– Ну, ты меня‑то не хорони загодя, – сказал Корсаков.
– Не зарекайся, Гарик. Все под богом ходим. А у тебя, я слышал неприятности.
Игорь насторожился, внимательно разглядывая собеседника. Жуковицкий иногда заходил на Арбат, но Игоря обходил стороной. То ли чтобы глаза лишний раз не мозолить, помятуя о прежних грехах, то ли просто неинтересен ему Корсаков был. А теперь, получается, всех опередить хочет, если что с Игорем случиться…
– Хорошо, Женя, я подумаю, – сказал Корсаков, делая вид, что задумался над словами Жуковицкого, – работы из того цикла и правда остались, только отдал я их кому‑то на хранение. По пьянке отдал, а теперь забыл. Но вспомнить можно. Главное, чтобы стимул был, понимаешь? – Игорь потер пальцами, будто считая деньги.
– Все понимаю, Гарик, все отлично понимаю, – с готовностью закивал Жук. – А чтобы ты мне поверил, что я для тебя стараюсь, могу купить… – он оглядел выставленные Игорем картины, – ну, хоть вот эту, – ткнув толстым пальцем в портрет Анны, он внимательно посмотрел на Корсакова. – Хоть и себе в убыток, но помня о старой дружбе, о славных временах, могу заплатить даже пятьдесят долларов США.
– Пятьсот, – коротко сказал Игорь.
Жуковицкий выпучил глаза.
– Ты что, родной? Ты с утра‑то не принял лишнего на грудь? Пятьсот! Ты сам посмотри: фон неровный, лицо не прописано, да и тетка какая‑то стремная – тоску нагоняет. Сто долларов, но это только для тебя.
Корсаков ухмыльнулся: Жучила любил поторговаться, знал в этом толк и любил, когда картину ему уступали не сразу, а именно после долгих споров. Бывало, он даже переплачивал, если художник умел обосновать и красиво изложить претензии на высокую цену. Видимо, Жучиле это было нужно для самоуважения.
– Я писал эту картину кровью сердца, – Игорь подпустил в голос дрожи, – ночей не спал, не пил, не ел, – он почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы жалости к себе. – И скажу без ложной скромности: картина написана в лучших традициях русской классики. Да любой, кто посмотрит на эту женщину, ощутит в себе нежность, любовь, желание, чтобы она была рядом, – Корсаков метнулся со стула и схватил за рукав проходящего мимо мужика с двумя дорожными сумками, – товарищ, вот скажите, что вы ощущаете, глядя на эту женщину.
Мужик, шарахнувшийся было в сторону, с интересом пригляделся к картине. Судя по суточной щетине и мятой одежде, это был провинциал, пришедший на Арбат скоротать время до отхода поезда.
– Вот на эту женщину? – задумчиво проговорил он.
– Ну да!
– Эх, – мужик вздохнул, – да если бы моя Маринка такая была… А то ведь жрет в три горла, зараза. Как порося стала, ей‑богу. На кровати, не поверишь, боком сплю – не помещаемся. А кровать у нас широкая – сам ладил…
– Слыхал? – Корсаков победно поглядел на Жуковицкого.
– Нашел у кого спрашивать, – скривился тот, – мнение дилетанта…
– А ведь раньше такая же была, – не унимался мужик, – пока в невестах ходила. Тоненькая, как березка, глаза, как звездочки…
– Это же высокая поэзия, Женя! – Корсаков ковал железо, пока горячо, – Ты посмотри, какие у нее глаза, а плечи! А руки…
– Рук не видно, – быстро сказал Жуковицкий.
– Но можно представить, как они прекрасны! И за этот шедевр, продавать который для меня все равно, что вырвать сердце, ты жалеешь триста баксов? – Корсаков, как бы в смятении перед человеческой жадностью, отступил на шаг, – Женя, креста на тебе нет!
– …пиво, картошку, блины со сметаной каждый день трескает, – продолжал гундеть мужик, – а глазки заплыли.
Поросячьи глазки стали…
– Сто двадцать, но я себе этого не прощу, – категорически заявил Жук, – просто душа у меня болит за тебя. Сто двадцать долларов – все что могу предложить.
– Холст и краски дороже стоят, – не уступал Корсаков.
– …а чай пить садится, так батон белого сожрет, и не хрюкнет!
– Слушай, мужик, иди‑ка ты отсюда, – разом заорали Корсаков и Жуковицкий.
Провинциал, отпрянув, удивленно пожал плечами.
– Сами же просили портрет оценить, – сказал он с обидой и, покачав головой, двинулся дальше, – ну, москали, не поймешь вас.
– Короче, Гарик, сто пятьдесят – и все!
По тону Жуковицкого Корсаков понял, что это предел и, горько вздохнув для приличия, согласился.
– Ну вот, – одобрил Жук, – а то – пятьсот! Ты еще не помер, чтобы такие цены ломить.
Он отсчитал три пятидесятидолларовые бумажки, вручил Игорю, которому вдруг стало жалко картину. Он сам снял ее, упаковал и стал собираться домой.
– А насчет тех картин – так я зайду на днях, лады? Ты ведь не переехал? – спросил, осклабившись, Жук.
– Не переехал. Заходи, – сказал Корсаков, – но уж за них я с тебя семь шкур спущу.
– Разберемся, – Жуковицкий подал ему мягкую влажную ладонь и потопал к выходу с Арбата.
Значит, он специально на Арбат приехал, чтобы меня найти, глядя ему вслед подумал Корсаков. Ну и черт с ним. Еще Жучилой не хватало голову забивать. Тут другая проблема вырисовывается: сначала он потерял Анну во сне, в том, что во сне он видел именно Анюту Корсаков не сомневался, а теперь и наяву утратил. И хоть это всего лишь портрет, кто знает, может так ему и суждено: терять дорогих сердцу женщин.
Обменяв валюту, Игорь побрел домой.
Как обычно Арбат жил своей жизнью: скучали художники, продавцы шинелей, шапок‑ушанок, кокард и прочего добра, оставшегося от Советской армии, обольстительно улыбаясь, демонстрировали товар иностранцам. Два ребенка лет семи‑восьми кружились в вальсе, родительница обходила зевак с картонной коробкой. Разорялся какой‑то бард, его обходили стороной – уж больно рьяно он терзал струны обшарпанной гитары.
Корсаков заметил милицейский наряд, проверявший документы у лица кавказской национальности, подошел поближе. Дождавшись, когда нацмена отпустили – видно, документы оказались в порядке, он подошел к разочарованным милиционерам.
– Ребята, у меня тут должок для капитана Немчинова. Передайте, – Игорь протянул руку, как бы для пожатия старшему наряда – щеголеватому лейтенанту, избавился от денег и, кивнув, пошел дальше.
В продуктовом магазине, долго не раздумывая, накупил продуктов: колбасы, хлеба, яиц и кофе. Долго стоял напротив винного отдела. Выпить, не выпить? Прозрачная, как слеза, водка, янтарный коньяк, ликер «Кюрасао», цвета стеклоочистителя… пиво, шампанское, портвейн, виски. На память пришел Жуковицкий: «…еще немного и белую горячку заработаешь». Не дождешься, Жучила! Этот номер мы уже вытаскивали – ничего, кроме похмелья и горьких воспоминаний там нет.
– Мужчина, ну вы прям, как в музее. Чего на нее смотреть, ее пить надо! Не стесняйтесь, подходите, – подбодрила Игоря молодящаяся продавщица.
– Не могу, красавица, – вздохнул Корсаков, – язва.
– То‑то облизываешься, как кот на сметану, – посочувствовала продавщица.
Купив двухлитровую бутылку кваса, Игорь, опасаясь что поддастся соблазну, быстро вышел из магазина.
В квартире кто‑то был – дверь с лестницы была забаррикадирована. Корсаков наподдал ногой, вызвав за дверью легкую панику: кто‑то заметался по квартире, потом в щели показался глаз.