А сейчас думаю я тебя одна вырастила, а тут мы вдвоём! Даже втроем, Лёля, подруга моя единственная, тоже была б счастлива помочь, от её Альки-то не дождёшься внуков.
Ты у меня такая смышлёная, с детства, такая умница! Читать в четыре года научилась. Я тебя к себе в библиотеку таскать рано начала, тебя студенты нянчили, когда у них от книжек голова уставала. Ты с ними буковки стала складывать, а потом я и не поняла, как, а ты все вывески по пути домой уже нараспев читаешь.
В школу пошла с радостью, и училась лучше многих, и в спорт пошла. Ты ж в баскетбол лучше всех играла, хоть росточком не вышла.
Это в отца. Он спортом увлекался, и баскетболом, и волейболом, и вообще. Я тебе мало о нём рассказывала. Не получилось у нас жизни, тебе полгодика только исполнилось, ушёл он. Сказал, что не любовь у нас была, ошибся он, а там любовь. А потом они с новой женой почти сразу в Казахстан уехали. Алименты присылал, тут не могу ничего плохого сказать. А вот папы у тебя не было.
Иной раз подумаю надо было мне с дядей Борей сойтись. Он помогал мне, как мог, и в жены звал. Но ты в тот год много болела, не могла я между им и тобой рваться. А ему детей хотелось, семью. Встретил девушку деревенскую, я сама ему рубашку на свадьбу покупала. Не было у меня к нему, как к отцу твоему, трепета. Ну, да что уж теперь говорить
Ты прости меня, дочушка, ты ж хотела после школы в ветеринарную академию поступать, а я тебя в Питер не отпустила. Куда, думаю, ребёнок в 17 лет из-под крыла вырвется, как жизнь повернёт, люди всякие, вдруг обидят! Ты покладистая у меня Согласилась на наш пед, он тебе с детства дом родной, я ж там в библиотеке испокон веков формуляры в хранилище перебирала
Жалею я, что от дурных людей тебя не уберегла. Хотя твой Глеб он же не такой был сначала. Вы первые годы хорошо ж жили, ездили везде, радостно так было на вас смотреть. Ты и квартирку его, вашу тогда, как конфетку отделала на все руки, умница моя, Светочка.
Ведь и когда диагноз тот тебе поставили, и ясно стало, что не родить тебе, пока не вылечишь спайки, Глеб в больницу мотался, сколько раз мы там нос к носу встречались. И всё ж мужская натура вылезла! Что у папы твоего, что у Глеба твоего! Муж жену любит здоровую, а брат сестру богатую так старые люди говорили. Ушёл за юбкой, и квартиру продал, не пожалел твоих трудов. Хорошо хоть деньгами поделился, и на том спасибо.
Хотя ты деньги никогда не считала ты ж у меня воспитана так была, что не в деньгах счастье
Дочушка моя, как бы я хотела видеть тебя счастливой. Если выздоровлю, сама буду тебя просить ребёнка взять из детского дома. В тебе столько хорошего, ты ж мой букет с нераскрытыми бутонами! Я тебя люблю. И всегда буду рядом.
Если выкарабкаюсь, порву письмо.
Мама.»
Света в оцепенении сидела за столом, когда в дверь позвонили.
Наверное, Нина? Мам, я скоро буду бабушкой! взглянув на портрет, прошептала Света
И пошла открывать дверь. А аккуратно сложенное в конверт чуть подмоченное письмо перекочевало на холодильник, за портрет
МУЛЦУМЕСК
Посёлок спит. Только окошко в домике у дороги теплится неярким светом. Настольная лампа? Через кисею занавески силуэт женщины. Склонилась над столом. Вяжет? Вышивает? Да нет же, рисует!
Ещё немножко, пять минуточек. Вот зелёной краской докрашу, и всё.
Но не тут-то было. И пять минут прошло, и ещё два раза по пять.
Лена уже почти год рисует. Взяли её в плен раскраски по номерам. Начинает вечером, после работы, и засиживается над холстом до поздней ночи. Она совсем не художник, простой оператор на почте.
Работа, может, и не тяжёлая, но нудная. И рабочий день длинный. И нервотрёпка с клиентами. И в компьютер всё заносишь, а он виснет. А ошибиться нельзя программа не примет. К концу смены устаёшь так, что хочешь только одного: тишины, покоя и умиротворения.
Всё это получаешь, раскрашивая картинки.
Дома Лену никто не ждёт. Кроме старого Дымка, который мягкой подушкой укладывается хозяйке на колени и посапывает, как человек, изредка подёргивая лапами во сне. Наверное, представляет себя игривым котёнком. Сколько ему? Лет 12, а то и больше.
Дочка в 3 классе приволокла с улицы серый комок с огромными глазами и крысиным хвостиком. Из шприца с бабушкой выкормили малыша из блюдца лакать не мог. Теперь Дымок старичок, а дочка Лиля взрослая. Ох, годы летят
Сегодня под волшебной кисточкой оживала сирень. Заготовку Лиля подарила, приезжали тут на праздники с женихом. Вместе в Питере на юридическом учатся, последний курс.
Руки раскрашивают, а мысли самотёком идут.
Лиля Доченька. Умница и красавица. Моя да не в меня. Вся в отца, которого не видела никогда.
Кисточка по сиреневой грозди скользит, а мысли по прошлому. Погрузилась думами в юность. В тот самый кусочек, который не яркой краской, а чёрной впору раскрашивать.
Вот так живешь, и не знаешь, что Судьба тебе приготовила.
После школы собралась, как мама, поступать в библиотечный техникум. Все книжки про любовь в поселковой библиотеке до дыр зачитаны. Грея ждала, верила, что приплывёт на трёхмачтовом галиоте под алыми парусами. Потому в Питер и стремилась, ведь там Нева, корабли, романтика. Без вечно пьяного папки, надоевшего огорода, безмозглых кур и прожорливых кроликов, без сенокоса и копки картошки. Совсем другая жизнь, городская, яркая!
А в мае приехала в посёлок бригада из Молдавии коттеджи строить. Четверо молодых парней и бригадир постарше. Один красивый, как актёр известный, прямо похож. Местные его Мулцумеском звали.
Первый раз услышала, подумала: имя какое странное. А оказалось, «спасибо» это по-молдавски. Парень уважительный такой, все мулцумеск да мулцумеск, вот деревенские и подхватили. Статный, аккуратный, не такой, как местные парни. Интересный.
Познакомились на танцах. Звали его Афанас. Без -ИЙ, как у русских. Коротко.
И случилась любовь.
Да такая сильная, что ни про какой техникум и речи уже не шло. Заговорили про свадьбу. Потому как рожать зимой.
Мама, как узнала, в слёзы. Хороший парень Афанас, работящий, да чужой. А как к себе увезёт, в Молдавию? Но и без отца ребёнка рожать позор, что люди скажут?
С папки-то взятки гладки он больше пил, чем работал, на маме всё держалось, и огород, и хозяйство.
Афанас с друзьями свататься пришёл, посидели, распили с родителем бутылочку, да и загадали свадьбу на сентябрь. Мама поохала-поохала, да делать нечего. В город съездили, заявление подали, кольца купили: жених не поскупился, невесте широкое взял, чтоб сразу видно, что замужняя идёт.
За полмесяца до свадьбы домой засобирался за родителями, за братом, за гостинцами молдавскими да за вином. Вот это что вина молдавского привезёт к свадьбе, и решило вопрос. Отец сказал пусть едет. И запил сразу, как будущий зять уехал. Как же, скоро дочку в жёны отдавать, репетировать надо!
Мама ж вовсю к свадьбе готовилась: продукты закупала, деликатесы, водку. Платье мне у лучшей портнихи в городском ателье заказали.
А когда в город на последнюю примерку поехала да фату из комиссионки забирать, принесли телеграмму.
«Приехать не могу ТЧК всё отменяй ТЧК прости ТЧК Афанас».
Слова вроде понятные, да как понять?
У меня как аквариум с золотой рыбкой из рук выпал. Вся жизнь вдребезги. Вот так жених! С готовой свадьбой на посмешище выставил.
Что там у него выяснять не кинулись. Ни к чему. Ясно поматросил, да бросил. Свадьбу отменили, а жизнь, что внутри зародилась не отменишь. Ребёночек-то, что под сердцем шевелится, не виноват, ему родиться не запретишь.
Но не зря говорят: одна беда не ходит. Пришла беда открывай ворота. Папка нажрался с горя до поросячьего визга и перевернулся на тракторе. Придавило сильно, смяло, как бумагу, лёгкие ребром пропороло, не спасли.
На похоронах мужики его свадебной водкой поминали да молдавана матюгали. Маму в больницу с кладбища на скорой увезли инфаркт. А у меня, восемнадцатилетней, ребёночек в утробе бьётся трепыхается. И жить не хочется.
А надо.
Тот отрезок жизни густым непроглядным туманом всегда затянут был, не вспоминала, не хотела, мысли горькие от себя гнала, а тут на тебе выплыло.
Лена вздохнула, кисточки отмыла, в банку с водой сунула, Дымка на руки подхватила, к груди прижала, гладить начала. Успокаивает мурканье-то. Всё-таки родная душа.
Мама после инфаркта как-то с Божьей помощью выкарабкалась. Фельдшерица на дом ходила, уколы колола.
Дочка, маме внучка, родилась в срок, черноглазая, чернобровая, милоты необыкновенной. Говорят, смешение кровей красоту даёт. Не врут.
Имя выбирать не пришлось давно было придумано, ещё папашей непутёвым. Лилиана. Так маму Афанасову звали, он хотел. Пусть.
Лилиана это по паспорту. А по-нашему, по-простому Лиля. Так её и до школы, и в школе звали. А как в Питер уехала, так Лилианой назвалась, полным именем, красиво, по-взрослому. А теперь получит диплом юриста, и вообще по имени-отчеству, Лилианой Афанасовной станет.
Чудно.
Необычно, да? Но красиво.
Когда имя и отчество по отцу давала, ещё надеялась на чудо, думала: а как вернётся? Ну не мог он их бросить! Видно, что-нибудь на родине сильно серьёзное случилось, раз так всё
Но чудеса, видимо, только в книжках бывают. Не вернулся Афанас. Столько лет прошло, а всё помнятся руки сильные да ласковые, и говор мягкий, плавный, не наш.
Теперь дочке 22, сама скоро мамой будет. Позвонила, мялась долго, вокруг да около всё, а потом призналась в положении. А диплом на носу. Говорит: «Так всё не вовремя, мам!»
Эх, доченька, дети, они не выбирают, когда им родиться. Взрослые выбирают. А деткам расплачиваться.
Короче, слово с молодых взять пришлось, что распишутся они там, в своём Питере. Не надо свадьбы, ну её, перевод деньгам, главное, что вместе с первого курса, проверили, чай, друг друга. Только пусть ребёнок родится в браке. Чтоб и по документам и папа, и мама.
И бабушка.
Лена подняла Дымка с колен, прижала к себе, как ребёночка. Покачала. Самой-то не смешно? Я бабушка? Дымок, слышишь? Ба-буш-ка Не знаю
А что нет-то? Бабушка и есть. Вон, и зрение подводит. Из-за компьютера, что ли, или и впрямь старость не за горами? Сорок осенью стукнуло. А сорок лет, говорят, бабий век.
Зато в 45 баба ягодка опять.
Лена прыснула и носом Дымку по ушам поездила. Похоже, раньше ягодкой стать придётся. В отпуск же собралась. В декретный. Ну, то есть в послеродовой. Скоро уже. Тогда картины не порисуешь.
Уже и бумаги все приготовлены, и на работе знают. Удивлялись, правда, ахали да охали замену на почту найти трудно. Проверяли, действительно ли можно бабке и в декрет. Но дочка не зря на юриста учится, всё разузнала, научила, как заявление писать, чтоб всё, как надо, оформить. Отправит родная «Почта России» её в отпуск по уходу за ребёнком, как пить даст, отправит!
Лена тихонько рассмеялась, продолжая гладить и покачивать на коленях Дымка, как ребёнка.
Лиля родит, доучиваться будет, диплом защищать. А баба Лена с ребёнком сидеть.
Как думаешь, Дым, справимся?
Справимся! А то! Руки-то всё помнят.
Жаль, мама не дожила. Как сердечко прихватило тогда, после папкиной смерти, так и не отпускало, пошаливало. Лилю помогла на ноги поставить, это да. Та школу заканчивала второй инфаркт приключился. Обширный. Не спасли.
Мальчик будет. На УЗИ разглядели. Слышь, Дым? Мальчишечка!
Наверное, тоже на деда похож будет. Моего-то в Лиле ничего нет, люди говорят. Черноглазая, чернобровая, яркая вся в отца. И мальчик красивым будет. И умным, как мама. Сильны гены-то молдаванские.
Дочка столько лет грозится отца разыскать. По интернету.
Да как найдёшь, если я ей только имя да фамилию отцовскую правильные сказала, а дату рождения соврала? Специально напутала с цифрами. Не готова я с Афанасом встретиться.
Хотя накатывает иногда. Хочется в глаза посмотреть. Они чёрные, бездонные. Не тёмно-карие, а как чёрные чернила, водой разбавленные. Со свинцовым блеском. Взглянуть и высказать всё, что бессонными ночами в подушку не до конца выплакано: про жизнь молодую, загубленную, и про дочку, отцовской любви не видевшую, про смерть глупую папкину, про работу постылую и про жизнь одинокую, постель холодную.
А потом раздумаешься вроде, Афанас ни в чём и не виноват. Сама себе жизнь выбрала, самой и отвечать А увидеться, наверное, надо. За дочку поблагодарить. За внука.
Может, дать дочке данные правильные?
А потом с внуком в гости без предупреждения заявиться и сказать: «Мулцумеск тебе за мальчонку, Афанас!»
Как думаешь, Дым, поймёт он, кто приехал?
ТУФЛИ
Были у Катерины туфли. Каблучок небольшой, кожа мягкая, ремешок тоненький не туфли, а сокровище! Памятные, мамины.
Тэа их мало поносила особо-то некуда было, да и рано Господь прибрал матушку. Лежали черевички в кованом сундуке в сенях, где материно приданое было сложено, и ждали своего часа.
Когда Катерина заневестилась ну, семнадцать годков ей стукнуло достал батя со дна сундука дорогие туфли жены-покойницы и под завистливые взгляды младших сестриц ей протянул:
Мерь, Катька. Ты старшая, твоё наследство! Будут впору считай, твои. На свадьбу обуешь, мамкины, чай!
Сердце из груди чуть ярким снегирьком не вылетело, когда, обтерев о передник ладошки, Катерина подошву той туфельки ко следку своему приложила. И обмерла. Впору!
Не зря тятенька время выжидал точь-в точь по ноге пришлись большухе материны черевички. Только лежали долго в сундуке без дела подошва кожаная в двух местах треснула. Вот досада-то. И по улице не пройдёшься, и в церковь не обуешь. Надо к сапожнику снести подлатает, как надо. На том с батей и порешили. И туфли в сундук сложили теперь на самый верх. Тогда нечем с мастером было расплатиться, батя сказал, мол, пускай лежат до лучших времён.
Лучшие времена летом пришли, как поспела вишня. Много ягоды уродилось. Чтоб с сапожником разобраться, набрала Катерина полну корзинку вишенья, туфельки мамины заветные в узелок завязала, да и отправилась к сапожнику, за семь вёрст в соседнюю деревню.
А у сапожных дел мастера дочка была на выданье, Катерине ровесница, Лёлькой звали. Хороша была Лёлька коса толстая ниже пояса, да и дом у сапожника полная чаша, не то что Катина изёбка.
Женихался в ту пору с Лёлькой Прохор зажиточный крестьянин с Покровки. Люди поговаривали, дело к свадебке шло. И так случилось, что Прохор-то в аккурат в то же время к Лёльке приехал, как девушка к папеньке ейному пришла. И тоже с вишеньем.
Когда Катя во двор вошла да про хозяина спросила, Прохор возле амбара свою зазнобу поддожидывал. Стоял картинно возле тына да спелые ягоды из свово лукошка одну за одной в рот кидал. А ядрышки смачно под ноги сплёвывал. Куры с петухом у ног парня на добычу кидались, чтоб доклевать мякоть сладкую, что вокруг ядрышка осталась.
Поздровкалась Катя да в избу зашла. Отдала туфлишки памятные мастеру, ягодой расплатилась да в обратный путь двинулась.
Прошла помене версты догоняет её Прохор на лошади и подвести предлагает.
Сперва Катерина поскромничала, отказала с поклоном, мол, пешей-то как-то привычнее, да парень настырным оказался, уговорил. Не стала долго препираться, косу на грудь перекинула, села на телегу да до дому доехала.
Так началась история любви деда Прохора и бабушка Катерины.
Сразу Лёльку побоку! хитро улыбался дед в усы. И внукам рассказывал, что с той минуты, как глянула на него Катя из-под чёрных бровей очами карими, батхатными, так и утоп он в них. И взял он в жёны девушку бедную, а не сапожникову Лёльку.
И любил Прохор свою Катю всю жизнь.