Медово-гранатовый бензин
Горяшек Тикито
Музыка
художественный язык аффектов, эмоций, настроений и чувств.
Музыка
калейдоскоп желаний, солнце.
Желания одного
этюд, простая и понятная музыкальная форма.
Желания множества
«кошачий концерт» перекрестных этюдов.
Дизайнер обложки Валерия Валерьевна Зайцева
© Горяшек Тикито, 2024
© Валерия Валерьевна Зайцева, дизайн обложки, 2024
ISBN 978-5-0062-7033-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Кантата битых стёкол. Акт 1
Воин в роли рыцаря со страниц куртуазных романов.
Нелогичная ратуша.
Великанская зима. Рассвет.
Когда-то я загадал пройти по дороге тяжелого метала, но ты это прекрасно знаешь.
Жаворонок и черная-черная птица встрепенулись, недоумевающе переглянулись. Роковые и симфонические оркестровые духовые, ударные и струнные сессии третейских инструменталистов, задали Нелогичной ратуше апокалиптический темп и ритм. Затрепетав под сводом свинцово-снежных облаков, Воин достал из кисета папиросную гильзу, желто-красный табак. И тяжесть пригнула его к земле, ведь вес всего загробного марсианского, венерианского или иного, давил нещадно, обременял. Да и медные саксгорны судей, мягкое, никчемное звучание! мешали дерзко думать, поступать.
Солнце, тихонько позвал Воин, прикурив от светлячка, уголька или искорки. И лихо прошелся по безымянной электрогитаре, в тембре и чистоте похожей на ведущие электрогитары рок-музыкантов 20-го века. Это вступление жесткое, бескомпромиссное и смелое требование, пробилось до самых башенных вершин Ратуши.
Ответа не последовало. Приноровившись к гротескному стилю, Воин сумел вскинуть голову в атональном гитарном соло с неба сорвались двадцать четыре увесистые снежинки. Рейнеке заря его, и колдовское любящее солнце, слезы льет? Воин в надежде открыл глаза, но увидел лишь безразличную пасмурную высь. Он осекся и в небрежном трансе съехал на характерный скрежет, позволив нескольким лопнувшим струнам рассечь его ладони. Стекленеющая кровь залила снег, и Воин в фехтовальном взмахе замарал лицо Витражного ангела исполнителя желаний, словно собирающего мозаику из многоцветных надежд и их бесцветных последствий.
Что думаешь, заря? робко, нежно спросил Воин.
Тягостное молчание послужило ему ответом. Воин преклонил колено, да, настоящий рыцарь со страниц куртуазных романов, и упрямо уставился на узор из полупрозрачных стекол, инея. Сосредоточившись сверх всякой смертной меры, он начал перебирать оставшиеся струны и выдавать Ангелу беднейшую из теней именитых рок-баллад:
После смерти Рейнеке я все гонялся по кругу за солнцем, всегда всходящим и заходящим позади меня, Воин вплотную приблизился к мозаике, как бы положив руки на понурые плечи Ангела, но постарел, зари так не увидев.
На том рыцарская лирика и оборвалась. Строго осмотрев «Безымянную», Воин спиной прислонился к витражу и занялся перетягиванием струн. Воображение ли, но пока витые нити вибрировали под его сигилами магическими музыкальными символами, вытатуированными на ладонях, Воина больно-больно кололо прошлое. И в голове его фальшиво пел затертый образ совести, незаурядного ума и чувства ответственности:
Погоня эта была трагичной, достойной. Сколько раз ты молил Ангела о том, чтобы не дойти до опустевшего дома? Ты был безутешен, ведь мечтал вернуть ее; ты никак не мог смириться, ведь желал быть с ней. Часы черной-черной птицы тикали песни жаворонка лились. Но ты всегда доходил до опустевшего дома, отпирал двери его и с порога слышал ненавистный ход, тик-тик-тик, и с каждым невысоким свитом, фю-фи-юи-ю, солнце лишь яснело, расцветало в твоей памяти. И ты сорвался на запретное, недозволительное. Рыцарь, что ты натворил?
Воин припомнил что-то такое мучительное сигилы приценились к восстановленной гитаре в тягучем и тяжелом характере:
Со сцены я признал, что без Рейнеке конец мой близок. Но не позволил страху овладеть, ведь в тот день гости великанской осени пировали подле меня. Я горячо их поблагодарил, обернувшись, Воин улыбнулся пустоте, и попросил веселиться, славиться. Они прекрасно понимали, куда и как мне путь лежит, но не отказали в прощальной просьбе. Когда я ушел, лишь она одна неувиденная заря, ускользнувшее солнце, осталась со мной.
Воин оперся на «Безымянную», вызывающе расправил плечи и в голосе уподобился самым хриплым блюзовым исполнителям:
И побрел я куда-то, дороги не зная. И в мостовых огнях увидел призрака у обочины темной. Шагнув под фонари, призрак склонился надо мной, посмотрел мне прямо в глаза смятение вцепилось в мою душу. Призрак ласково спросил: «Воин, а что ты делаешь здесь?» То был фантом моего солнца, давно погасшего. И я ответил ему: «Знаешь, а я иду туда, где смогу найти тебя». Услышав такое, призрак опечалился. И льстиво меня предостерег: «Воин, остановись! Эта дорога приведет тебя на Марс».
А в ответ мелодичная тишина зимних сверчков, невесть откуда прискакавших в Ратушу. И рыцарь со страниц куртуазных романов антологий добродетелей, при жизни смерть как волновавших Рейнеке, заставил гитару жалобно стонать, резонировать с ветром:
Призрака я не послушал, «Безымянная» перешла на заунывное рычание, сбив Воину дыхание, и не сбавил шаг.
Снежинки несогласно побежали по стеклам пространство наполнилось запахом ароматических масел. Но Ангел хранить продолжил многозначительное молчание.
Молчишь? словно выдохлась «Безымянная».
Не дождавшись пустого ответа, Воин гневно указал грифом на сгущающиеся перламутром тучи и заорал как проклятый в компиляции текстов множества рок-групп:
Витражный ангел! Смятенные, ласковые, печальные и льстивые фокусы твои жалкие, глупые насмешки. Рейнеке была рождена в огне, дикости и дерзости. Воин расхохотался сухо, горько, я на себе испытал это. Раскаленная, жаром своим она была готова завладеть душой любого человека. Но, Воин тяжело вздохнул, закрыл глаза и сжал с силой челюсть, выбрала меня. Стеклышко, ты слышишь? Верни мне мою избранницу. Молчишь? Ты всегда молчишь, но я заставлю тебя говорить со мной!
Взбодрившись, третейские инструменталисты взялись выбивать из воздуха межзвездную пыль. Рыцарь добро размахнулся гитарой, разнес витраж, лишь силуэт Ангела каким-то образом остался невредим, и заставил «Безымянную» фыркать и огрызаться мифическим, технологическим зверем:
Рейнеке? На далеких-далеких землях Марса, где никогда-никогда не гуляли благостные ветра, солдаты произносили имя ее лишь шепотом. Ходила по ставкам молва, что она подкармливала само пламя. И пламя покорно ело из ее рук.
Воин и не заметил, как кончики среднего и безымянного пальцев ведущей руки срезались, утратили всякую чувствительность. Он повалился на колени гитара раззадорилась в рваных риффах:
На далеких-далеких землях Марса, где лишь кровь лилась дождем, имя ее громом и рок-н-роллом рассекало углекислые небеса. Ходила по ставкам молва, что она честно билась в огне, поэтому я никогда не доверял коварным, трусливым теням. И только она, Воин костяшками постучал по голове, властвовала, властвует и будет властвовать над моими видениями.
Желто-красная молния ударила в силуэт Ангела снег начал испаряться со всех башен Нелогичной ратуши, кутая роковые и симфонические оркестровые в саван непроглядного тумана. Где-то далеко-далеко кашлянул Бог грома и рок-н-ролла попадали в страхе зимние сверчки саксгорны судей однозначно захлебнулись, уступив литаврам и грохочущим барабанам. Атмосферный разряд спровоцировал чудовищный сход лавины, потащившей к фундаменту Ратуши глыбы обледеневшего камня и чудом чудесным не похоронившей под собой оглушенного Воина. Сознание его замерцало, в бреду вязком преподнеся Рейнеке, да, униформа переменного иль постоянного тока была ей к лицу, в бессмертном сценическом образе.
Стоил ли ответ таких усилий? Перламутровый свод разошелся заземленная «Безымянная» электрическим хлыстом выдернула Воина из, эх, солнце, чего таить, соблазнительных грез. Вспышка виниловые и платиновые крылья явственно поднялись. Осколки витража растаяли в искрящееся ничто, из силуэта представив Ангела во плоти и виртуозном великолепии. Он гордо, игриво вскинул пламенеющую голову и недвусмысленно направил на Воина именитую двухгрифовую электрогитару самого божественного вида, строя и лада.
Вызов принят, Воин, пропел Ангел. И беспечно застрял на зубодробительном легато в репертуаре наибыстрейших гитаристов уцелевшие зимние сверчки предательски закопошились в нервах рыцаря. От наслаждения он чуть было не выронил из дрожащих рук оплавленную гитару, но упрямая «Безыменная» заставила Воина покрепче перехватиться в обороне, ведь «Именитая» дала ей понять: коль Воин хочет прорваться на Венеру к умершей возлюбленной, сначала ему придется победить Ангела в струнной дуэли. С чего бы вдруг? Все-таки Воин когда-то загадал пройти по дороге тяжелого метала А самый-самый тяжелый метал, солнце, может быть только о любви; и о потере любви; и о жертве ради любви; и о предательстве всего человеческого, героического, чудовищного, божественного и инопланетного во имя любви.
Этюд 1
Арендодатель в роли уязвлённой баронессы.
Юго-восточная ставка.
24-я весна. Утренняя заря.
В нижней части Юго-восточной ставки в остовах двадцати четырех поездов с одобрения звездной кошки Порезы кипели нешуточные страсти: сотрудники Арендодателя наследной госпожи юго-восточной баронии, чья гордость была уязвлена в тринадцатом этюде черным-черным котом, трудились, заботились; гранатовые проводные телефоны технические приспособления мифических цвергов, передающие непередоваемое и связывающие несвязываемое, разрывались; двенадцатисантиметровые сметы подписывались; отказ от родительских прав заверялся; тяжелая строительная техника заправлялась. И никто кроме зубастой Порезы не улыбался сквозь битые стекла.
В верхней части Ставки в вышке-голубятне некогда водонапорной башне, возвышающейся над железнодорожным депо, двадцать три голубя корпели, ворковали над двадцатью тремя чашечками из полупрозрачного костяного фарфора. Они усердно полоскали клювы в нейрометаболических стимуляторах, готовясь к аномально-пасмурной погоде и перенастраивая свои навигационные системы с Солнца на магнитные поля Земли. И нечто, скажем, «перекрестное» в костюме Мертвеца-птицы привязывало к лапкам голубей желто-красные атласные флажки и кожаные мешочки с сухими чернилами, пряностями, пылью металлов и прочими алхимическими ингредиентами.
В архитектурном центре Ставки в психофармакологическом ритуале подготовке к двадцать четвертому Вальборгу Арендодатель облачилась в архаическое платье из винных штокроз, на шее защелкнула золоченый горжет. Склонившись мечтательно на камеру Юр штатного фотографа, виртуозно щелкающего чувственные, волнительные и даже где-то эротические тона и полутона этюдов, она доверила сизому голубю-герольду в пожеванном бацинете шлеме с кольчужным воротом желто-красный конверт, украшенный виниловым и платиновым пером.
Вспомнив то, что Арендодатель когда-то загадала отомстить черному-черному коту, голубь-герольд насупился забрало шлема угрюмо упало.
Этюд 2
Фосфор в роли Вечерней звезды.
Юго-восточные палаты.
24-я весна. Рассвет.
С восходом солнца Вечерняя звезда сказочно зарделась, зарозовела. Гранатовый проводной телефон зазвонил мышцы, жилы и нержавеющие струны отдыхающей в ресторане «Рёнуар» электрогитары «Ротко» натянулись летаргический сон Фосфор перестал быть таковым. И сидящий на кабельной линии жаворонок вестник жизни подумал: «Фю-и-фю-и-фью! Нечто нехорошее грядет».
За возвращением Вечерней звезде пламенеющего, достойного Рейнеке образа последовал первый удар в окно. Недостаточно? Витражные перемычки окна сосновые, еловые и пихтовые заграждения, усиленные металлизированными можжевеловыми ягодами, расклеились и просели. По мореным брускам начал стекать желто-зеленый шартрез. Запах зверобоя, шафрана и сельдерея раззадорил, разбередил незаживающую на голове Фосфор рану. Ту самую, знаете ли, электрогитарную рану из пятнадцатого этюда.
Откуда-то сверху в Палаты вторглись голуби с желто-красными флажками второй удар вдоль поврежденных волокон окна заронил в память Вечерней звезды искру. Та спешно разошлась фальшфейером, в цвете похожим на упавший в руки Фосфор конверт Арендодателя.
Что было в том конверте? Узнав все детали распоряжения Режиссера двадцать четвертого Вальборга, голубь-герольд сочувственно помог Фосфор с иллюстрацией тульпы паранормального существа, рождаемого силой мысли и старанием воли. И нарисованная мистическим образом кошка в нарочито безобидном наброске сыграла влажным носиком, по полю тетрадному размазав чернильную мордашку. Чихнув, она улыбнулась Вечерней звезде размыто и, ох, маленький пряный бесенок, неоднозначно.
Фосфор приправила тульпу виниловым и платиновым пером, мельхиоровой пылью, перечной смесью. И едва коснулась губами алхимического рисунка:
Неси в себе мой дождь, мой ветер и мое ненастье. Будь жертвенна собой, горька, пикантна.
Поцелуй спровоцировал кошку выгнуть спинку. Движения ее показались Фосфор академически точными и предельно натуралистичными. Эосфер младшая сестра Фосфор оценила бы. И, конечно же, оценит.
Хвалю, Специя, кивнула Вечерняя звезда. И навалилась на расшатанную оконную раму третий удар сломал анкерные болты и печати ароматических смол. Достаточно? Двадцать четыре голубя обронили перья двадцать четыре натюрморта из профилированного оконного стекла разлетелись вдребезги. И «Ротко» благополучным аккордом вспомнила о «Тевтонском роке» агрессивно-бензиновом маяке Фосфор.
И сидящий на кабельной линии жаворонок пропел: «Юи-юи-фю, солнце. Самый полный ход».
Этюд 3
Тульпа в роли Специи.
Светло-синий мост Нелогичная ратуша.
24-я весна. До полудня.
Тории ворота птичьего рубежа терялись в серости, утопали в синеве. Под неоглядным грозовым воротом, в холодном градиенте. Тревожно, солнце. У первых вертикальных столбов, связанных двадцатью четырьмя веревками из рисовой соломы, обрядовая и пробивная кошка материализованная мысль Фосфор приветственно вильнула хвостом, расстроив игру ветра, суеверий, талисманов и колокольчиков. Навострив ушки, она показательно остановилась всего в одном коротком рывке от грозящих ей клювов-чеканов. Прямо под оборонительным пределом. И, царапнув землю, по завету Вечерней звезды вызвала апрельский дождь. Реверансом вороны асинхронно захлопали крыльями, ободряюще залопотали и высоко взвились черная-черная птица с осколком солдаткой каски в клюве подавилась оливкой и сбросила с изогнутой перекладины медиатор из верблюжьей кости. Ведь дождь оказался многозначительно теплым. Вполне благодарная, Специя зевнула, облизнулась. И, подобрав гитарный трофей, запрыгнула на ограду двухъярусного Светло-синего моста, что возвышался над болотами, холмами, рощами и аллеями Темно-синего парка.
Гости в разноплановых масках, по Мосту бредущие, раскрыли бледные кожаные зонтики и потянулись к Паприке, нарушая очередь в желании уберечь от меланхолии хоть кого-то слабожгучего, сладковатого и с горчинкой. До птиц, разумеется, никому дела не было. Но арьергард бестолково напирал, потоком тел вытесняя передовой зонтичный отряд за оцинкованные отбойники и сети ослабших тросов в месте сюжетообразующих аварий: гости поскальзывались и падали вниз; гости гостей грязно ругали; гости занимали места упавших гостей. А в мыслях все маски ли, птицы, коты и кошки, артисты, прощались с очередной зимой. Никто никого так и не уберег. Только дозорные, парами на флагштоках и флюгерах, прочистили друг другу мокрые перья. Со стороны Юго-восточных палат их заботы показались Фосфор лишь абстрактными мазками на державном полотне Города, не более.