Чтобы остановить сумбурные эти мысли, он чувствовал, как близко прижался к болезненному и суетному жару зарождающейся паники; это злило, заставляло сжимать непонятно на кого кулаки Демьян нашарил в термосе шарик, и закинул его в рот. Поддавил снизу языком.
И тут же выплюнул.
Дрянной вкус давно пропавшего молока заставил его язык дёрнуться. Демьян крутанул вентиль крана. Прополоскал рот.
Такое бывает, сказала Асмира, продолжая возиться над кастрюлей. Некоторые плохие. Лёд надо менять уже.
Демьян в какой-то прострации закинул ещё один шарик, потом взял с подоконника карабин, перехватил его поудобнее, и вышел в комнату.
Боров по-прежнему подбрасывал мягкую свою игрушку вверх, и ловко хватал. Улыбался. Похоже, он был счастлив.
Наказать сотрудников, сказал Демьян вслух. Взять лабораторию. Продать информацию.
Вот его план. Коротко и ясно.
Отомстить и заработать.
Наказать и победить.
И поможет ему в этом
Поможет ему вот этот неандерталец. Всё равно не человек уже. Овощ.
***
Я протискиваюсь въехал кому-то локтем нормально, пусть терпит по бровке, пристраиваюсь в спину Борзова. Сейчас я четвёртый. Моя любимая позиция. За два круга до финиша подёргаю их немного. А на последнем начну валить.
Ноги уже прилично подзабиты. Дышится пока нормально. Не рубит, хотя тяжело. Пульс По ощущениям, запас ещё есть. Нормально. Нормально.
Следить имеет смысл только за Борзовым. За ним, и за Лёхой. Остальные массовка.
Нет, здесь, конечно, любой может доставить неприятности. Если пустить всё на самотёк.
Но только не сегодня. Не сегодня. Я не дам никому помешать мне. Я готов. По максимуму.
Ничто Никто меня не остановит. Никто.
Слишком важный день.
Самый важный за последние сколько? девять лет? За всю карьеру. За всю жизнь.
Выиграю отберусь на мир.
Получу контракт.
И смогу купить Золгенсму.
Золгенсму.
Ту самую таблетку в невозможные два миллиона долларов. Чтобы поставить, наконец, Альку на ноги.
Да. Приходится поработать ногами, чтобы подарить ноги дочери.
Другого варианта у меня нет.
Так и будет.
А если не выиграю
Нет, даже думать про такое
Не выиграю продолжу сидеть в этой заднице: без денег, без контрактов, без известности.
Без перспектив.
И с Алькой Которая молча смотрит снизу, и уже не спрашивает, за что ей такое, и почему. Большая стала. Большая. Умничка моя.
И даже не факт, что сидеть-то буду. Через два месяца на место главного тренера приходит этот урод он не даст мне ничего сделать. Хоть гражданство меняй. Или в школу учителем физкультуры иди.
По дыханию понятно, что сосед скоро отвалится. Уже на этом круге, может быть.
Всё, что нужно сейчас смотреть в спину Борзова. На его лопатки. Раз. Раз. Раз.
Нормально.
Шаг в шаг, ритмично: только ритм не даёт сдаться, он держит, гипнотизирует, вовлекает; ритму подчиняешься, заставляешь себя быть внутри него, потому что он тащит. Ритм как скелет забега. Всё держится на нём. Тренировки, питание, экип, подводка всего лишь прилагающееся к ритму мясо.
Всю дистанцию за исключением финиша нужно идти на ритме.
Это как танец. Танец горящих лёгких, деревянных ног и заволакивающей обзор тьмы.
Ну а потом.
Потом, когда уже умер. Когда каждый шаг и вдох агония. Натуральная, разрывающая клетки тела агония.
Вот тогда нужно прибавить. Отключить страх. Отключить голову.
И ввалить на все. А потом сверх этого. И добавить.
Я так и сделаю.
Все идут негативным сплитом: сейчас, на середине второй пятёрки уже подбирают десятую за десятой. Терпят.
Терпите. Не поможет. Я всё равно перетерплю.
Борзов обходит второго. Подтаскивает меня к Лёхе. Я цепко держусь за его спиной.
Очень.
Очень тяжело.
Только бы не накатило безразличие; это случается: когда ломаешься вдруг, внезапно. Ломаешься, отпускаешь ноги, идёшь, дышишь, размахиваешь руками. Упираешься в колени. Хватаешь воздух. Смотришь исподлобья в стремительно уходящие спины. Сердце колотит. Слёз нет. Отчаяния нет. Мыслей нет. Всё это придёт потом. Позже. А в этот момент только тугое безмыслие, словно балансируешь на гребне бархана, и с правой стороны его рутинные тренировки, заботы, обязанности: то, что называется жизнью, а с левой смерть.
С левой смерть.
Такое со мной было.
Больше не будет.
Спину Лёхи я знаю. Знаю её наизусть. Сразу могу сказать, сколько он ещё сможет терпеть. Мы с ним сколько? Да вот эти девять лет. Так и бегаем.
И если я сегодня сделаю его а я сделаю То всё. Ему можно будет вешать шиповки на гвоздь. Девять лет насмарку. Без контрактов, без перспектив. И Светка уйдёт от него. Это точно. Она сама мне как-то сболтнула. Тогда, в тот раз. Когда мы Да неважно.
Что ж.
Извини, брат.
Извини.
Твоё «хочу» против моего «надо».
Лёха начинает растаскивать: сделал ускорение, оторвался на полметра. Нет, не уйдёшь. Я знаю каждый твой шаг. Каждый вдох. Не выйдет.
Борзов надёжно повис за спиной у Лёхи, я третий. Бежим плотно, шаг в шаг.
Ну, всё. Вираж. Прямая. Пошёл.
Выхожу на Борзова. Тот косится. Зубы его сжаты. Упирается. Нужно дотянуть до поворота и занять внутреннюю сторону дорожки.
Демонстративно улыбаюсь: я легко тебя сделаю, сил у меня полно, сдайся, сдайся. Не перетерпишь меня. Просто уйди мне за спину. Нет у тебя шансов. Нет. Сдайся.
Эта улыбка обходится мне дорого: плюс ещё один удар сердца в и так уже предельную частоту. Нормально, додержусь.
Длина шага сломалась, ноги бьют в настил чуть под другим углом: это всё отнимает лишние силы. Задирает пульс. Но не у меня одного.
Да. Получилось. Захожу в вираж по внутренней. Борзов касается меня. Шаг у него сбивается. Его проблемы.
Отлично. Терплю за спиной Лёхи, а потом, на прямой, ещё чуть клонюсь вперёд и начинаю давить. Хочется закрыть глаза.
Лёха предсказуемо прибавляет. Я пробую удержать этот темп, но ноги уже не деревянные, уже каменные, мраморные не способны это сделать. Грудь и горло, кажется, сейчас просто прожгут футболку.
Возвращаюсь перед виражом ему снова за спину. Терплю. Нормально. Всё пока нормально.
Нормально!
Даже хорошо. Раздёргал его немного. Ещё поднял ему пульс.
Пусть он слышит, что я тут. Пусть удирает. Как жертва. Пусть чувствует мой взгляд между лопаток.
Я сломаю ему технику. Его идеальную технику, на которую ездят посмотреть вживую тренера со всего мира. Снимают на видео. Включают в пособия.
Но техника это не всё. Далеко не всё.
Он знает, для чего я бегу. Знает.
Каждый из нас тут за себя.
А я ещё и за Альку.
Звенит колокол: последний круг.
Сразу после гонга Лёха начинает уходить вперёд. Я чуть не отпустил его; тянусь. Снова сажусь в спину.
Терплю.
Мне видно, как помаленьку монотонные его, отточенные движения начинают разваливаться: здесь шаг на полсантиметра короче, чем следовало бы, здесь рука идёт не так плавно, как раньше; а вот и слишком сильный наклон хорошо, хорошо, сейчас.
Сейчас я его сожру.
Жду последний вираж и выныриваю из-за спины.
Ухожу. Он остановился. Не цепляется. Всё, не может. Не тянет. Сдался.
Сдохни! Сдохни!
Сдохните все!
Они где-то там, за спиной: неудачники, слабаки. Плетутся по моим следам. Вторые. Последние.
Всё.
Всё.
Вижу камеры видеофиксации.
Черта. Нужно пересечь черту. Я должен пересечь вот эту черту.
Всего лишь.
И всё.
Я победитель. Я уделал их. Всех. Всех и каждого. Перетерпел. Передышал. Так. Вот так вот, ясно?
Ясно?
Я первый.
Я раскидываю руки. Лечу. Лечу! Десять шагов. Восемь. Да! Это будет эпичное фото: я на финишной ленте, с руками, а позади, моим фоном, в размытом блюре профессиональной камеры все они. Массовка на моём забеге.
Нужно просто докатить на инерции. Всё.
Я сделал их.
Пять шагов. Три.
Показываю из последних сил улыбку. Будет хорошо смотреться. Не просто порвал их, а порвал улыбаясь.
Один шаг.
Выношу ногу выше, чем обычно: Лика мне говорила, что на фотках так выходит лучше.
Что-то не так
Боковым зрением
Нет. Там не должно ничего быть. Ни слева, ни справа. Там на сотые доли секунды после меня долгие, размазанные в годы мгновения ничего не должно быть. Ничего.
Ничего!
Я рву, забыв сделать вдох.
Что-то неправдоподобное высовывается с обеих сторон.
Они оба нырнули!
Оба.
Нырнули!
Руки их впереди, головы впереди шея впереди но самое главное плечи.
Плечи.
Внизу, на уровне коленей да неважно, внизу или нет; впереди.
Впереди меня плечи двоих.
Слева и справа.
Лёха. И Борзов.
А это значит, что я
Я
Ненавижу.
Черта.
Алька Алька Алечка
Алечка моя
Пустота.
Пустота.
***
Жизнь непредсказуема.
Планирование даёт лишь иллюзию контроля, лишь лукаво убаюкивает; быть уверенным в том, что придуманный план осуществится так, как и задумано значит безусловно полагаться на небезразличность вселенной, на то, что кто-то там, наверху, заботится, переживает, подбрасывает спасательный круг в сложные минуты. Подстраховывает.
Но это не так.
Да, можно надеяться на правильность курса корабля. На его прочность. Но на самом деле, никто не защищён от буйства стихии, способной развернуть судно. Или вообще утопить его.
Поэтому, как знал Демьян, главное в планировании надежда на удачу. И собственный драйв. Настрой.
Всё пошло не так с самого начала.
Вставай, сказал Демьян борову.
Тот не обратил на его слова никакого внимания.
Демьян отложил карабин. Поднялся.
Попробовал одеть борова: натянуть поверх его кофты куртку. Это было всё равно что пытаться управлять стаей океанских косаток. Тяжеленные и вялые его руки никак не просовывались в узкие рукава; подходящей ему обуви тоже не нашлось.
Что это ты делаешь? спросила Асмира, появившись в комнате; в руке её была уляпанная красным ложка.
Есть одна идея, сказал Демьян, пробуя поднять борова с кресла.
Всё уже готово, сказала Асмира. Можно садиться. Не начинай ничего.
Нам нужно уехать, сказал Демьян. Ешь одна.
Они поедут в лабораторию. Демьян уколет борова, прикажет ему уложить охрану. Ему самому нужно держать голову ясной, а этот этому всё равно.
Они захватят Герхарда Рихардовича. Тот объяснит, как можно выкачивать из людей память. Демьян заберёт все их шарики. А потом продаст и технологию, и воспоминания.
Легко и просто.
Выигрыш из проигрышной ситуации. Классика.
Никуда вы не поедете, властно сказала Асмира; даже голос у неё стал другим. Знакомым. Заставляющим ёжиться, втягивать шею. Мой руки и иди на кухню.
А ты кто такая? сказал ей Демьян. Кто? Ты ничего мне не запретишь. Поняла?
Дёма, сказала Асмира. Давай не будем начинать.
Демьян ничего не ответил. Ему удалось приподнять борова с кресла, но он тут же опустил его обратно. Так они далеко не уйдут. Значит, буст ему нужно было давать сейчас. Может, так даже лучше.
Он сходил, отодвинув Асмиру, на кухню, потом вернулся в комнату. Распахнул саквояж.
Ты это что? Асмира подошла ближе. Дёма! Ты что такое придумал?
Я тебе не Дёма никакой! закричал Демьян. Ясно? Не Дёма! Поняла? Отвяжись от меня!
Давай немного сбавим тональность, сказала Асмира. Держи себя в руках.
Это ты держи! крикнул Демьян. Ты! Какого хрена ты тут притворяешься?
На настоящую его мать он бы, конечно, не смог орать. Ему и говорить-то с ней было тяжело. Так, отделывался общими фразами, надеясь поскорее закончить тягостное это общение, убежать. Скрыться. Не видеть её.
Не трогай Жосура, пожалуйста, сказала Асмира. Будь так добр. Давай закончим это варьете и пойдём поедим. Обсудим всё. Поговорим. Если захочешь.
Ешь сама, сказал Демьян.
Сегодня борщ. С чесночком. С укропом. Как ты любишь. Пойдём.
Ты, сказал ей в лицо Демьян. Ты одного домучила. А теперь за меня хочешь взяться? Нет! Нет! Поняла? Как ты вообще это всё Ты же из Узбекистана! Или откуда там? Ты не моя мать! Не моя! Отвяжись от меня!
Да я и не привязываюсь. Успокойся. Давай поедим.
А врача за что? закричал Демьян, чувствуя, что сейчас сорвётся и начнёт делать какие-нибудь глупости. Он-то здесь при чём? Одного убила, а потом отомстила другому?
Не понимаю, о чём ты, невозмутимо сказала Асмира. Успокойся, пожалуйста.
Демьян, пробуя прийти в себя, в себя? закрыл глаза. Длинно выдохнул.
Сейчас перед ним как бы фантастично это ни было стояла его мать. В теле малолетней этой узбечки. Говорила знакомыми оборотами. Называла его так, как мать. Борщ вот сделала. С чесноком. Как ему нравилось.
Как? Как такое могло произойти? Что они сделали с ней в лаборатории? Как провернули такое?
Это невероятно.
Словно из фильма ужасов какого-нибудь.
Он чувствовал, что сейчас или упадёт в обморок, или сделает что-то неправильное. То, о чём будет потом жалеть. Нужно было держаться. Не отпускать себя. Контролировать. Изо всех сил. Как на последнем повторении, когда мышцы уже крупно дрожат, но движение всё равно нужно сделать до конца.
До конца.
И с верной техникой.
Тогда, два года назад, когда она окончательно залечила отца до полукоматозного состояния, «Лера, пожалуйста, можно дать мне спокойно уйти, а? Прошу тебя. Я не могу больше Не могу. Не жизнь это Пожалуйста Сил моих нет больше Не могу, не могу терпеть Пожалуйста! Что же это Да как ты можешь такое мне говорить прямо в лицо! Я что, все эти годы ухайдокивалась ради вот этого разговора? Ради неблагодарности этой? На трёх работах ведь! Чтобы лекарства купить! Каждый день! Без выходных! Я даже слышать этого не хочу! Совесть есть у тебя? Ты жив! Жив! Это самое главное! Мы вместе это сделали! Прекрати реветь как девчонка! Соберись! Возьми себя в руки! Так. А теперь давай проколемся, как обычно Утреннюю нашу последовательность. Ну? Ну, что ты Давай на бочок. Ну вот, вот и отлично, вот и молодец, вот и всё получается у нас» когда он не смог уже ни реагировать на слова, ни поворачиваться самостоятельно, она отвезла его всё-таки в клинику, а там, на следующий уже день, он и ушёл.
Мать приехала, нашла дежурного врача той смены.
И ударила его скальпелем в шею.
Скальпелем.
В шею.
Скальпелем в шею.
Ей дали шесть лет.
Демьяну было тогда двадцать два.
И вот теперь
Как тебя зовут? спросил Демьян.
Асмира, ответила она просто.
Ярость накатила на Демьяна огненной волной. Он решительно вытащил из саквояжа шприц, всадил его в первый попавшийся шарик, подошёл к борову, раскрыл ему рот.
Стой! сказала Асмира, но он уже воткнул шприц ему в нёбо. Не смей так делать! Зачем ты так?
Она толкнула Демьяна, но движение у неё вышло слабым.
Отойди, сказал Демьян, подхватывая куртку, чтобы потом, уже на улице, дать её борову: пусть сам заботится о себе.
Он как ребёнок! Как маленький ребёнок! В беду попадёт! Он же не умеет себя вести Жосур! Жосур! Любимый мой! Жосур!
Голос у Асмиры сломался, она обессиленно упала рядом. Схватила Демьяна за колени.
Ты меня не обманешь, сказал Демьян; он чувствовал, как бешенство подбирается всё ближе, чтобы захлёстнуть его с головой. Не обманешь! Ясно?
Тогда я тоже! слабо прошептала она и потянулась к саквояжу; Демьян отбросил её руку в сторону.
Сиди тут! сказал он. Мы вернёмся.
Он, прихватив саквояж и карабин, оделся. Натянул раздолбанные ботинки. Нужно было бы как-то успокоить Асмиру привязать её к батарее? Он подошёл, потянул её на себя, приобнял и отвёл на диван.
Жосур шепнула она Демьяну в ухо. Жосур Милый мой Не оставляй меня Пожалуйста
Шарик съешь, сказал ей Демьян.
Он подбил ей поудобнее подушку, укутал одеялом. Поставил рядом саквояж. Развернулся. Боров хлопал глазами, лицо его стягивалось в неподвижную маску, щёки неконтролируемо шевелились, подёргивались: деревенели.
Сейчас, громко сказал ему Демьян, мы пойдём. Ты будешь слушаться меня. Понял? Будешь делать то, что я скажу тебе. Исполнять точно. Сразу! Любые мои приказы! Не думать! Не сомневаться! Делать то, что говорю. Понял меня?
Боров встал. Посмотрел в глаза Демьяна.