А дождь так и лил, так и хлестал в стекла окон омнибуса. По временам завывал ветер, сверкала молния и гремел гром. Была буря. Омнибус, в ожидании багажа, стоял около плохо освещенного одним газовым фонарем станционного подъезда. Площадь перед станцией была вовсе не освещена, и чернелось совсем темное пространство. На подъезде переругивались носильщики на непонятном языке, который супруги принимали за испанский, но который был на самом деле местный язык басков. Все было хмуро, неприветливо. Николай Иванович взглянул на часы и сказал:
По парижскому времени четверть одиннадцатого. Достанем ли еще чего-нибудь поесть-то в гостинице? Есть как волк хочу, прибавил он. Две порции румштека подавай и то проглочу!
Уж и поесть! Хоть бы кофе или чаю с молоком и булками дали и то хорошо! откликнулась супруга.
Но вот сундук принесен и взвален на крышу омнибуса, проводник вскочил на козлы, и лошади помчались по совершенно темному пространству. Ни направо, ни налево не было фонарей. Глафира Семеновна была в тревоге.
Уж туда ли нас везут-то? говорила она. В гостиницу ли? Смотри, какая темнота
А то куда же? спросил супруг.
Да кто же их знает! Может быть, в какое-нибудь воровское гнездо, в какой-нибудь вертеп. Ты видал проводника-то из гостиницы? Рожа у него самая разбойничья, самая подозрительная.
Однако у него на шапке надпись: Готель-де-Франс.
Да ведь можно и перерядиться, чтобы ограбить. Что меня смущает это темнота.
Полно Что ты Разве это возможно? успокаивал супруг Глафиру Семеновну, а между тем уж и сам чувствовал, что у него холодные мурашки забегали по спине.
Главное то, что мы в карете одни. Никто с нами в эту гостиницу не едет, а приехали в Биарриц много, продолжала супруга.
Не думаю я, чтобы здесь проделывали такие штуки. Европейское модное купальное место.
Да, модное, но здесь испанская земля начинается, а испанцы, ты, я думаю, сам читал, нож у них на первом плане нож разбойничество
Николай Иванович чувствовал, что бледнеет. Он выглянул в открытое дверное окно омнибуса и затем произнес дрожащим голосом:
В самом деле по лесу едем. Стволы деревьев направо, стволы деревьев налево и никакого жилья по дороге. Не вынуть ли револьвер? Он у меня в саквояже, сказал он жене.
Да ведь он у тебя не заряжен.
Можно зарядить сейчас. Патроны-то у тебя Ах, патроны-то ведь в багажном сундуке, а сундук на крыше омнибуса!
Ну, вот ты всегда так! набросилась на мужа Глафира Семеновна. Стоит возить с собой револьвер, если он не заряжен! А вот начнут на нас нападать нам и защищаться нечем.
Да ведь никто не знает, что не заряжен. Все-таки им можно напугать. Я выну его.
И Николай Иванович стал отворять саквояж.
Постой Погоди Фонари появились Улица Мы выехали из леса остановила мужа Глафира Семеновна.
Действительно, выехали из леса. Ехали улицей с мелькавшими кое-где газовыми фонарями. То там, то сям попадались постройки. На одной из них виднелась даже вывеска: Hotel de Bayoune. Наконец постройки пошли уж вплотную.
Ну, слава богу, город здесь, если что случится, так и караул закричать можно. Услышат сказала Глафира Семеновна и перекрестилась.
Николай Иванович тоже ободрился и тотчас же стал упрекать жену:
Какая ты, однако, трусиха Это ужас что такое!
Да ведь и ты то же самое
Я? Я ни в одном глазе
Однако за револьвером полез.
Это чтоб тебя успокоить.
А дождь так и лил, ветер так и завывал, гремя железными вывесками.
Омнибус остановился перед железной решеткой, за которой виднелся двухэтажный дом с освещенной фонарем вывеской Hotel de France, висевшей над входной дверью. Из двери выбежал мужчина с непокрытой головой и с распущенным зонтиком, отворил дверцы омнибуса и, протянув руку Глафире Семеновне, помог ей выйти и под зонтиком проводил ее до входа.
Сзади ее перебежал и Николай Иванович.
Супруга стояла в швейцарской и говорила:
Коробки со шляпками Бога ради, коробки со шляпками чтоб не замочило! Ле картон авек де шапо ля плюй же ву при, авек параплюи Николай Иваныч, бери зонтики и беги в карету за коробками.
8
Комната в гостинице осмотрена супругами. Цена сообщена. Их сопровождал хозяин-француз, тот самый, который выскочил из гостиницы с зонтиком к Глафире Семеновне.
Дорого сказал Николай Иванович в ответ на объявленную цену. Се шер Больше шер, чем в Париже. А Пари дешевле
Он хотел было торговаться, но Глафира Семеновна перебила его.
Брось Биарриц ведь самое дорогое, самое модное место, сказала она. Здесь, само собой, дороже Парижа.
Модное-то модное, но почем знать, может быть, мы не в центре города, а в каком-нибудь захолустье? Да и верно, что в захолустье, судя по той пустынной дороге, по которой мы ехали.
А если это в захолустье, то ночь переночуем, а завтра и переедем. Ведь завтра утром пойдем смотреть город и увидим, в захолустье это или в центре.
Пока они разговаривали по-русски, француз-хозяин хлопал глазами.
Если вы возьмете у нас полный пансион, то, разумеется, вам обойдется дешевле, проговорил он по-французски.
Глафира Семеновна перевела мужу.
Какой тут пансион! воскликнул тот. Надо прежде испытать завтра чем и как здесь кормят, а потом уж уговариваться о пансионе. Нон, нон, пансион демен, завтра пансион, дал он ответ хозяину. А апрезан дони ну дю тэ тэ рюсс русский чай и манже, манже побольше. Глаша! Ты лучше меня говоришь. Скажи ему, чтоб подали нам чаю, молока, кипятку к чаю и поесть чего-нибудь.
Начала ломать французский язык Глафира Семеновна. Хозяин понял и объяснил, что еды теперь он никакой не может дать, кроме хлеба, масла и яиц, так как кухня уже заперта. Она перевела мужу.
Ну, черт его дери, пусть даст к чаю хоть хлеба с маслом и яйца.
Хозяин ушел. В комнату начали вносить картонки, саквояжи, баульчики, полушки. Явилась в комнату молоденькая заспанная горничная в черном платье и белом чепце и стала приготовлять постели и умывальник. Глафира Семеновна раздевалась, снимала с себя корсаж и надевала ночную кофточку. Николай Иванович сердился и говорил:
И как это они здесь за границей свою кухню везде берегут! Кухня и повар словно какая-то святыня. Еще нет одиннадцати часов, а уж и кухня закрыта, и ничего достать поесть горячего нельзя. Мы, русские, на этот счет куда от иностранцев вперед ушли! У нас в Петербурге, да и вообще в России, в какую хочешь захолустную гостиницу приезжай ночью до полуночи, то тебе уж всегда чего-нибудь горячего поесть подадут, а холодного ветчины, телятины, ростбифа, так и под утро дадут. Разбудят повара и дадут. А здесь в хорошей гостинице только в одиннадцатом часу и уж отказ: кухня заперта, его превосходительства господина повара на месте нет.
Ну что делать, в чужой монастырь с своим уставом не ходят, откликнулась умывавшаяся супруга. Такие уж здесь порядки.
Да пойми ты: я есть хочу, есть, я путешественник и приехал под защиту гостиницы. Гостиница должна быть для меня домом, как это у нас в России и есть. Ведь это гостиница, а не ресторан. А я в ней и холодной еды себе вечером достать не могу, доказывал Николай Иванович.
Девушка принесла в номер чай, сервированный на мельхиоре, две булочки, два листочка масла, но яиц не было.
Пуркуа без еф? Яйца нужно! Еф! воскликнул Николай Иванович.
Но горничная заговорила что-то на непонятном для супругов языке.
Испанка, должно быть, сказала Глафира Семеновна. Эспаньоль? спросила она девушку.
Non, madame Basque дала ответ горничная.
Баска она.
Что же она про яйца говорит?
Ничего понять не могла я. Да брось. У меня в корзинке два хлебца с ветчиной есть, которые ты купил в Бордо, вот и съешь их.
Ах, Бордо, Бордо! Вот видишь, как Бордо нам помог, а ты не хотела в этот город заехать! проговорил Николай Иванович. Ну, баска, уходи, проваливай, махнул он рукой остановившейся горничной и смотревшей на него недоумевающими глазами. Да никак она и кипятку к чаю не подала? взглянул он на поднос с чаем.
Подать-то подала, но меньше чайной ложки, в маленьком молочничке, отвечала жена и покачала головой: Не могут они научиться, как русские чай пить любят, а еще имеют здесь в Биаррице так называемый русский сезон.
Да, да, подхватил Николай Иванович. К англичанам приноравливаются, англичанам и чай приготовляют по-английски, и английские сандвичи делают, пудинги английские в табльдотах подают, хотя эти пудинги никто не ест за столом, кроме англичан, а для русских ничего. А русских теперь за границей не меньше, чем англичан, да и денег они тратят больше. Черти! закоснелые черти! выбранился он и принялся есть хлебцы с ветчиной, купленные в Бордо, запивая их английским вскипяченным и доведенным до цвета ваксы чаем.
Хлебцы с ветчиной опять навеяли ему воспоминание о Бордо и о других винных городах, мимо которых он проехал, и он снова принялся вздыхать, что не побывали в них.
Ах, Бордо, Бордо! Но о Борле я не жалею. Но вот за город Коньяк никогда я себе не прощу
Да уж слышали, слышали. Я думаю, что пора и бросить. Надоел, оборвала его супруга.
Эдакий знаменитый винный город
Брось, тебе говорят, иначе я погашу свечи и лягу спать.
Хорошо, я замолчу. Но я удивляюсь твоей нелюбознательности. Женщина ты просвещенная, объездила всю Европу, а тут в Коньяке, который лежал нам по пути, имели мы возможность испробовать у самого источника
Глафира Семеновна задула одну из свечей.
Не замолчишь, так я и вторую загашу, сказала она.
Какая настойчивость! Какая нетерпеливость! пожал плечами муж и зажег погашенную свечку.
Надоел Понимаешь ты, надоел! Все одно и то же, все одно и то же Коньяк, Коньяк
А ты хочешь, чтобы я говорил только об одних твоих шляпках, купленных тобой в Париже?..
Как это глупо!
Глафира Семеновна, кушавшая в это время грушу, рассердилась, оставила грушу недоеденною и начала ложиться спать.
Николай Иванович умолк. Он поел, зевал и стал тоже приготовляться ко сну, снимая с себя пиджак и жилет.
На дворе по-прежнему ревела буря, ветер завывал в каменной трубе, а дождь так и хлестал в окна, заставляя вздрагивать деревянные ставни, которыми они были прикрыты.
Погода-то петербургская, нужды нет, что мы в Биаррице, на юге Франции, сказал он.
Не забудь запереть дверь на ключ, да убери свой бумажник и паспорт под подушку, командовала ему супруга.
Ну вот Ведь мы в гостинице. Неужели уж в гостинице-то?.. проговорил супруг.
А кто ее знает, какая это гостиница! Приехали ночью, не видали ни людей, ни обстановки. Да наконец, давеча сам же ты говорил, что, может быть, эта гостиница находится где-нибудь на окраине города, в захолустье. Сундук давеча внес к нам в комнату совсем подозрительный человек, черный как жук и смотрит исподлобья.
Хорошо. Вот этого совета послушаюсь.
Николай Иванович положил под подушку часы, бумажник и стал влезать на французскую высокую кровать, поставив около себя, на ночном столике, зажженную свечку.
В трубе опять завыло от нового порыва ветра.
Холодновато, холодновато здесь на юге, пробормотал он, укрываясь по французскому обычаю периной. Как мы завтра в море-то купаться полезем? Поди, и вода-то теперь от такого ветра холодная, такая же, как у нас в Петербурге.
Ну вот Ведь здесь купаются в костюмах, а костюмы эти шерстяные. В костюмах не будет так уж очень холодно. Все-таки в одежде, отвечала Глафира Семеновна.
Через пять минут супруги спали.
9
Ночью утихла буря, перестал дождь, и наутро, когда Николай Иванович проснулся, он увидел, что в окна их комнаты светит яркое южное солнце. Он проснулся первый и принялся будить жену. Глафира Семеновна проснулась, потянулась на постели и сказал:
Всю ночь снились испанские разбойники. В чулках, в башмаках, в куртках, расшитых золотом и с ножами в руках. Все будто бы нападали на нас. А мы в лесу и едем в карете. Но я почему-то не пугалась. Да и не страшные они были, а даже очень красивые. Нападают будто на нас и трубят в рога.
Это ветер всю ночь завывал, а тебе приснилось, что в рога трубят, заметил Николай Иванович.
А один будто бы с головой, повязанной красным платком Точь-в-точь как мы видели в опере А один из них ворвался в карету, схватил меня на руки и понес будто бы в лес.
Николай Иванович покрутил головой.
И всегда тебе мужчины снятся, которые тебя на руках таскают, проговорил он. Но я молчу. А приснись мне испанки, так ты бы уж сейчас набросилась на меня от ревности, хотя бы я ни одной из них на руках и не таскал, Полно врать-то! Когда же это я за сон?.. На дворе, кажется, хорошая погода? спросила она.
Прелестная. Солнце светит вовсю
Он отворил окно и сквозь пожелтевшую уже листву платана увидал голубое небо, а между двумя домами виднелся кусок морской синевы. Невзирая на восемь часов утра, уличная жизнь уже началась. Сновал народ по тротуару, проезжали извозчики в пиджаках, красных галстуках и в испанских фуражках без козырьков с тульями, надвинутыми на лоб. Везли каменный уголь в телеге, запряженной парой рыжих быков с косматыми гривами между рогов, тащился серый осел с двумя корзинками, перекинутыми через спину, в которых был до краев наложен виноград. Щелкали бичи, бежали в школу мальчики с связками книг, пронзительно свистя в свистульки или напевая какие-то разудалые мотивы. В домах через улицу были уже отворены магазины. Николай Иванович увидал газетную лавку, кондитерскую с распахнутыми настежь дверями и, наконец, вывеску Hotel de l'Europe.
Знаешь, Глаша, ведь мы хоть и наудачу приехали в эту гостиницу, а остановились в центре города, да и море от нас в ста шагах. Вон я вижу его, проговорил Николай Иванович.
Да что ты! воскликнула Глафира Семеновна и тотчас же, вскочив с кровати, принялась одеваться. Неужели видно море?
Да вот оденешься и подойдешь к окну, так и сама увидишь.
А купающихся видно? Ведь тут так прямо на виду у всех, без всяких купален и купаются мужчины и женщины. Мне Марья Ивановна рассказывала. Она два раза ездила сюда.
Нет, купающихся не видать. Да ведь рано еще.
Глафира Семеновна торопилась одеваться. Она накинула на юбку утреннюю кофточку и подскочила к окошку.
Быки-то, быки-то какие с косматыми головами! Я никогда не видала таких. Шиньоны у них, указывала она на пару волов, тащащих громадную телегу со строевым лесом. Смотри-ка, даже собака тележку с цветной капустой и артишоками везет. Бедный пес! А кухарка сзади тележки под красным зонтиком идет. Должно быть, что это кухарка Вот за этого несчастного пса я уже отхлестала бы эту кухарку. Вези сама тележку, а не мучь бедную собаку. Смотри, собака даже язык выставила. Нет здесь общества покровительства животным, что ли?
Но Николай Иванович ничего не ответил на вопрос и сам воскликнул:
Боже мой! Михаил Алексеич Потрашов на той стороне идет!
Какой такой Михаил Алексеич?
Да доктор один русский Я знаю его по Москве. Когда езжу в Москву из Петербурга, так встречаюсь с ним в тамошнем купеческом клубе. Вот, значит, здесь и русские доктора есть.
Еще бы не быть! Я говорила тебе, что теперь здесь русский сезон, отвечала супруга.
И еще, и еще русский! снова воскликнул муж. Вот Валерьян Семеныч Оглотков, переваливаясь с ноги на ногу, плетется. Это уж наш петербургский. Он лесник. Лесом и бутовой плитой он торгует. Смотри-ка, в белой фланелевой парочке, белых сапогах и в голубом галстуке. А фуражка-то, фуражка-то какая мазурническая на голове! У нас в Петербурге солидняком ходит, а здесь, смотри-ка, каким шутом гороховым вырядился! Батюшки! Да у него и перчатки белые, и роза в петлице воткнута! Вот уж не к рылу-то этой рыжей бороде англичанина из себя разыгрывать, прибавил Николай Иванович и сказал жене: Однако давай поскорей пить кофей, оденемся да и пойдем на берег моря. Все вниз к морю спускаются. Туда и доктор Потрашов пошел, туда и Оглотков направился.