Купив двухлитровую бутылку кваса, Игорь, опасаясь что поддастся соблазну, быстро вышел из магазина.
В квартире кто‑то был – дверь с лестницы была забаррикадирована. Корсаков наподдал ногой, вызвав за дверью легкую панику: кто‑то заметался по квартире, потом в щели показался глаз.
– Ты что ли, Игорь? – голос у Владика был сдавленный, испуганный.
– Я, – подтвердил Корсаков, – открывай. Чего закрылись? Опять трахаетесь?
За дверью загремело. Корсаков втиснулся в образовавшийся проем.
– Трахаемся… Давай, быстрее, – Владик стоял, согнувшись, держа в руках радиатор парового отопления, – никого чужого не заметил?
Под глазами у него были синяки в пол‑лица, нос скособочен, губы превратились в лепешки.
– Не заметил.
– Это хорошо, – Владик привалил радиатор к двери, поставил на него еще один. – А я пришел – тебя нет. Ну, думаю, все…
– Так ты один? А где шлялся? – спросил Игорь, проходя в комнату, – участковый заходил, тебя спрашивал.
– Когда?
– Позавчера. Сказал, что тебя папаша Анюты к ним в отделение приволок.
– Точно, – кивнул Владик, – они меня отпустили потом, я у приятеля ночевал – боялся сюда показаться, – он подошел к окну, чуть отодвинув фанеру, осмотрел двор.
– Мог бы и зайти, проведать – я до ночи без памяти провалялся, – проворчал Корсаков.
Он разгрузил сумки, принес из чулана электроплитку, сковородку и принялся резать колбасу.
Владик присел на низенькую табуретку, обхватил плечи руками и принялся раскачиваться из стороны в сторону.
– Тебе хорошо, – сказал он обиженным тоном, – ты сразу вырубился, а меня, как грушу в спортзале обработали.
– Анюта где была?
– В машину ее утащили и увезли. И папа с ней уехал. А трое этих… остались и давай меня охаживать. Я все ступеньки в доме пересчитал. Потом папа вернулся и повезли они меня в «пятерку». Что там было… – он тяжело вздохнул.
Игорь бросил на сковороду нарезанную колбасу, глотнул квасу и присел на диван.
– Знаю я, что там было, – проворчал он. – Владик, тебе сколько лет?
– Двадцать один, а что?
– Что? А то, что баб надо выбирать не только членом, но и головой. Или ты ее в невесты присмотрел?
– В какие невесты? – возмутился Лосев, – ну, понравились друг другу, перепихнулись в охотку. Что ж теперь, любовь на всю жизнь?
– Вот трахнулись, и – все, разбежались по норам. За каким хреном ты ее сюда водить стал? Соображение надо иметь. Она что, не говорила, что у нее папа крутой?
– Ну, так, бормотала чего‑то, – Владик потупился, – я думал, это еще лучше. Папашка денег подкинет, может, выставку организовать поможет. Глядишь и…
– Ага, – усмехнулся Корсаков, – апартаменты выделит – трахайтесь, детки, на здоровье. Позволь я тебе кое‑что объясню: в советское время общество у нас было бесклассовое. Так во всяком случае, считалось. А теперь дело другое. Анюта и папаша ее принадлежат к высшему обществу, а ты даже не в низшем классе, ты нигде. Ты – деклассированный элемент, мать твою! – Игорь разозлился всерьез. В самом деле: приходится объяснять этому Казанове элементарные вещи, – они – новая аристократия, только без дворянских титулов. Хотя я подозреваю, что это временно. А ты? Монтекки из подворотни! Ромео без определенного места жительства. Кстати, Ромео даже родословная не помогла, если ты помнишь, чем у Шекспира дело кончилось.
Кстати, Ромео даже родословная не помогла, если ты помнишь, чем у Шекспира дело кончилось. Ты пойми, Лось, бабы к художнику тянутся потому, что он вольный человек, а воля – это отсутствие хомута и кнута! Ты себе нашел и то, и другое, и приключений на задницу. И, кстати, ты уж меня извини, ты всерьез считаешь себя художником?
– А почему нет? – обиделся Владик.
– Да потому, что давить краску на холст – это еще не искусство. Таких, как я – сотни, а таких, как ты – тысячи и все хотят сладко есть и мягко спать, не прилагая к этому усилий. Вы не знаете элементарных вещей: даже, как правильно смешать краски, я не говорю уже о технике рисунка. Я не люблю Шилова, но он как‑то раз сказал про таких, как ты очень правильные слова: если ты художник, то нарисуй мне хотя бы обыкновенный стакан. Простой стеклянный стакан, но чтобы он был похож на самого на себя
– Вполне можно обойтись и без этого, – заявил Лосев.
– Да, можно. Но тогда нужна своя фишка, чтобы тебя заметили. Эпатаж, скандал, причем не местного значения, не драка с бомжами и не пьяный загул среди своих, а скандал такой, чтобы о нем написали в прессе. Мне уже за тридцать, Владик, и, по большому счету, мне учиться чему‑то уже поздновато, но ты молодой. Брось ты эту херню, найди что‑то свое и упрись рогами: работай, думай, пробуй, но не скользи по жизни, как по накатанной дорожке. Выбьешься в люди – я только рад за тебя буду.
– Чего ты завелся‑то, – пробормотал Владик, стараясь не смотреть на разгорячившегося Корсакова, – ну ладно, попробую я…
– Да не пробовать надо, а делать! – в сердцах рявкнул Игорь. А действительно, чего это я разорался? – подумал он. Жалко, наверное, этого балбеса.
Колбаса заскворчала, Корсаков перевернул ее и разбил в сковородку пяток яиц.
– Ладно, давай перекусим, – сказал он.
Владик принес подушку, уселся на нее. Табуретку они использовали, как сервировочный столик. Яичница исчезла в мгновение ока. Разлив по кружкам квас, Игорь достал из кармана пятьдесят баксов и протянул Владику.
– Держи. Это тебе подъемные. Больше ничем помочь не могу.
– Не понял, – Лосев захлопал глазами.
– Федоров, участковый наш, сказал, что будет лучше, если ты пропадешь с Арбата в неизвестном направлении и, причем, надолго.
Лосев покачал головой.
– Зачем? Вроде, все обошлось. Папа уехал, Аньку я больше видеть не хочу – здоровье дороже…
Корсаков с досадой хлопнул ладонями по коленям.
– Слушай, я тебе все разжевывать должен? Папа, говоришь, уехал? Надолго ли? Ты думаешь, он это дело так оставит? В один прекрасный день я тебя найду вон там, – он кивнул за окно, – во дворе с проломленной головой. А еще хуже – менты, причем не из «пятерки», а какой‑нибудь ОМОН, проведут шмон и найдут у тебя в матрасе мешок с «планом». Тебя на зону лет на пятнадцать, а мы, кто здесь останется, будем ребятам из отделения целый год штраф платить. «За нарушение общественного порядка». А люди здесь небогатые, сам знаешь. Есть еще вариант: я просыпаюсь, а ты спишь вечным сном с ножом в спине и на рукоятке мои «пальчики». С Александра Александровича станется – может и такое организовать.
Игорь закурил, откинулся на матрасе и уставился в потолок. Жалко парня, но что делать – сам виноват.
Владик потерянно молчал. Снизу донеслись голоса соседей – бомжи вернулись с промысла и разбредались по комнатам. Лосев встал и принялся собирать вещи в рюкзак. Вещей было немного: пара джинсов, свитер, две‑три рубашки, бритва. Краски и кисти он сложил в этюдник.
– А картины куда? – спросил Лосев.
– Оставь, я спрячу.