Понимаю и принимаю необходимость усиления наших геополитических связей со странами Востока. Но надо помнить, что Россия это европейская страна, естественная и важная составляющая европейской культуры.
Не нужно забывать и о том, что русское православие это органическая часть христианства, которое является духовной основой Европы.
Общаясь с зарубежными коллегами и отмечая их готовность к сотрудничеству, я в то же время постоянно сталкивался с заранее определенным предвзятым отношением к нашей стране. В годы холодной войны на поверхности лежал антисоветизм, т.е. идеологическое и политическое неприятие идей социализма и коммунизма, которые исповедовали Советский Союз и его граждане. Эта невидимая стена как бы влияла на все наши взаимные контакты.
Профессиональные историки Запада, с кем мы общались, высказывали предубеждения, которые часто существовали даже помимо их воли и настроения. Это проявлялось и на мировых конгрессах, и на многочисленных международных и двусторонних встречах.
Конечно, и мы сами были нацелены на противостояние, но это не снимало вопросов об общих лимитах для западных ученых для сотрудничества с учеными из СССР и стран социалистического лагеря.
Подобная ситуация, как правило, не распространялась на наши личные взаимоотношения с учеными Запада. Но, разумеется, общий фон оставался трудным и конфронтационным.
Положение начало меняться с конца 1980-х годов и в 1990-е годы. Казалось, что с изменениями в России ценностные разногласия должны были снять или хотя бы уменьшить противостояние. Но в действительности в 2000-е годы оно возродилось уже под новым флагом. Это было неприятие России с геополитической точки зрения, которое распространялось и на оценки исторических событий. Я особенно остро ощутил это во время контактов с историками стран Балтии и частично Польши. Их жесткая позиция, интерпретация истории, фактически исключавшая многофакторный подход к истории, ангажированность, стремление подчинить оценку исторических событий сиюминутным политическим интересам влияли на возможности конструктивного сотрудничества с ними.
При этом надо отметить, что в стремлении доказать свою точку зрения на события 19391940 и последующих годов, они, вопреки принятым в мировой историографии оценкам, обвиняли Россию во всех смертных грехах с глубокой древности и до наших дней.
В подобном подходе к исторической памяти никакие контраргументы и очевидные всем доводы не воспринимались и отвергались без особых доказательств.
В основном эта позиция была свойственна историкам, политологам, журналистам не академического плана. Серьезные историки, как правило, старались не включаться в антирусские акции.
Они предпочитали отмалчиваться, поскольку антироссийская направленность поддерживалась официальными кругами и особенно средствами массовой информации.
В этой сложной ситуации мы продолжали линию на сотрудничество и контакты с теми многочисленными профессиональными историками академического плана, которые действуют в разных странах мира.
* * *
Работая в институте, по совместительству я преподавал в некоторых вузах. Из всех я бы выделил Дипломатическую академию МИД СССР. Это было в период с 1966 по 1976 год. Там читался курс по истории советской внешней политики. Я разделил его с известным дипломатом Валерианом Александровичем Зориным, который был советским послом во Франции, а затем какое-то время заместителем министра иностранных дел. Моим предметом была советская внешняя политика с 1917 по 1945 год, а Зорин читал курс по периоду после окончания Второй мировой войны.
И сегодня я вспоминаю свою работу в Дипакадемии с большим удовлетворением и даже с удовольствием. В то время в Дипакадемии были разные курсы. Были обычные слушатели, пришедшие учиться после школы. Но наиболее интересными были курсы для действующих дипломатов, причем самыми привлекательными были лекции для дипломатов высшего звена. Они все понимали с полуслова, имели большой жизненный опыт.
Другое воспоминание связано с лекциями, которые организовывались в Дипакадемии для жен руководящих работников, причем не только дипломатов. Я читал им лекции, кажется, раз в две недели.
Накануне первой лекции ректор пригласил меня в кабинет и попросил быть максимально осторожным и тактичным. Он прекрасно понимал и боялся того, что скажут эти жены своим мужьям вечером дома о Дипакадемии.
Однажды ректор позвал меня и поблагодарил за лекцию. Он сообщил мне, что какой-то высокопоставленный генерал позвонил ему и сказал, что в академии очень хорошие лекции.
В целом, работа в Дипакадемии была для меня очень интересной. Впоследствии во время зарубежных поездок я встречал в наших посольствах многих людей, которые слушали мои лекции. Не скрою, мне было приятно услышать их позитивные воспоминания о наших встречах и моих лекциях.
Говоря о своем участии в работе в других университетах, замечу, что я ограничивался эпизодичными лекциями в МГИМО, а позднее в РГГУ.
Но сравнительно недавно я оказался вовлеченным в новую для меня сферу деятельности. Речь идет о преподавании истории в средней школе. В прессе начал муссироваться вопрос о так называемой вариативности образования, которая привела к появлению в школе многих десятков учебников по истории. Впрочем, так же было и в отношении других школьных дисциплин.
Одновременно развернулись острые споры о «едином государственном экзамене». По инициативе тогдашнего министра образования и науки я был привлечен к работе по этим проблемам. В отношении ЕГЭ у меня уже была своя позиция. Сама идея мне сразу же показалась полезной. Формализация процесса экзаменов и их введение по всей стране должны были позволить абитуриентам из провинции поступать в столичные вузы и т.п. Но как это часто бывало в нашей стране, «добродетели оборачивались другой стороной». Началось резкое снижение качества образования в школе. Многие школы заботились не о содержании преподавания, а о натаскивании учеников для сдачи ЕГЭ.
В дополнение к этому, вариативность обучения и преподавания, которую я считал одним из главных достижений нашей образовательной системы, позволявшей учителям выбирать тот или иной учебник, также обернулась другой стороной. Например, в распоряжении учителей оказались более ста наименований учебников по истории, утвержденных министерством. Вследствие этого возможность выбора стала некоей профанацией, поскольку школа не могла физически приобретать такое количество учебников.
В дискуссию включился даже Президент страны, который заявил, что надо иметь по истории единый учебник.
Сразу же оживились противники всякой вариативности, они начали призывать вернуться к старым советским временам, когда был один учебник по типу «Краткого курса истории ВКП(б) КПСС».
«Прогрессивная общественность» активно выступила против этих попыток. И в итоге был найден некий компромисс было объявлено, что Президент имеет в виду общую единую концепцию преподавания истории в школе, в рамках которой могут быть рекомендованы три линейки учебников по истории России.
Была сформирована рабочая группа по подготовке такой концепции, названной культурно-историческим стандартом, и меня пригласили возглавить эту группу.
Я был очень воодушевлен этим поручением. Мы работали увлеченно. Главным институтом для нас был Институт российской истории. Конечно, в составе группы были люди с весьма разными взглядами на российскую историю. Наша задача мне виделась в том, чтобы представить сбалансированную точку зрения, без крайностей и без односторонности. Мы исходили из того, что подход к истории не должен раскалывать общество. Все-таки школа это не научный институт или университет, где могут сосуществовать различные мнения и позиции.
Мы полагали, что подготавливаемый «стандарт» это не обязательный вердикт или идеологическая установка. Но все же я хотел, чтобы в нем были не только успехи и достижения, упоминались бы и мрачные страницы нашей истории, включая ошибки. Предполагалось, что стандарт должен быть своеобразным «навигатором». Мы включили в него необходимость упоминания о сталинских репрессиях, о катынском преступлении и т.д.
Любопытная коллизия произошла с трактовкой термина «татаро-монгольское иго». Слова о татарах и монголах были подвергнуты сомнению еще ранее, но здесь мы подошли к самому понятию «ига». Бытовавшее с советских времен умолчание о связях русских князей и, в частности, князя Александра Невского с татаро-монгольскими ханами уже стало предметом внимания историков. Я помню нашу поездку вместе с С.Е. Нарышкиным в Казань, где я имел интенсивные контакты с «главным» историком-идеологом, советником глав Татарстана и директором Института истории Р.С. Хакимовым. В итоге мы заменили слово «иго» фразой о взаимоотношениях русских князей с Золотой Ордой.
Во многих регионах России (если не во всех) в школах существуют учебные пособия, касающиеся истории этих регионов. Они очень различаются и по содержанию, и по объему. В Татарстане это объемный том. Формально они не утверждаются на федеральном уровне. Из всех этих обсуждений я вынес убеждение о том, сколь сложно найти общие оценки и трактовки исторических событий даже в пределах Российской Федерации.
Мы завершили культурно-исторический стандарт и доложили об этом Президенту.
В целом, он не только одобрил текст, но и явно дал понять, что доволен проделанной нами работой. Мне рассказывали, что он был особенно доволен тем, что подготовленный материал не вызвал особенных возражений ни у коммунистов, ни у так называемых либералов.
Вскоре Президент вручил мне Государственную премию. И в своем выступлении он говорил о моих заслугах в европейских исследованиях; но люди, близкие к Президенту, поведали мне, что одним из аргументов в пользу присуждения мне премии была и моя работа над культурно-историческим стандартом для нашей школы.
* * *
После достижения определенного, отнюдь не молодого возраста, кажется, что время начинает двигаться очень быстро.
Я продолжаю жить в непрерывном калейдоскопе дел и событий. Когда, после тридцати лет работы директором, я перестал им быть и стал научным руководителем института, казалось, что теперь начнется более размеренная жизнь. Но, видимо, есть не просто привычка, а устоявшийся ритм и стиль жизни, а их трудно изменить. К тому же я следую советам своего врача-кардиолога, которому, кстати, самому более 90 лет. Он рекомендовал мне жить в том же темпе, к какому я привык.
Я с большим интересом и воодушевлением работал над «Всемирной историей», которая была закончена совсем недавно. Это стало неким итогом многолетних занятий. И когда на исходе 2018 года мы отмечали 50-летие нашего Института всеобщей истории, с которым я прожил практически всю жизнь, мне было приятно и грустно.
Близкие друзья говорили, что это был мой день.
Когда я думаю, чтó дает мне силы и оптимизм, то прихожу к выводу, что их источником является постоянный поиск новых дел и новых увлечений, размышляю о новых трудах и о новых проектах, может быть, и о новых поездках (если позволит здоровье).
* * *
Словом, моя жизнь была и сейчас продолжает быть заполненной и насыщенной. И хотя все это интересно, но я сожалею, что так мало времени остается для прочтения массы книг и изданий по литературе и искусству, что поток всяких дел и текущей информации (в исторических трудах, в газетах и журналах, на телевидении) явно затрудняет возможность побольше и поглубже поразмышлять о вечных истинах.
Родители
Существует довольно банальная и расхожая истина, что все в жизни человека начинается с семьи и родительского уклада. Мое детство проходило в семье, где я единственный ребенок был предметом постоянного внимания и обожания. Надо прямо сказать, что, как и во многих других семьях, подобная концентрация внимания по-разному влияет на детей, но очень часто культивирует у них преувеличенное чувство собственного достоинства и даже превосходства. Оглядываясь назад, должен признать, что обстановка в семье, конечно, формировала мое ощущение, что я могу многое сделать. Я не чувствовал своего превосходства над сверстниками, но понимание известной исключительности нашей семьи, ее интеллектуального климата присутствовало во мне многие и многие годы.
Важнейшим фактором был, конечно, характер, цели и весь жизненный путь моего отца Огана Степановича Чубарьяна. Это был гуманный человек высокой порядочности и нравственных принципов. Я никогда не видел и ни от кого не слышал, чтобы он говорил с кем-либо неуважительно, повышал голос. Он был настоящий труженик, влюбленный в книгу, которая была культом и в доме, и на работе.
Отец родился и провел детство в Ростове-на-Дону, в армянском квартале Нахичевань, и каждый год летом мы ездили в Ростов. Я хорошо помню одноэтажный домик с садом, прогулки на Дон, изумительный «залóм», которым меня угощал дедушка. Еще помню, как дедушка резал кур прямо во дворе, ловко отрубая курице голову.
В 20 лет отец приехал в Москву, где познакомился с мамой, получил библиотечное образование и с тех пор постоянно жил в Москве. Я мало ощущал его армянские корни.
Трудно писать о близких людях, особенно, когда речь идет не о личной переписке или о мемуарах, а, к примеру, о сборнике статей или воспоминаний многих людей. Я, конечно, мог бы вспомнить сотни примеров и событий из нашей жизни, ведь всю жизнь мы прожили совместно, и я никогда не расставался с родителями надолго. Уже в моем зрелом возрасте я жил с ними на одной лестничной площадке.
Все это означало, что я находился в постоянном общении с моими родителями, и перипетии моего жизненного пути были для отца с матерью постоянным и ежедневным атрибутом их собственной повседневности. Фактически каждый день мы обсуждали события минувшего дня или прошедшей недели. Только в последние 20 лет перед уходом отца из жизни мы часто расставались (хотя и ненадолго).
По характеру работы отец сам много ездил по стране и за рубеж и, как правило, брал с собой маму. Да и я с середины 1960-х годов практически по несколько раз в году ездил за границу или в другие города нашей страны на различные встречи историков.
Но и в этих случаях дома был заведен абсолютно неизменный порядок мы каждый день разговаривали по телефону. Кстати, когда выяснялось, как дорого это обходится семейному бюджету, мы вспоминали слова отца, что эти затраты часть жизни, такая же необходимая, как покупка одежды, еды или летние поездки на отдых.
Вообще к деньгам у моих родителей было весьма «потребительское отношение» они считали, что деньги существуют, чтобы их тратить; поэтому, насколько я помню, у нас никогда не было больших накоплений, а меня приучили покупать книги, ездить на такси и т.п.
* * *
Я хотел бы отметить, может быть, наиболее интересные и, как мне кажется, существенные события в жизни отца и черты его характера.
Известно, что его многогранная деятельность в разных библиотеках страны, и особенно в последние годы в Ленинской библиотеке, вызывали общее одобрение и поддержку. Он отличался, я бы сказал, стратегическим видением места и роли библиотечного дела в нашей стране; его доклады всегда поражали масштабной постановкой вопросов. Библиотечное дело было, по его мнению, частью более общей проблемы развития культуры и, конечно, как это было принято в то время, связывалось с общей идеологической направленностью всей страны.