притянуло и восхитило иное два огромных кресла с «ушами», обтянутые полосатым тиком, напротив всамделишного камина, настоящего, с полкой, подпираемой двумя тетками-кариатидами, кованой решеткой и даже специальной ширмочкой против искр и углей. Именно в таком и полагалось сидеть всем великим сыскарям от Шерлока Холмса до Пал Палыча Волкова ну а напротив, само собой, должен иметь место быть личный друг и коллега, никак не меньше старший уполномоченный, а то и генерал Александр Чередников.
Пока Саша мечтал и любовался, Волков без особого интереса поверхностно осмотрелся и уверенно заявил:
Ничего не тронуто.
Вы уверены? Может, все-таки пропало что? Серебро столовое или другие ценности.
Ах да, это. Сейчас гляну, Волков выдвинул один ящик, другой.
Лицо у него было удивительно подвижное, живое, на экране чистая ртуть, а тут какое-то сонное и равнодушное. Очевидно, по нему читалось, что это все неинтересно, а осматривает он свои закрома исключительно для успокоения власти и очистки совести. Вот повреждение ставень вызвало куда больше переживаний.
Вот это свинство, разворчался он, стекло зачем выбивать? Вошли бы в дверь, как порядочные люди. Теперь стекольщика искать.
Что ж насчет ущерба, Пал Палыч? напомнил Чередников, втайне рассчитывая на то, что человек такой широкой души не сочтет себя пострадавшим вовсе. Точно ли ничего не пропало?
Волков, точно спохватившись, полез в буфет, откуда извлек два удивительных маленьких бокала, пузатых, из загадочно переливающегося хрусталя, отделанных серовато-серебристым металлом, глухо проговорил, шаря в ароматных недрах:
Вот негодяи, Шурик, представь, похитили заветную бутылку. Ну да ничего, и, влезши в свой портфель, достал небольшую плоскую флягу.
Ловко расплескав по полтиннику в бокалы, предложил:
За знакомство.
Я не
Совершенно ничего не слышу, посетовал заслуженный артист. Пей. Ты мне сразу понравился.
Ну как после такого отказаться? Саша вяло влил в себя спиртное, думая, что вот теперь ему точно конец, но волшебный напиток, напротив, как будто моментально впитался в кровь, кости и суставы, все собрал воедино. И теперь участковый Чередников в своей новой, обновленной модификации был готов к любой судьбе.
Окончательно освоившись, он спросил у милейшего Пал Палыча, не откажется ли тот пройти в отделение, и актер легко согласился:
Конечно, чего ж нет?
Еще более собравшись с духом, Саша спросил, не подтвердит ли Пал Палыч там же, то есть перед руководством, сведения о том, что в доме Каяшевой был подпол. Тут Волков замялся, подумал и сказал прямо:
Давай, Шурик, я сперва ей позвоню. Уж не обижайся, нет у меня желания соседке свиней подкладывать. Понимаешь?
Чередников на голубом глазу соврал, что да. Он собирался было проявить оперативную смекалку и втереться в доверие, предложив проводить до уличного автомата, как Волков открыл секретер, извлек оттуда телефонный аппарат и, сняв трубку, набрал код и номер:
Алло, Людочка. Узнали? Да, Пал Палыч. Да, пожалуйста, Ирину Владимировну. То есть как не на месте? Где ж она, шалунья, пропадает посреди рабочего дня ах, вот оно что. И что, давно? В самом деле, странно. И вы не в курсе понимаю, не беспокойтесь Слушай, Шурик, это уже положив трубку и повернувшись с серьезным лицом, сказал он, пойдем-ка побыстрее к вам. На Кузнецком говорят, что сами найти ее не могут.
И трех часов не прошло, как прибыла группа с Петровки, снова появились пожарные, и моментально обнаружился вход в подпол, а там, среди осколков взорвавшихся от жара многочисленных банок, обгоревшего хлама и спекшихся корнеплодов три обгоревших тела.
Старший муровской группы спросил капитана Макарова:
Они?
Я с ними так близко не знаком, чтобы по обгорелым останкам узнавать, проворчал тот, но кому ж быть, как не им.
Он пошевелил черные, хрупкие от жара металлические трубки, бывшие в прошлой жизни инвалидной коляской.
Мать неходячая, а вот еще, капитан протянул руку, но не решился дотронуться до того места, где ранее у живой Ирины была шея, это янтарь оплавился. В Кенигсберге видел такое, в сорок пятом.
Запаковывайте, приказал муровец.
Останки вынесли; теперь эксперты работали, упаковывая разного рода обуглившиеся фрагменты, чтобы не исчезли следы, фотографируя остатки каких-то журналов, книг, документов, отбирая пробы тошнотворного месива, в которое превратились заботливо собираемые припасы.
А где ж мой летеха многомудрый? Макаров озирался в поисках участкового, но Чередников, который только-только тут находился, куда-то делся.
Шурика выворачивало так, как никогда в жизни. Все-таки одно дело морг, туда входишь подготовленным, воспринимаешь то, что лежит на полках, с номерками на синих пятках, не как людей, а уже как неодушевленное. Свидетеля, что ли, который может что-то поведать, а то и обличить преступника. В общем, там все было по-другому, а не так, как тут, когда вскрывают черные доски, и оттуда, из угольной преисподней, вырывается отравляющий смрад стылого мяса и выносят на рогожках такое ма-а-а-ленькое, черненькое, то, что осталось от красавицы в цвете лет, доброй старухи, молчаливой заботливой няньки.
Вроде пустой желудок был, рвало уже всухую, и больше всего Саша боялся того, что кто-то услышит его истошную икоту и заглянет в эту купу боярышника и жасмина, который он порядком загадил. Накатился следующий приступ, Чередников в полном бессилии, утирая выступившие слезы, от неловкости вслух пробормотал:
М-м-м-мать, когда ж все это кончится?..
И услышал ответ, краткий и по делу:
А как привыкнешь так и тотчас.
Артист Волков, собственной персоной, протягивал ему уже знакомую флягу:
На вот, рот ополосни. Эк как тебя, болезный. Столичный, что ли?
Д-да Чередников глотнул, к горлу подкатило, но о, чудо! волна погасила волну, мутить стало куда меньше.
Оно и видать. Я-то ленинградец, и не такое видал, после такого хоть в Освенцим, хоть в Хиросиму ничем не удивишь, просто так пояснил Волков, не выпендриваясь. Да-а-а, дела невеселые у нас. Мягко говоря, паскудные дела. И капитану вашему не позавидуешь: насколько я понял, он, бедолага, на пенсию намылился. Придется отложить.
Чего вдруг. Так дело-то не мы будем вести, уже куда более окрепшим голосом заметил Саша. К сожалению
Как знать, как знать, вроде бы равнодушно говорил артист, и Чередникову почему-то казалось, что он исподтишка как бы разглядывает его, оценивает. Взгляд у него вроде бы светлый, открытый, а вот так наставит свои зрачки и точно в дуло заглядываешь.
А скажи-ка мне, Шурик, как бы мимоходом осведомился он, обидно-завидно, что не ты работать будешь? Или, будем говорить прямо, вообще вся эта история побоку?
Саша не сразу понял, что он имеет в виду. А осознав, немедленно обиделся:
Я, товарищ Волков, ВЮЗИ окончил! Всего одна тройка. В адвокатуре с первого курса.
Пал Палыч до чрезвычайности удивился:
Так что ты тут тогда делаешь, после адвокатуры?
Следователем хочу быть.
Хотеть значит мочь. Будешь, заверил актер. Как ни крути, все-таки именно ты поднял вопрос и о подполе, и это Кстати! Чего ты там по поводу детей спрашивал, к чему?
Да так
Ну-ну, не скромничай, нехорошо.
Молочница говорит, и вы подтверждаете, как человек, неоднократно бывавший в доме, что детей школьного возраста постоянно в семействе не было. Соседские забегали от случая к случаю, а постоянных не наблюдалось. Между тем на пожарище я лично обнаружил обгоревшую тряпку, мешок из-под школьной сменки
Волков сдвинул красивые брови, переспросил:
Сменки?
Сменной обуви то есть.
Я знаю, что такое сменка. Я спрашиваю, где он? Знаешь?
Шурик с сомнением отозвался:
Теперь, наверное, не знаю. А тогда просто валялся, в пепелище.
Волков, поразмыслив, предложил: если уж Саша закончил свои дела тут, в кустах, не пойти ли обратно, присоединиться к обществу?
Они вернулись, Чередников изложил свое сообщение главному опергруппы. Тот некоторое время пытался уразуметь, потом, вывалив красные глаза, процедил:
Какой мешок? Какая сменка? Он повернулся к Макарову. Товарищ капитан, расшифруйте доклад вашего подчиненного, не дайте дурнем помереть.
Сперва сам попытаюсь понять, покладисто отозвался капитан и, крепко ухватив участкового за локоть, увел в сторону.
Вы, товарищ лейтенант, в своем уме или обалдели? Что за детский сад посреди работы, что за тимуровщина? Повторяю вопросы: какой мешок? Какая сменка?
Однако это был уже совсем не тот краснеющий участковый, запинавшийся от того, что не знает фамилии молочницы. Это был обновленный, заматеревший Чередников, которому пара глотков из волковской фляги придала бодрости и нахальства. Он спокойно и даже не без высокомерия ответил:
Во время первичного осмотра места происшествия я лично обнаружил обгоревший фрагмент текстильного изделия, визуально напоминающего мешок синтетической ткани, обычно используемый школьниками для переноски сменной обуви в целях соблюдения санитарно-гигиенических норм в учебных заведениях
Капитан Макаров приказал:
Прекратить словоблудие. Отвечать толком: по каким, вашу мамашу, признакам ты опознал в обгоревшей тряпке детский мешок для сменки? Написан номер школы? Фамилия ученика? Вышиты инициалы?
Да, тут что-то Чередников недоработал. Он поперхнулся, смутился и признался, что нет.
Написано было «Рига», и просто кулиска такая пошита, и продет шнурок
Капитан взбеленился не на шутку:
Знаю не знаю! Утверждать, что мешок используется для сменной обуви школьника, можно лишь тогда, когда он обнаружен у школьника, а внутри эта самая обувь! А Каяшева модистка была! Портниха то бишь! Она могла в мешке этом хранить нитки, лоскут, сухари, что угодно! Детей не было в доме. Ты со своими ценными замечаниями знаешь, куда пойдешь, прямо сейчас и с песней?!.
«Нет, это никакой не Порфирий Порфирьич, это уже целый Рогожин или кто там из неуравновешенных у Достоевского, размышлял Саша, смиренно уронив голову и кивая. Вот сейчас он меня убьет, закопает и будет по-своему прав».
Немедленному смертоубийству помешало появление свидетеля: Пал Палыч Волков, завершив раздачу автографов, незаметно приблизился и теперь тихонько стоял в сторонке, не вмешиваясь. По всему судя, поджидал окончания воспитательного процесса.
Я на пенсию собрался, непонятно кому пожаловался капитан Макаров, доработать бы спокойно. А тут эва, вынесли сюрпризец на рогожке Вы вот дедукцией трясете, а что с покушением на дачу а кстати, вот, товарища Волкова?
Все в порядке, кротко вступился тот, мы до несчастья как раз с товарищем лейтенантом осмотрели мои помещения, и я официально готов подтвердить отсутствие всяческих претензий. Все хорошо, ничего не пропало. И, вообще, по сравнению со случившимся это такая чушь и ерунда. Вы, товарищ капитан, можете смело забыть про казус с дачей. А вот если не возражаете, я еще немного поговорю с товарищем участковым персонально?
Да бога ради, если не брезгуете, великодушно разрешил Макаров, отталкивая от себя вялого Чередникова.
Актер без церемоний взял Шурика под локоток и отвел в сторону.
Пошли, проветришься.
Они сошли с Лесной улицы, миновали центральную, углубились и миновали лесополосу. Некоторое время они шли в молчании; Чередников, сам не имея никакого желания говорить да и рот пока опасался открывать лишний раз, видел, что товарищу артисту есть что сказать, причем именно ему. Но тот пока выдерживал паузу, надо думать, по учению Станиславского.
Наконец вышли на берег водохранилища. Тут не было ни песка, ни полого спуска в воду, сами склоны были укреплены колотым острым гранитом, по которому нельзя было пройти, не порезав ног. Поэтому тут не было ни нянек с детьми, ни купальщиков.
Волков, сев на скамейку, приглашающе похлопал по доске.
Угощайся, актер протянул портсигар, Чередников отказался.
Некоторое время они сидели молча; Волков, казалось, покуривая, задремал, Саша, полностью забывшись, смотрел, как играет на воде солнечный свет, поплескивает, разбиваясь о камни, вода. Прикрыв глаза, легко можно было забыть про вопли руководства и все события последних нескольких часов, заодно и представить себя где-нибудь на берегу теплого моря
«Неплохо бы», подумал Шурик, но не успел размечтаться как следует, как проснулся его спутник.
Вот что, Саша, начал он и снова затих.
И в Чередникова постепенно вползало чувство тщеславия: все-таки не с кем-то жаждет посекретничать легендарный Пал Палыч Волков, а с ним, Александром Александровичем, пока лейтенантом, но там видно будет И снова Саша, воспарив мечтами, уже мысленно сменял уходящего на покой, утомленного, старого и потому порядком поглупевшего Порфирьича и наводил полный порядок на вверенной ему территории. Причем острым, орлиным, новым взглядом немедленно выявлял недочеты в повседневной работе, и под его чутким руководством, с внедрением всех новых методов криминалистической науки