«Такие юркие, как мышки». Анне вдруг стало смешно. Она бегала по полу на четвереньках, ловила ускользающие листья и хихикала. Пойманные листья раскладывала в причудливый узор на полу кухни. Удивительное дело, уложенные в узор, они не пытались убежать. Даже если на них наступали колено или рука, листья не сдвигались с места. Скача за листьями по дому, женщина мимоходом глянула в большое зеркало. Оттуда на неё смотрела старуха с безумным взглядом. Пегие волосы растрепались, в них запутались сухие коричневые листья, под глазами залегли синие тени, из-под старого заскорузлого пледа торчали худые морщинистые руки. Старуха улыбалась беззубым ртом и тянула трясущиеся пальцы к Анне.
Анна остановилась, завороженно глядя на страшилище в зеркале. В голове из шороха листьев возник голос:
Иди сюда, девочка. Дай мне листик. Они такие вкусненькие, хрустящие сухие листики! Хе-хе-хе. Попробуй! Тебе понравится.
Анна сделала шаг к зеркалу, потом второй. Рука с сухим листом потянулась ко рту. На зубах раздался противный хруст, рот стал наполнятся прелой горечью.
Вдруг старуху заволокло белой пеленой. От зеркала пошёл пар. Тут же раздался пронзительный визг, словно кто-то скрёб гвоздём по стеклу. В горле запершило, Анна зашлась в кашле, стараясь освободиться от листьев, царапающих горло.
Вот так-то. Молощко, оно ущё шмоет. Ты плюй, Аннушка, плюй! Нишего, ушё будет холошо.
Шуршуня стоял с большой кружкой дымящегося горячего молока и щедро поливал им зеркало. В зеркале за молочными подтеками корчилось и стонало нечто, напоминающее ворох пожухлых гнилых листьев.
Закончив с зеркалом, запечный метнулся к печке, набрал из кастрюли новую порцию молока и стал поливать узор, выложенный Аннушкой из сухих листьев. Под струей молока узор распадался, превращаясь в черно-зелёную зловонную жижу.
В голове зашумело, потом словно лопнула струна, пульсация в висках утихла, мысли прояснились, и Анна, опустившись без сил на пол, почувствовала, как тёплое молоко льётся на пораненный палец. Шуршуня поднес к губам Анны кружку с молоком и стал поить её. Молоко стекало по щекам, подбородку, капало на грудь, оставляя белые дорожки. От него исходил мягкий сладковатый запах, так пахли в детстве руки бабушки Матрёны, когда она после дойки приносила полное ведро парного молока. Молочный аромат убаюкивал, Аннушка провалилась в глубокий исцеляющий сон.
Она проснулась, когда день клонился к закату. Тяжелые тучи, нагонявшие ранние сумерки, на несколько минут разошлись, выпустив золотые лучи. И вечернее солнце, и тучи, и ветер, безраздельно гуляющий между голых ветвей всё говорило о скором приходе зимы. Ледяной ветер осушил осеннюю влагу, выморозил голую землю, пригнул к земле пожухлые стебли. Как внимательный санитар, дезинфицирующий рану перед лечением, он тщательно продул все закутки, готовя землю к первому снегу.
Аннушка, чувствуя слабость в ногах, вышла на кухню. За столом у самовара пили чай Шуршуня и сенной дух Ошаня. В хрустальной вазочке стояли любимые нечистью лимонные подушечки. Пахло мятой и малиновым вареньем.
Плошнулашь, Аннушка? Вот и ладненько! Шадищь ш нами щай пить. Тебе энто надоть.
Аннушка села на заботливо подставленный запечным стул. Ошаня придвинул Анне чашку с ароматным напитком и двумя пальцами деликатно положил рядом конфету.
Шуршуня, что это было? Я заболела?
Жаболела, жаболела, запечный покивал головой и шумно отхлебнул чай из блюдечка. На тебя пледжимники напали. Говолил тебе Шпилидоша листья ублать, не пошлушала. Вот щуть беда и не пликлющилась.
Предзимники? Это кто?
Гм, прокашлялся Ошаня. Энто духи вредятины такойные. Объявляются на исходе осени, когда Северко зачинаеть дуть. Аккурат перед первоснегом. Любять прикинуться листьями. Люди на их внимания не обращають, а они много бед наделать могуть.
Некоторое время троица молча пила чай. Когда самовар наполовину опустел, Ошаня раскланялся с хозяевами и ушёл к себе в сенцы, прихватив из вазочки остатки лимончиков.
Шуршуня, а зачем ты молоком зеркало поливал?
Дык кололеву пледжимников плогонял. Пледжимники, они молощка ой как бояца. От энтой напашти только молоко и шпашает. Медом можно ишо мажать, но энто уж раштощительштво.
Анна поёжилась, вспомнив жуткую старуху из зеркала.
Спасибо тебе, Шуршунечка! Чтобы я без тебя делала! Аннушка наклонилась и чмокнула зардевшегося запечного в морщинистые щеки.
Ну лан, лан, плям штобы делала Мне б Шпилидоша ни в жижнь не плоштил бы, коли тебя не шпаш бы.
Шуршуня, может ты знаешь, куда он делся?
Запечный подул на остывший в блюдце чай, съел припрятанную от Ошани подушечку, шумно прихлебнул, поёрзал на высоком табурете, и решительно глянул на Анну круглыми совиными глазами.
Я-тко жнаю, токма тебе покуда не надоть енто жнать. Не волновайща, велнется домовой. Влемя плидёт, шама усё ужнаешь. А покамест пождно ужо, пойду-тка я шпать. Да и ты, Аннушка, голуба душа, штупай, тебе шилы вошштанавливать надоть.
Запечный отправился шуршать за печкой своим любимым веником. Дом погрузился в темноту. Из окна лился мягкий молочный свет. Анна подошла к окну. На улице тихо падал первый снег, покрывая уснувшую землю белым пушистым покрывалом.
4. Ворожея
Кто сказал, что весной Париж расцветает? Знаменитый серый камень, которым облицованы набережные Сены и сложены дома, не даёт возможности зацепиться взглядом хоть за что-то цвет стен, архитектурные завитушки или зелень газонов и разноцветье клумб. Все оттенки серого от хмурого неба до свинцовых волн реки. Даже ветер имеет серо-голубой привкус.
Но весной Париж действительно расцветает: вдоль тротуаров открываются бесчисленные цветочные лавки, продавцы выносят корзины с крокусами, фиалками и тюльпанами прямо под ноги прохожим. На самих тротуарах открываются уютные уличные кафе, в которых непременно подают кофе и круассаны.
Ах, Париж, Париж! На маленькой круглой площади в обрамлении седых величественных зданий танцует цыганка. Разноцветные юбки разлетаются колоколом, открывая стройные смуглые ножки. Чуть поодаль, возле тележки с жаренными каштанами, два мима, парень и девушка, разыгрывают историю любви. А над площадью летит вечное «Padam Padam»
Мадемуазель, ви, позвольте, рюсський?
Анна повернулась на голос. Перед ней стоял пожилой месье в тёмно-сером пальто, из-под которого виднелся шёлковый шейный платок. Надо же, какой франт.
Oui, monsieur, mais comment le saviez-vous? Анна собрала все свои школьные знания.
О, йето нье тгюдно. Ви он помахал в воздухе руками такайа кгасивайя! Такими бивайут только рюсский мадемуазель. Вот, йето для вас!
Месье словно из воздуха достал букетик бархатных фиалок и протянул девушке.
Merci, растерянно улыбнулась Анна.
Мужчина приподнял шляпу в прощальном приветствии, лукаво улыбнулся и подмигнул оранжевым глазом. Другой глаз, голубой, который становится серым, когда солнце заходит за тучи, смотрел внимательно и серьёзно.
Спиридон! Анна рывком поднялась на кровати. Ты вернулся? Когда?
Я смотрю, ви, мадемуазеля, по Парижам спите. Совсем своего домового позабыли, голосом пожилого месье из сна промурлыкал домовой. Он восседал на подоконнике в неизменных вязанных носках.
Спиридончик, как тебе не стыдно! Анна запустила в ворчуна подушкой. Ускакал среди ночи, и ни слуху, ни духу! А тут у нас знаешь, что было?
Знаю, знаю, Шуршуня уже рассказал. Пустила в дом предзимников. Я говорил тебе, голуба душа, вымети все листья! Ладно, у тебя полчаса на утренние процедуры. А я на заутрак штось-то сварганю. А то чую, чито бьез мьеня ви, мадемуазеля, питалися из рюк вон пилёхо! и, протянув Анне букетик фиалок, исчез.
Анна сунула нос в букет. Фиалки были самые настоящие. Их бархатные упругие лепестки нежно щекотали кожу. Словно ласковый привет от их дарителя. Аннушка смущено зарделась, отложила букетик и улыбнулась весенний Париж не хотел отпускать. За окном неделю мело. Ноябрь только добрался до середины, а зима уже обосновалась до самой весны. Тяжёлые белые тучи несли снег. Иногда в них появлялась прореха, и на землю сыпалась снежная крупа. Этой крупы насыпалось столько, что нечисть по призыву огородного даже выходила на субботник чистить дорожки.
Из кухни потянуло чем-то ароматно-сдобным. Совсем не французским. Спиридон варганил оладьи. Судя по всему, на кислом молоке. За печкой что-то грюкнуло, зашуршало, послышался приглушённый разговор.
Шпилидоша, ты когдыщь ей шкажешь?
Скажу, Шуршуня, скажу.
Щмотли, влемя-то идёть, а ейной годков-то школько уж, щай не девощка. А ейной ущитьщя ышо надоть.
Я знаю.
Толку-то што ты жнаишь. Вона, два мещаца ужо жнаишь! Шмотли, влемя упущтишь, щито делать-та буим? Опять в немтыли я не шобилающя.
Ну что ты заладил смотри, смотри. Смотрю. Знаю. Никто тебя немтырем не сделает. Я-то здеся! А что не говорю так момент выбираю. Вишь ли, расцвела она, прямо как фиалка! А тут я такой со своими новостями. Пущай девка погуляит чутку. Силы наберется, воли напитается.
Много она по жиме набелёца. Шнега лазве щто, да холода.
Что ты понимаешь! Снег и холод чистоту дают. И в душе и в помыслах.
Вы о чём? Уж не про меня ли разговор ведёте? Анна давно поняла, что всю эту домовую нечисть вывести на чистую воду можно только прямым разговором и твердостью. Нут-ка сказывайте, что скрываете!
Общаясь с обитателями своего дома Анна потихоньку перенимала их странный говор. Старые словечки нет-нет, да и проскальзывали в разговоре.
Доблое утлещко, Аннушка! Воть, отведай оладушков. Шпилидоша швалганил. Ш медком да шо шметанкою. А я тутащки жа кикимолу говолю. Подлошла девонька, в школу ейну отдавать надоть.
В какую школу, ты что, Шуршуня! Ей на порог избы приходить нельзя беду накличет. А ты её в школу, к детям заслать хочешь.
Енто в дом ейной нельжя, а в школу можно. Школа не жильё. Воть ешли б енто интленат был, то нельжя было бы. А в школу можно.
Ты, Шуршуня, мне зубы не заговаривай. Во-первых, в школу в сентябре принимают, а у нас зима на дворе. А во-вторых, что-то наш домовой притих. А, Спиридон?
Что? вскинулся домовой, сверкнул оранжевым глазом, сконфуженно сморщил нос и фальшиво улыбнулся.
Хватит оладьи печь. Садись, да за чаем нам и расскажи, куда делся, по какой надобности бросил нас, и о чём вы тут про меня сплетничали? Только про кикимору не ври.
Не буду легко согласился Спиридон. Но и говорить покамест мне нечего. Скажу только, Аннушка, одно ты здеся не просто хозяйка, а Хозяйка! домовой поднял вверх указательный палец, демонстрируя важность статуса Хозяйки. На конце пальца красовался длинный, загнутый коготь остатки кошачьего бытия. Так вот коль захотела, то слушай. Только, чур, сковородками в меня не кидаться!
Спиридон рассказал Анне, что бабка её, Матрёна, была из тех, кто владел тайным знанием. Люди таких ведьмами называют и за версту обходят. Когда Матрёна умерла, её сила должна была перейти к следующей в роду Аннушкиной матери. Но та к ворожбе оказалась не приспособлена, силу не приняла. Матрёна, в бытность свою, перешла на тёмную сторону и от домового, хранителя домашнего уклада, избавилась. В общем, Аннушке предстояло взять на себя бабкино ремесло и научиться управлять силой ворожеи. Спиридон в свою отлучку разведал, что слухи о ничейной ведьминой силе уже ходют, и не ровен час, появится какой-нибудь прохиндей, чтобы воспользоваться Аннушкиной неопытностью. Появление предзимников было первым тревожным звоночком.
Ты шутишь, Спиридон? Какая из меня ведьма-то? Я даже кофе сварить не умею, а тут зелья, заклинания, колдовство.
Хорошая из тебя ведьма выйдет. Самая что ни на есть. Только сил набраться тебе надоть. Ты уже начинаешь, набираться-то. По-весне, думаю, и начнём учиться потихоньку.
Я не хочу! Анна помотала головой. Я боюсь! И люди опять меня стороной обходить начнут! Нет, нет и нет!
Не боись. Не начнут. Они ж почему от тебя шарахались-то? Потому что хранителя у тебя не было. Дом неприкаянный стоял. А теперича домовой у тебя есть! Спиридон нежно погладил себя по груди, гордо задрав подбородок.
В печи громко треснуло полено, потянуло дымком. Смолистый сосновый запах смешался с запахом домашней снеди и мятного чая с шишковым вареньем. Спиридон достал своюлюбимую балалайку и нежная тонкая мелодия полетела по горнице. Анна вдруг поняла, вот это и есть её дом, и что бы ни случилось, она сделает всё, чтобы сохранить его уют. На душе стало легко и свободно. Откуда-то из глубины сердца поднялась тёплая волна радости. Она накинула на плечи платок, приосанилась и запела.
Да я цыганка молодая, я цыганка удалая,
Могу ворожить, ой, могу ворожить!
Я умею ворожить, ой, я умею ворожить,
Знаю, как прожить, ооой, знаю как прожить.
Песня вилась, как дымок, сворачивалась тугими кольцами ритма, потом распрямлялась напевным аккордом. И вместе с ней сворачивались и распрямлялись волны древней семейной ворожбы, воздух начинал балалаечно звенеть от витавшего в нём тайного знания. Анна получала силу ворожеи.
5. Старый Новый год
Ладно, не шуми, напишу я про Старый Новый год. Подумаешь, немного с опозданием. О хорошем писать никогда не поздно. Про ложку к обеду тоже помню. Не нуди. И хватить греметь тарелками, их и так не много осталось. Хочешь рюмочку вишневой наливки? Вот то-то же. Итак, с чего бы начать? Пожалуй, с самого начала
Аннушка нетерпеливо смотрела в окно автобуса, который осторожно катился по накатанной заснеженной дороге. Голые скукоженные деревья безмолвно наблюдали за дорогой, над их верхушками ветер гнал тяжёлые сизые тучи, обещающие снегопад. В автобусе было холодно и сыро, водитель экономил бензин.
«Господи, почему так медленно? Боюсь, до темноты не доберёмся» разочарованию не было предела. Надежда приехать домой пораньше таяла, как сосульки во время оттепели. Новогодние каникулы закончились неделю назад, но возвращаться в привычное русло рабочих будней не хотелось. Начальник Анны Николаевны побаивался своего главного бухгалтера и без лишних вопросов отпускал её с работы, когда возникала такая необходимость.
Чтобы отвлечься от тянущейся поездки, Аннушка погрузилась в размышления. Этот Новый год, вопреки ожиданиям, прошёл как-то никак. Корпоратив на работе отменили из-за болезни начальника, девчонки из планового звали посидеть в кафе, но Анна отказалась, сославшись на неотложные дела.
Отвязавшись от назойливых коллег, сделала рейд по магазинам в поисках подарков и вскоре, нагруженная пакетами и коробками, сошла с автобуса. Дома было темно и тихо. Не было ни ёлки, ни мерцающих гирлянд. В приоткрытую форточку немилосердно дуло, выстуживая уютное тепло.
Спиридо-о-он! Спиридоша, ты где? Анна прошла по комнатам, включая свет, чайник, духовку и обогреватель.
Домового нигде видно не было. Даже Шуршуня не возился приветливо за печкой. Нечисть словно ветром сдуло. Купленная накануне ёлка одиноко стояла в сенцах, там же валялось ведро и коробка с игрушками.
Эй, вы куда все подевались? Аууу!
Дом ответил глухой тишиной. Анне стало жутковато. Чтобы отвлечься, она установила ёлочку, украсила деревце шариками и гирляндами, включила новогоднюю музыку. Дом молчал.
В тишине прошли тридцатое и тридцать первое. В новогоднюю ночь начинающая ведьма вяло потыкала вилкой в селёдку под шубой, послушала речь Президента, откупорила бутылку полусладкого и чокнулась с зеркальным отражением. Зазеркальная Аннушка старательно повторила её движения, ни разу не ошибившись. В углу уныло стояла наряженная, как цыганка на ярмарке, ёлка. Вокруг неё недоумённою толпой толклись подарки. Всё это производило впечатление разноцветной шелухи, которая была не в силах скрыть уныние пустого жилья. Рассердившись на такую подставу от домашней нечисти, Аннушка залпом допила бокал шипучки, выключила телик и пошла спать.