Да я мужик оглядывается по сторонам, делает шаг назад. Вы откуда?
Все они оказались на земле, говорит Демьян, стараясь придать голосу траурности, но у него не особенно получается. Все. И оказались из-за погодных явлений, вредных микро и макроорганизмов, а также из-за болезней. Болезней! Понятно тебе? Скакни, если понял.
Чего надо-то? говорит мужик.
Кошелёк давай, отвечает Асмира.
Мяу, подтверждает Демьян.
Мужик затравленно смотрит на них.
У меня друг в полиции работает, говорит он. В управлении эмвэдэ. Вот тут, в Балашихе. Вы лучше не суйтесь. Не суйтесь, ясно?
Боксёр, что ли? спрашивает Демьян.
Мужик сощуривается, вглядывается; лицо его искривляется мгновенной паникой.
Ты Это ты? Ты, что ли? Я же ничего Меня только постоять попросили. Пятёрку дали, чтобы постоял. А на выезд это они сами потом. Они закидываются чем-то Сами. А я так. Для компании. Я не делал ничего.
Очень плохо, говорит Демьян. Что не делал. Надо делать. Надо быть чутким и внимательным к окружающим. Помогать. Поддерживать. Ты поддерживаешь?
Мужик вдруг делает шаг вперёд: в руке у него маленький топорик. Он делает выпад в Асмиру.
Она легко уклоняется.
А потом прыгает вверх.
Вверх: на кряжистую ветку метрах в трёх от земли.
С хвои шумно ахает ломоть снега.
Мужик медленно опускает топорик, не сводя с неё взгляда распрямляется, судорожно расстёгивает куртку, лезет внутрь.
Бросает в Демьяна кошелёк.
Мяу, прощается с ним Асмира, спрыгивает, и они несутся дальше, в лес, в деревья, в мягкую и пушистую тьму.
***
Помощь практична, потому что Вселенная не терпит дисбаланса и всегда обильно одаривает тех, кто помогает. Иногда достаточно даже внятного желания помочь. Но важно иметь чутьё оказываться для этого в нужном месте в правильное время.
И ещё важно не переусердствовать.
Демьян с Асмирой легко бегут по ярким улицам, среди индустриального ночного гула, подмигивания светофоров, отдалённых сирен, ветра, расчерчивающего воздух снега. У нарядного трёхэтажного домика с другой стороны дороги, за площадью, видится им монументальный шпиль высотки останавливаются.
Эребов-Эребочинский а дэ, медленно, запинаясь на сложной фамилии, водит по табличке пальцем Асмира. Общественная приёмная. Он отсюда вылез?
На поблёскивающей брусчатке, рядом с дверями, к которым относится вывеска, лежит человек.
Выползыш.
Лежит он, уткнувшись вниз, но даже в таком положении ясно, что всё лицо его в чёрной крови.
Он не шевелится. Пальцы окоченевшими крючьями упёрлись в наледь.
Асмира приседает рядом. Демьян явственно чует след слегка потрёпанных шумом Садового стигм, ведущий из приёмной к этому тёмному скукоженному телу.
Дышит, думает она. Слабо только.
На тротуар с размашистым качем рессор вламываются два Гелендвагена, оттормаживают, чуть не тюкнувшись в круглую, занесённую снегом клумбу, двери их синхронно раскрываются, и перед Демьяном с Асмирой встают четверо. Все они в однотипных чёрных куртках и тёмных очках: требование стиля, очевидно, побеждает в них практичность. Руки эти четверо держат в карманах.
Буэнос ночес, говорит Демьян; он учтив.
Ты кто? спрашивает стоящий впереди всех парень.
Я это просто я, но с имбически прокачанными эксцентричностью, силой, выносливостью и скоростью, вежливо, тактично отвечает Демьян. Во мне буст от вытесненного когда-то воспоминания. А вы, полуночные искатели приключений на свою жопу? Вы кто?
Чё? оборачивается к остальным мужик. Ладно, берите всех. Этих во вторую. Наручники не забудьте. Быстрее.
Три тёмных силуэта движутся на Дениса с Асмирой.
Но он нам нравится, говорит Асмира. Мы возьмём его себе.
Не обращая на эти слова никакого внимания, суровые молодые люди подступают к ней, тянут руки.
Асмира подлаживает время.
Движется. Скользит. Играет.
Ещё один тёмный куль оказывается на брусчатке.
Асмира победительски ставит ногу ему на спину и торжественно, победительски, в стиле Фредди Меркьюри, вскидывает кулак вверх.
Оставшиеся трое тянут руки из своих карманов, но Демьян вслед за Асмирой соответствующим образом моргает, последовательно обходит их, нанося одинаковые рубящие удары по шее, потом подхватывает лежащего человека.
Они с Асмирой несутся через улицу по направлению к высотке.
Сзади ухают хлопки: это вышли оба водителя Гелендвагенов. Пули, согревая вымерзший воздух, плывут рядом.
Демьян бросает тело Асмире, она легко ловит его, тут же отправляет трёхочковым обратно.
Из рывком вставшего троллейбуса вылетает вдруг наружу лобовое стекло; слышен женский визг. Демьян с Асмирой останавливаются посреди улицы.
В ярко освещённом троллейбусе стоит человек в чёрной робе и высокой фуражке: он направил пистолет на сбившихся за креслами людей. Женщина прикрывает собой ребёнка. Какая-то бабка машет на этого человека клюкой, неслышно кричит. Мужчина зажался в угол, прикрывается телефоном, как крестом от вампира.
Лицо у человека с пистолетом уверенное, твёрдое, взгляд умный и жестокий. Это тот уголовник, Демьян помнит его.
Уголовник машет пистолетом; мужчина тут же снимает куртку, кладёт на сиденье, а потом начинает стаскивать с себя брюки.
Надо помочь, думает Демьян Асмире, но кому?
С обочины бегут на них, увиливая от притормаживающих машин, водители. Пробуют выцеливать на ходу: не получается. Подбираются ближе.
К солнцу, думает Асмира, и они срываются с места, оставив всё, как есть: у каждого своя собственная судьба.
Перед высоткой обнаруживается обширная парковка; Демьян вместе с человеком у него на плече перепрыгивает через несколько машин, а потом они, помогая друг другу, цепляются за выступающие детали фасада и лезут вверх.
На высоте четвёртого этажа над входом их ждут четыре каменных женщины; у каждой из них есть дети: это хорошо, это правильно.
Демьян цепляется за ту, у которой сразу двое, снимает с плеча человека, всматривается, прикладывает ухо к груди.
Умер, отправляет ему мысль Асмира.
Пусть тогда он вечно созерцает Москву с самого верха, соглашается с ней Демьян, и они лезут выше.
Через несколько этажей, у окна с открытой форточкой, Демьян снова останавливается.
Перед ним, в отдалении, гудит Садовое: мерцает свет фонарей, текут машины, стоит, перекрыв две полосы, яркий троллейбус. Ритмично курлычет, зовёт кого-то далёкая сирена. Ветер носит в воздухе колкие снежинки, синей московской метелью танцует вокруг столбов, заглядывает под скамейки, путается в ветках. Стая голубей заполошно вертит нелепыми крыльями.
Из окна этажом выше доносится нежная, вкрадчивая музыка, словно кто-то скучает и ждёт, всматривается в шевелящуюся мглу с надеждой увидеть любимого человека. «Здесь у нас туманы и дожди, снисходительно, и в то же время с надеждой, с мольбой тянет женский голос, здесь у нас холодные рассветы». Мелодия прохладой оглаживает сердце.
Демьян чувствует, как шею его трогают щекотные мурашки, как клетки тела начинают вдруг торжественно и дразняще вибрировать; вокруг него собирается призрачный кокон из музыки, сирен, дрожи, молитвы и крика. Он будто проваливается в хрустальную тьму и взлетает к мрачному свету одновременно.
Скука, говорит Асмира.
Тогда Демьян подхватывает тело, приноравливается, и пихает его головой вперёд: прямо в форточку. Зад с болтающимися ногами так и остаётся висеть со стороны улицы.
Они с Асмирой спускаются в несколько ловких прыжков.
За продуктами надо, думает Асмира.
Я знаю, куда, отвечает Демьян. Лида уже провела инвентаризацию.
***
Боль.
Боль.
Боль как тень: всегда следует рядом. До тех пор, пока не начнёшь светиться сам.
Болят все мышцы, все даже там, где их наличие никогда не предполагалось. Болят и дрожат: так бывает на последнем повторении, которое нужно закончить, а потом, за ним ещё одно, через «щасссдохну», через невозможно; именно от этого всё и растёт. Нужно зайти за грань, страдать, но продолжать делать: простой, хотя и трудновыполнимый рецепт роста.
Болью пропитана каждая клетка тела. Нет ни одного миллиметра, ни внутри, ни на коже который бы не плавился в выжигающей всё живое лаве.
Дышать сложно. Грудь не хочет втягивать ставший плотным воздух в себя, и лёгким всё равно, выживешь ты на такой кислородной диете, или нет.
Слабость.
Лоб горит, уши горят, всё тело словно в душной сауне: температура; организм пытается привычными способами отреагировать на необычные нагрузки.
Хочется лежать, бессмысленно качать головой, стукаясь лбом о стену хуже не будет. Нет сил даже повернуться на другой бок: такая задача сродни подготовке к полугодовому походу, нужно серьёзно собраться, всё обдумать, просчитать, решиться, и только тогда начинать движение: моргнуть, например.
Мысли как замёрзший гудрон: застыли, не движутся; голова заморочена. Будто под наркозом впихнули полный курс китайской фонетики, и мозг теперь пытается распределить все эти знания по отдельным нейронным ячейкам, но информации слишком много, слишком.
Демьян лежал на полу, и из своего ракурса ему были видны четыре ноги на мерно трясущемся диване. Всё, что он мог переводить взгляд с дивана на потолок. И обратно. Сил не было даже на то, чтобы облизнуть пересохшие губы.
Боль свидетельство того, что он всё ещё жив.
Он видел, как с дивана встал боров. Штанов на нём по-прежнему не было. Перебрался на своё кресло. Лицо его было довольным. Из руки в руку он перебрасывал игрушечный зуб.
Вторая пара ног не шевелилась.
Демьян закрыл глаза. Веки болели.
Весь вчерашний день представился ему в виде слайдов, которые на бешеной скорости транслируются на стену: вот кадр, где он тащит деревянное, жёсткое тело на высотку, вот жёлтый приземистый домик с глянцевой табличкой «Музей Владимира Ивановича Даля», вот жирдяй из Пятёрочки пробует идти, но падает, вот мужик в красной куртке, а в руке его топорик. Вот магазин, почему-то Серёга, крики какие-то, суета.
Эти слайды были бессмысленными, они не сопрягались в единую историю, словно их произвольно натаскали в один видеоряд из разных фильмов.
Сил на эмоции например, на сожаление, или ужас, или удивление, или восхищение не осталось; все ресурсы уходили на то, чтобы выжить: сделать вдох, потом, последовательно, ещё один, и ещё.
Заснуть тоже не получалось.
Дёма!
Он с трудом открыл глаза, и увидел, что с дивана смотрит на него Асмира. Она встала, исчезла из поля зрения, а потом появилась снова. Открыла ему пальцами рот, всунула что-то, а потом стала двигать его челюстью, чтобы он мог прожевать. С вялым безразличием Демьян позволял сладкой шоколадной струйке попадать ему в горло, течь по пищеводу. Каждый глоток отзывался болью в самых неожиданных местах.
В туалет хочешь? спросила Асмира. Надо бы в аптеку сходить. Ладно, я потом сама схожу.
Демьян зажмурился.
Нет-нет-нет, дружочек, давай-ка мы доедим, сказала Асмира. Давай-ка шире. Открывай, открывай. Вооот. И ещё. Хорошо! Ну вот, вот и отлично, вот и молодец, вот и всё получается у нас.
Что-то в словах Асмиры беспокоило.
Демьян безразлично дожевал кусок шоколада, с трудом проглотил, и провалился в ничто.
***
Планы структурируют жизнь, но неожиданности делают её интересной. План расписание. Неожиданность приключение.
В комнате ярко горел свет, поэтому определить сразу время суток не получилось. Демьян, морщась из-за саднящих мышц, поднялся, он был на полностью застеленном диване, под одеялом осмотрелся: в комнате пусто. На нём была лабораторная униформа: пижама и штаны.
Каждое движение, казалось, угрожало развалить его. Все клетки тела измождённо ныли.
Он, медленно и торжественно скользя по полу, так двигаться получалось лучше всего добрался до окна, и выглянул в космос.
Двор был залит выморочной теменью. Напротив, метрах в пятидесяти, исчерченный густым сплетением веток, чувствовался ещё один дом без единого огонька, а между ними граничной линией тянулась дорога. Людей не было.
Демьян привычно сунул руку в карман, но ни кармана, ни телефона в нём не обнаружил; «наверное, потерял», подумал он. Жалко. Жалко. Быть может, кто-то прямо сейчас делает ставки в его аккаунте. Выигрывает. Пока он тут.
Всё проходит мимо него.
Он упускает возможности.
На кухне звякнуло, и кто-то заговорил недовольным голосом. На деревянных ногах Демьян отправился в поход.
Асмира переоделась: сняла старушечью кофту и снова надела липсовскую форму: пижамные штаны и пиджак. Теперь они с Демьяном выглядели пациентами одного отделения.
Она стояла у плиты, чистила картошку, ловко на весу резала её, и бросала в кастрюлю. Оттуда аппетитно парило забытым запахом.
За спиной Асмиры стоял боров; всё так же с голой задницей под рукой у него зажат был плюшевый зуб. Он то и дело порывался залезть из-за спины под форму Асмиры; та, почти не отвлекаясь от готовки, просто поднимала нож. Этого было достаточно для того, чтобы на несколько секунд его успокоить.
Потом боров сменил цели: попробовал поймать кусок картошки, а когда это не удалось, полез пальцами прямо в кастрюлю. Зашипел, заныл, отдёрнул руку, стал на неё дуть. Скорчил обиженную физиономию. Ушёл.
Штаны надень, потное чучело, не поворачиваясь сказала вслед ему Асмира. Помылся бы.
Демьян потихоньку присел за стол. Он чувствовал беспокойство, и не понимал, отчего. Взял вилку, принялся вертеть её в пальцах.
Двадцать минут, сказала ему Асмира.
Что готовишь? спросил он.
Сегодня борщ, ответила она. Хорошо, что мы взяли всё нужное. Даже чеснок и укроп есть. И сметана. Как ты себя чувствуешь?
Беспокойство обратилось в панику. Всё это какой-то розыгрыш. Да.
Чтобы успокоиться, Демьян сделал несколько длинных вдохов. Это немного помогло.
Нормально, осторожно сказал он. Болит только всё.
Скоро пройдёт, ответила она. Первый день тяжело, а потом уже вполне терпимо.
В кухню снова зашёл боров, успевший обрядиться в старушечьи штаны и потасканную кофту. Он как-то особенно ловко поднырнул одним движением под пиджак Асмиры, осклабился, пошевелил пальцами.
Она дежурным движением подняла нож.
Боров недовольно промычал и отстыковался.
Ну это вообще добрый вечер, сказала она, Слушай, Дём. Убери этого павиана, пожалуйста.
Демьян вздрогнул.
Ты кто? спросил он.
Асмира не ответила. Она сосредоточенно помешивала что-то там у себя, дула, пробовала, крутила мельничку с перцем.
Ты кто? повторил он, потом встал, подошёл, развернул её к себе.
Асмира стояла в позе хирурга, ожидающего подачу зажима ассистентом: руки разведены, в них ложка и банка соли, на лице терпение.
Ну? сказала она. Можно, я продолжу? Съешь пока шарик, если хочешь. Ещё минут пятнадцать-двадцать, так что как раз успеешь. Вот, на холодильнике.
Демьян, плохо понимая, что делает, подошёл к холодильнику и увидел рядом с саквояжем свой телефон. Зашёл, тыкая непослушными пальцами, в приложение: ставка его не сыграла.
Ставка его.
Не сыграла.
Опять.
Хотя, это ведь теперь неважно?
У них уже есть деньги.
Возвращать ничего не нужно? Не нужно?
Или или всё это ему привиделось? Примнилось?
Демьян развинтил термос.
Туда бы из морозилки льда доложить, сказала, не поворачиваясь, Асмира. Можешь? Будь так, пожалуйста.
Внезапно Демьяну стало страшно. Бессмыслица и пустота коснулись его отчего-то своей чернотой. В голове у него будто бы выключили свет. Это было необычное и будоражащее ощущение. Он и не знал раньше, что в нём было светло. Там, внутри. Не в теле даже, да и не в голове, а Непонятно, где. В нём. Но не в мыслях. Не в движениях. Выше. Затопившая его темень подсказала контрастом, что там всегда, постоянно, нечто едва заметно тлело, возилось светящимися и щекотными мурашками, подсвечивая ему что? Дорогу? Смысл? Его самого для других? Для себя? Непонятно. Да и неважно.