В рассказе натуралиста Дарвина об Огненной Земле и его аборигенах есть описание их совместного времяпровождения возле костра, когда они были в тёплой одежде и при этом не чувствовали никакого чрезмерного зноя, видели, чрезвычано тем удивлённые, что абсолютно обнажённые местные жители, сидя у костра, буквально исходили потом, как будто их поджаривали на раскалённой сковородке. Это удивительный факт, что Обитатель Новой Голландии без последствий для здоровья обходится без одежды, когда коренной европеец там же покрывается гусиной кожей от холода. Но возникает естесственный вопрос а возможно ли сочетать железную рфизическую закалку дикарей и интеллектуальное превосходство цивилизованнных людей?
Либих трактует человеческое тело как топку, когда пища служит топливом, предназначенное для поддержания внутреннего тепла легких. Холод требует еды больше, в теплое время года еды требуется меньше. Внутреннее
тепло является результатом медленного сгорания пищи. Болезнь или смерть
являются результатом резкого ускорения этого горения, или напротив, служат последствием какого-то перебива поступления этого тепла, и в итоге, когда тепловая тяга иссякает, наступает гибель организма.
Разумеется, приведённая здесь метафора весьма грубо отражает природу этих процессов. Напрямую отождествлять живое тепло организма с огнём можно только в качестве поэтической метафоры. В природе всё сложнее. Можно лишь сказать, что животная жизнь практически является аналогом животного тепла. Если пищу грубо можно сравнить с топливом жизни, с дровами жизни, то настоящие дрова служат для приготовления пищи и обогрева жилища, то есть являются внешними покровами, служащими для стабилизации и сохранения внутреннего тепла.
Таким образом, наши инстинкты имеют первую цель согревать наше тело и сохранять тепло вокруг нас. Вот почему к нашей заботе о пище, крове и отоплении жилища присоединена забота о постели и ночном облачении, ради чего мы так трепетно разоряем птичьи гнездовья, ощипывая самый тонкий и тёплый пух с их груди, уподобляясь кротам или мышам в норах с их лежбищами, устраиваемыми из сухой травы и мягких листьев.
Мы часто слышим жалобы бедного человека, нищего, который испытывает своей кожей холод этого безжалостного мира. Холод, в котором страдают те, кому общество отказало в тепле, холод общественный, социальный превращается сразу в холод физический, и является самой непосредственной причиной большинства физических недугов.
Лишь некоторые природные зоны мира гарантируют человеку, который по каким-то причинам лишён защитной растительности на теле, условия комфортного, и ещё реже райского существования на Земле. Там, в этом животном раю тепло потребно людям только для приготовления пищи, но Солнце служит людям дополнительным, естесственным костром, ибо есть территории, где большинство видов пищи может быть просто приготовлено на камне под палящими лучами нашего святого светила. И это при том, что на юге пища много разнообразнее и иной раз безо всяких трудов человека достаётся ему в руки. Там одежда и кров практически не нужны человеку.
Однако даже в наши времена, здесь, в Новой Англии, а это известно мне по моему собственному опыту, человеку, как и прежде, потребны многие орудия труда топор, нож, лопата, колёсная тачка, а для интеллектуальных занятий масляная лампа, бумага, писчие принадлежности и хотя бы несколько серьёзных книг, не могу сказать, что всё это обходиться человеку слишком дорого.
А меж тем, сколько вокруг отпетых безумцев, готовых по призыву своей алчности отправляться на край света, в дикие, необжитые земли, с гнилым и нездоровым климатом, с тоем, чтобы десятилетиями торговать там, и это только для того, чтобы на старости лет пользоваться принудительным комфортом, выторгованным на вещи теплом, и в удобстве доживать свой век в уютных домах Новой Англии. Но человеку нужно только то тепло, которое поддеррживает его жизнь. Ему нужно только необходимое количество тепла. Излишки тепла столь же вредны для человека, как и его отсутствие. Поэтому можно только посочувствовать богатею, дитю роскоши, который жарится у себя дома при чрезмернгой температуре. Увы, он сам, завороженный внутренним испугом, поджаривает сам себя a la mode (по последней моде (франц.)). Человек уже давно перестал служить главному божеству Вселенной его Величеству Здравому Смыслу и не учиться у него разумному потреблению, которое мы видим в Природе. Только у Природы, абсолютно чуждой коррупции, мы можем научиться «среднец линии поведения», которая может обеспечить нам естесственное и комфортное существование. А между тем что мы видим в окружающих сообществах? Мы видим излишества быта и безумие роскоши. Богатеи слишком любят демонстрировать свои финансовые успехи потерянным, нищим неудачникам, лохам, как они считают, и для них как елей по сердцу порушенная вера окружающих в здравый смысл и справедливость. Богатым нравится демонстрировать, что их богатство позволяет им безнаказанно игнорировать общепринятые общечеловеческие нравственные ценности. Но что же мы можем сказать о роскоши и в особенности, о чрезмерной роскоши? В живой природе нет роскоши. Роскошь это понятие, искусственно привнесённое человеком, неожиданно для себя вывалившегося из природы и испорченного самомнением и жадностью. поэтому никому не нужно доказывать, что роскошь искусственна, как и многие пристрастия так называемой «комфортной жизни», и поэтому не просто не может служит духовному развитию человечества, его прогрессу, но, наоборот, всячески и повсеместно тормозит его. Если мы посмотрим на бытовые условия всех самых продвинутых умов древности всех этих мудрецов и святых мужей, то без всяких исключений они всегда жили много скромнее и беднее самых отпетых нищих. Лучшие философы Древнего Китая, Индии, Персии и Греции, всю жизнь парившие в импиреях мысли и духовности, как никто по доброй воле обносили себя материальными ценностями. Нам мало что известно о них во многом именно по этой причине. Хотя ещё более поразительно, что мы хоть что-то вообще знаем о них! Примерно то же самое можно изречь о великих умах человечества, реформаторах и великих устроителях рода человеческого, которые жили уже в поздние времена. Невозможно смотреть на человеческую жизнь и судить о ней объективно, по-другому, чем взирая на неё глазами добровольной и осмысленной бедности. Тот, кто живёт в роскоши, не способен ничего создавать, кроме предметов роскоши, причём в любой сфере в сельском хозяйстве, негоциантстве, литературе и искусстве. Именно поэтому у нас проходу нет от профессоров философии, но в принципе нет настоящих философов. Но и учить тоже неплохо, если учить классически на своём жизненном опыте. Явить себя миру философом это не значит только утончённо мыслить, или завести школу, это значит настоль полюбить мудрость и столь верить в своё предназначение, чтобы жить по законам своей философии, давая живые примеры простоты, независимости, благородства и истинной веры. Философ, истинный философ, таким образом должен не только теоретизировать о том, что он знает понаслышке, но и на практике своим собственным опытом доказывать свою правоту.
В нынешние времена путь раскрученных учёных и так называемых «мыслителей» во мном можно уподобить хитроплетённому пути царедворца. Это не путь героя или властителя дум. Они все живут старыми нравами, живут точно так, как жили их отцы и деды, не производя новой более совершенной человеческой породы. Мы не знаем глубинных причин вырождения человеческой породы. Мы не знаем, почему вырождаются отдельные люди. Отчего происходит вырождение и падение семей? Благодаря каким странностям и излишествам происходит сумасшествие и падение народов? Не происходит ли того же самого и в нашей частной жизни? Настоящий философ даже в своих внешних проявлениях, в формах своего образа жизни опережает поступь своего века. Не так, как большинство современников ведут себя истинный философ, не так одевается, не так питается, не так устраивает свой кров, не так согревается. Но что в этом странного? Возможно ли быть истинным мудрецом, истинным философом, и не возбуждать, не сохранять своё внутреннее тепло более современными, эффективными способами, чем остальные люди.
Если человек согревает себя уже неоднократно описанными мной способами, остаются ли у него ещё какие-то неотъемлемые потребности? Вряд ли это будет дополнительное тепло уже известного нам рода. Едва ли роскошное благо, превышающее обычный уровень, и более энергоёмкое и дорогое более роскошная, жирная пища, роскошный дом большего размера, украшенная дорогая одежда, более дорогие дрова из пород ценного дерева, обеспечивающие более жаркое пламя в одном, или даже во многих очагах. Наконец, добыв всеми правдами и неправдами достаток во всём необходимом, самым ничтоженым последствием этого может служить растущая алчность, ведущая к получению и накоплению новых излишков. У человека может сформироваться гораздо более лучшая цель, чем сгребание клешнями сокровищ. В этом смысле странные древние святые были правы жизнь конечна и золото земли в иной светлый мир с собой забрать невозможно! Обретение необходимым должно пробуждать в человеке тягу к духовному продвижению и совершенству, побуждать в людях тягу к новой, высокой жизни. Человек может начать новую жизнь, только обеспечив себя всем необходимым! Он готовит этим почву для посева семян. И если почва благостна к посеву, удобрена и увлажнена, пришло время сажать семена, пусть они дадут здоровые, сильные корни, и пусть произрастут высокие стебли к Солнцу.
Так разве чего человеку столь крепко зарываться в землю, как не для того, чтобы в один прекрасный момент оттолкнуться от земли и устремиться в осиянные Солнцем небеса? Мы ценим наиболее благородные из растений не только за их красоту, за совершенство и благоухание их цветов, но ещё больше за их спелые, душистые, сочные плоды, которые обретают свои контуры здесь, в этом мире, благодаря свету Солнца, на вольном воздухе Мира, они растут высоко на виду, и даже двухлетние, овощи, которые растят только ради их корней, обрезая ненужные верхушки, и они в пору своего цветения радуются Солнцу, раскрывая ему свои нежные соцветия.
Мне не придёт в голову диктовать жизненные каноны цельным, сильным и самостоятельным натурам, людям, которые обаладают в своей душе пониманием смысла жизни, людей, с высоким и надёжным ремеслом в руках, ремеслом, которое они не станут выпускать из рук ни будучи в Раю, ни оказавшись в Аду, пусть они строят лучше и роскошнее и будь их траты больше трат самых раздутых самомнением богачей.
Мне не придёт в голову прочерчивать правила для существования немногим мощным и самостоятельным личностям, которые сами прекрасно знают, что им делать не только в Раю, но и в Аду, и не обращая внимания на окружающих, строят жилища много роскошнее, чем любые богатеи, и швыряются деньгами отчаяннее всех прочих транжир, не становясь от этого беднее и не задумываются о источниках своего благоденствия.
Надо полагать, что такие порождения мечты рядового обывателя встречаются в мире на самом деле. В мои планы не входит произносить поучения и тем, кто преклоняется перед господствующим порядком вещей, лелея его с пиететом и пылким энтузиазмом влюблённого, и только потому, что я сам отчасти принадлежу к их числу. Я не осмелюсь обращаться к массе, которая находится в убеждении в правильности своего существования, они и без моих советов знают, что такое хорошо, и что такое плохо, нет, моя нагорная проповедь обращена к массе нервных, недовольных жизнью, людей, всё время сжимающих кулаки и беспрерывно сетующих на свой удел, ругающих на чём свет страшные времена, и далёких от намеренья улучшить их. Среди них находятся и такие, горести которых выходят за все рамки, и их можно назвать безутешными, и свою безутешность они полагают чуть ли не ритуалом.
Мне кажется, что по общему впечатлению роскошествующий, а по сути опущенный класс, удел которого лишь скапливать тонны золотого мусора, и которому неведомо, как разумно распорядиться этим, одновременно неспособный от него отрешиться и оборвать золотые и серебряные цепи, в которые он закован.
Если бы мне втемяшилось в голову рассказать вам, как я вознамерился проводить свою жизнь, мои планы, скорее всего очень удивили бы моих читателей, которые имели хоть какое-то представление о моей действительной жизни, и наверняка потрясли бы ничего не знающих о ней. Вот к примеру несколько набросков моих планов тех времён.
Я принял за правило пытаться как можно эффективгнее использовать каждую минуту своего времени, и посему отмечал каждый день отдельной зарубкой, этим я как бы располагал свою жизнь посередине уже несуществующего прошлого и ещё ненаступившего будущего. Этой-то черты я и намеревался придерживаться. Мой читатель, как я полагаю, уже почувствовал в моих словах известную рефлексию, и готов подозревать меня в умолчании, на что я отвечу он прав. Но мой читатель обязан простить мне некоторые неувязки и неясности, ибо в моём уделе больше тайн, чем я полагаю сам, и уж много больше, чем во многих окружающих. Нето, чтобы я специально стремился их заиметь, они повлялись просто в силу своей естесственной природы. Я просто хотел открыто рассказать о том, что я знаю, и никогда у меня не было намеренья писать на моих воротах: «Не входить! Злая собака!»
Как я помню, некогда у меня исчез охотничий пес, гнедая кобыла и голубка, и я разыскиваю их до сей поры. Где бы я ни путешествовал, где бы ни был, везде я спрашивал о них, намекал, где с ними можно было встретиться и на какие имена они могли отозваться. В пути мне встретились несколько человек, кои слышали вой пса и иноходь коня, и как им показалось, даже видели, как в небо взмывала белая голубка. Им так же хотелось отыскать их, словно они были ими потеряны.
Как чудесно идти впереди не только восхода или рссвета, но и самой Матушки Природы! Среди лета и зимы я не смогу припомнить дня, когда бы я не принимался за работу много раньше своих соседей. Многие мои земляки, только начинавшие свой рабочий день, встречали меня уже на обратном пути фермеры, отправлявшиеся в Бостон торговать или дровосеки, отправлявшиеся на лесоповал. Я не предавался фанаберии помогать Солнцу вставать на востоке, но даже встречать солнце для меня было чрезвычайно важно. Не счесть моих осенних дней, да и зимних тоже, какие были проведены мной за городом, я хотел всего лишь услышать, как поёт ветер, я хотел услышать вести ветра, чтобы разнести их по всей округе и миру. Весь мой капитал вкладывал я в эту мечту, я бежал, задыхаясь, вставая грудью против ветра. Если бы всё это касалось некой политической партии, можно не сомневаться, газеты бымтро были бы подхватили эти вести, и они были бы на первых страницах этих газет, и в самом утреннем их выпуске. Порой я надолго замирал на каком-нибудь развесистом дереве или утёсе, чтобы подать знак любому новому пришельцу, а вечерами сидел на вершине соседнего холма, ожидая, не начнётся ли наше вечное небо валиться на Землю, и не достанется ли мне нежданных подарков на мою бедную голову, хотя подозоревал, что особых подарков ждать не следует, видя, как даже то, что мне удавалось урвать у небес, тут же таяло на моих глазах, как манна несесная на полуденном Солнце.
Мне пришлось довольно долгое время протирать штаны в одном малотиражном журнале, подписчиков которого я мог бы пересчитать по пальцам, я работал там корреспондентом, и должен признаться, что большинство моих корреспонденций до сих пор лежит под сукном его редакционного стола, и, следовательно, я, как и подавляющее большинство пишущей братии, поставлявшей ему материал, ни цента не получили за свою муравьиную работу. Я в душе всегда соглашался с секретной мыслью нашего редактора, которая заключалась в том, что и высокоинтеллектуальный труд сам по себе был величайшей и неоценимой наградой. Но это был и воистину человек величайшего благородства, ибо ему так и не пришло в голову высказать нам в лицо свою тайную мысль.