Такой опыт не проходит даром, он никогда не исчезал ни из сознания, ни из истории моей жизни.
Выборы в Академию наук
Одно из моих ярких воспоминаний выборы членов Академии наук.
В Отделениях Академии наук через определенный промежуток времени проводились выборы новых действительных членов и членов-корреспондентов. Всегда было много претендентов на избрание. Как и при любых выборах кипели страсти, сталкивались интересы отдельных личностей и групп влияния. Выборы всегда заканчивались победой для одних, разочарованием и обидами для других.
Выборы проходили и в Отделении истории. В течение длительного времени я был ученым секретарем Отделения и, соответственно, секретарем при выборах в члены Академии. Хорошо помню, как я ездил с членами избирательной комиссии с урной к тем членам Академии, которые по тем или иным причинам не могли лично присутствовать на выборах в здании Отделения.
Я видел, как сталкивались факторы объективные и чисто субъективные. Довольно часто в них проявлялись и общественные настроения, идеологические принятия или отторжения тех или иных кандидатов. Но я бы не стал писать обо всем этом, если бы не то, как проходили выборы уже на Общем собрании всей Академии.
По устойчивому порядку сначала проходили выборы по Отделениям, а затем избранных кандидатов должны были утвердить или отклонить на Общем собрании. И в Отделениях, и на Общем собрании для избрания требовалось
2
3
И где-то в 70-х годах довольно неожиданно этот выборный процесс получил некий общественно-политический характер. Началось с того, что в Отделениях естественных наук (прежде всего, в физике и в математике) члены Академии стали проявлять недовольство тем, как проходят выборы в Отделениях общественных наук.
Знакомые физики рассказывали, что речь идет о том, что по специальностямистория, философия и экономика выбирают в члены Академии людей с крайне ортодоксальными консервативными взглядами. Не следует забывать, что все это происходило в тот период, когда в стране шел процесс явного отхода от настроений ХХ съезда и возврата к оправданию сталинских времен.
Думаю, что этот процесс повлиял на настроения наших коллег из сферы естественных наук, где традиционно превалировали более либеральные настроения. И эти настроения явно и ярко проявились при выборах в Академии наук.
Сегодня, вспоминая об этом, я понимаю, что был выработан определенный механизм. Он состоял в следующем. Когда на Общем собрании рассматривались кандидатуры тех, кто был избран на собраниях Отделения, то, как правило, не было подробных обсуждений, а задавались вопросы. И когда шла речь о кандидатах из профиля общественных наук, то прежде всего физики начинали задавать вопросы, особенно тем кандидатам, которые казались слишком ортодоксальными.
Наиболее очевидно это проявилось при рассмотрении кандидатуры тогдашнего зав. отделом наук ЦК КПСС С.П. Трапезникова. Он был избран в члены-корреспонденты АН по специальности история. Перед выборами он сделал доклад на Общем собрании Академии, который был подготовлен по всем параметрам жестко догматическогохарактера, с осуждением всякого инакомыслия, что, конечно, расходилось с представлениями многих членов Академии, особенно из Отделений естественных наук.
Я помню, как в Доме ученых на Кропоткинской улице в ходе Общего собрания академику-секретарюОтделения истории, который докладывал рекомендации Собрания Отделения, избравшего С.П. Трапезникова, начались вопросы. Их задавали известные академики, в том числе и те, кто был связан с созданием атомного и водородного оружия.Вопросы были не лицеприятные и отнюдь не дипломатического свойства.
А один из физиков, выйдя на трибуну, уже не в форме вопросов говорил о том, что труды кандидата не содержат никаких научных открытий и достижений. И все это происходило в присутствии на заседании секретаря ЦК КПСС. Выступившие как бы задавали тон и давали сигнал всему Собранию.
В результате при голосовании он не получил требуемого большинства. Прекрасно помню, как в очереди к диспетчеру для вызова машин один из академиков сказал своему соседу: «Это вам не выборы в Верховный Совет».
В дальнейшем Трапезников был все же избран в член-корреспонденты АН СССР, но дело не ограничилось только его кандидатурой.
При помощи таких же вопросов Общее собрание не выбрало одного из кандидатов, про которого был задан вопрос: «Правда ли, что он выступил против кибернетики как отрасли науки?» И этого вопроса было достаточно для отрицательного голосования.
С высоты сегодняшнего дня я думаю, что Академия наук в то непростое время была, может быть, единственной организацией, которая могла продемонстрировать свою независимую гражданскую позицию, что в немалой степени определялась тем авторитетом, который имели в стране прежде всего представители тех наук, которые были связаны с оборонным комплексом.
Дело Некрича
История с так называемым делом Некрича и по сей день появляется в книгах, издаваемых в нашей стране и за рубежом, и посвященных истории советского общества в послевоенное время. В деле Некрича сошлись разнообразные факторы: и особенности функционирования советской политической и идеологической системы, и настроения людей, и столкновение наследия оттепели с возрождением неосталинистских идей и т.п.
Я был активно вовлечен в эту историю, которая оказала значительное влияние на формирование моего самосознания; она отняла у меня много сил и нервов.
С А.М. Некричем я познакомился сразу же после прихода в Институт истории. Он был молод, талантлив и энергичен. На специальном стенде, висевшем в институте, была помещена его фотография в офицерской форме. Некрич и многие другие были представителями молодого поколения фронтовиков. Он был уже известен как специалист по истории Великобритании, опубликовавший несколько книг и статей. Некрич был членом КПСС, как и большинство тех (особенно офицеров), кто воевал против фашизма. Он входил в круг любимых учеников академика И.М. Майского, собиравшего у себя дома своих учеников и единомышленников.
С учетом последующей истории я понимаю теперь, что здесь встречались молодые люди и представители среднего поколения, весьма скептически настроенные в отношении трактуемых исторических проблем. Их явно не устраивала система жесткого контроля за научной и общественной деятельностью. Они, как правило, были ироничны, любили острые шутки и анекдоты. Близким другом А.М. Некрича был историк специалист по Латинской Америке Л.Ю. Слёзкин, человек примерно такого же склада мыслей и настроений.
И вот в такой обстановке А.М. Некрич выпускает в 1962 году в издательстве «Наука» небольшую популярную книгу (типа брошюры) под названием «Июнь 1941 года», в которой критически оценивал действия Сталина накануне войны. В выводах и приводимых фактах в книге А.М. Некрича не было ничего нового, фактически они соответствовали тем же оценкам, которые давались этим событиям на ХХ и XXII съездах КПСС, проходивших незадолго до выхода книги.
Но в этот короткий промежуток времени обстановка в стране стала существенно меняться. Среди руководящих военных кадров делались попытки вернуться к прежним позитивным и высокопарным оценкам Сталина. Они явно хотели пресечь публикации антисталинского направления. Со стороны идеологических органов усилился контроль за развитием общественных наук и прежде всего за историческими исследованиями.
И в этой ситуации небольшая и в другой обстановке вряд ли кем-то замеченная книга Некрича «удачно» подвернулось под руку и была использована как жупел против «ревизионистских» настроений и проявлений. Против книги и ее автора развернулась кампания острой критики. К ответу призывали также издательство «Наука» и ее директора, тогда чл.-корр. АН СССР А.М. Самсонова, за выпуск книги, «наносящей серьезный вред марксистско-ленинскому пониманию истории и извращающей правдивую картину событий кануна Великой Отечественной войны».
Я помню различного рода совещания, на которых А.М. Некрич подвергался жесткой критике. Особую активность в этом проявляли сотрудники Института марксизма-ленинизма при ЦK КПСС и других учреждений, близко стоящих к партийному руководству. От автора требовали покаяния и признания ошибочности точки зрения и выводов в книге. В самом институте также проходили собрания, но критические выпады в отношении автора носили скорее дежурный характер и не были столь агрессивны, хотя в руководстве института были люди, тесно связанные с партийными инстанциями.
Но для «начальства» ситуация обострилась, поскольку А.М. Некрич отказался признать свои ошибки. По установленному и заведенному порядку результатом всего должно было стать персональное дело автора, которое рассматривалось бы на партийном собрании в институте. Но в ЦК, очевидно, не были уверены в том, что в институте можно было добиться исключения Некрича из партии. В итоге было принято довольно редкое в практике тех лет решение: вопрос о книге и ее авторе рассматривался Комиссией партийного контроля ЦK КПСС, то есть одним из высших органов партии.
На ковер, помимо автора, были вызваны вице-президент АН СССР А.М. Румянцев и директор издательства А.М. Самсонов.
В первоначальном варианте решения планировалось объявить партийное взыскание директору издательства А.М. Самсонову, который в своих трудах о войне 19411945 годов резко критиковал действия сталинского руководства. Но полностью намеченный план партийным начальникам выполнить не удалось.
Первый вице-президент Академии Миллионщиков взял под защиту Самсонова, заявив, что он как куратор издательской деятельности берет ответственность на себя. Миллионщиков был кандидатом в члены ЦК и влиятельным человеком. Его поддержал и А.М. Румянцев. В итоге Самсонову просто указали на ошибочность издания книги. Но что касается самого А.М. Некрича, все усилия Румянцева успеха не имели, и он был исключен из партии.
Был на этом заседании и такой момент. Дело в том, что в западной печати уже появились публикации о книге Некрича и его критике в СССР. Накануне и во время заседания Комиссии ее председатель поставил перед Некричем вопрос о том, чтобы он публично отмежевался от западных публикаций, что Некрич сделать отказался, и, видимо, это также повлияло на окончательное решение Комиссии партийного контроля.
Но этим дело не ограничилось. Все издательства и средства информации получили предписания не публиковать никаких произведений А.М. Некрича. Фактически это решение означало отлучение историка от научной деятельности. И я хорошо помню, как переживал всю эту ситуацию сам Некрич. Ведь речь шла не только об истории Советского Союза и войны. Автор не мог опубликовать даже небольшие статьи и заметки по истории Великобритании. Формально его не увольняли из института, но он не мог продолжать научную работу, не имея возможности публиковать результаты своих исследований.
Так продолжалось почти год. И в результате А.М. Некрич принял решение эмигрировать из Советского Союза. К этому времени уже ушла из жизни его мать, с которой Некрич был необычайно близок. Детей у него не было, личная жизни не сложилась, так что и в этом плане его мало что связывало.
И все же фронтовик Некрич тяжело переживал свой вынужденный отъезд. Я думаю, что он страдал и от того, что сотрудники института публично не встали на его защиту. Многие выражали ему личные сочувствие, но дальше этого дело не шло. Таковы были реалии того времени.
А.М. Некрич уехал сначала в Италию, а затем в США, где и поселился. За границей он опубликовал ряд книг, в том числе и в соавторстве с Михаилом Геллером «Историю России».
Но в моей жизни история с А.М. Некричем имела свое продолжение. В 1989 году, только что став директором Института всеобщей истории, я поехал в Западный Берлин на конференцию, посвященную 50-летию подписания советско-германского пакта 1939 года.
Среди предполагаемых участников значилось и имя А.М. Некрича. Прекрасно помню, что я был крайне взволнован предстоящей встречей с ним спустя 20 лет. Я знал о его глубоком разочаровании позицией коллег по институту, в том числе, как мне казалось, и моей.
Я практически не спал всю ночь и с трепетом вошел в зал заседания. Увидев друг друга, мы с Некричем сдержанно поздоровались, но уже вечером за бокалом вина у меня отлегло от сердца, поскольку я понял, что Некрич не хочет вспоминать прошлое. Я официально пригласил его в Москву, и вскоре он приехал. Мы организовали его лекцию и прием в его честь. И мне показалось, что обиды и разочарования остались в прошлом.
А личная жизнь А.М. Некрича не сложилась и в эмиграции. Он работал в русском исследовательском центре Гарвардского университета, а жил в небольшом съемном домике неподалеку от Бостона. К несчастью, Александр Моисеевич тяжело заболел; рак терзал его несколько месяцев, и он ушел из жизни в 1993 году.
На международной арене
Значительная часть моей деятельности была связана с международными контактами, с участием в мировых конгрессах, конференциях и встречах, поэтому я решил посвятить этому большее место в моих воспоминаниях. При этом мне бы не хотелось, чтобы у некоторых читателей создалось впечатление о наших международных связях в 6070-е годы как об идиллической картине. В связи с этим необходимо сделать следующие уточнения и разъяснения.
Описываемые международные контакты проходили в условиях холодной войны, что не могло не сказаться на их содержании, формах и интенсивности. Однако среди тех, кто представлял наших зарубежных коллег в отношениях с советскими историками, преобладали ученые, либо дружественно настроенные к СССР, либо реалистично понимающие необходимость контактов и сотрудничества с историками из Советского Союза и других социалистических стран. Разумеется, прежде всего, в США и Европе тон задавали советологические центры крайне жесткого направления, тенденциозно освещавшие историю нашей страны. Но это не мешало им на международных и двусторонних встречах соблюдать известные «правила игры», «спокойно» принимать советскую концепцию истории нашей страны.
С позиции современности даже трудно представить такую ситуацию, когда наши даже жесткие оппоненты поддерживали какие-либо санкции против нашей страны или ее дискриминацию в ходе международных контактов.
В более общем плане следует сказать, что существует неоднородность западной научной элиты. В контактах с ней мы «давали отпор» попыткам искаженно интерпретировать историю России, но одновременно демонстрировали нашу готовность сотрудничать с теми историками Запада, которые были согласны воспринимать советскую точку зрения.
Опыт подобного сотрудничества отражал некоторые более общие направления взаимодействия ученых в годы холодной войны. Многие западные академические историки как правило избегали вовлечения в политическое противостояние и в те антисоветские кампании, которые проводили идеологические круги и средства массовой информации в США и странах Западной Европы.