— Вот с чего нам следовало начать, когда вы в первый раз явились ко мне в Ла-Рошели. Спорить с женщиной бесполезно.., только зря теряешь драгоценное время, которое можно было бы использовать куда лучше.., не правда ли?
Теперь она лежала нагая, соприкасаясь с его обнаженным телом и начинала все острее чувствовать его ласки.
— Не бойся, — шептал он. — Я только хочу тебя согреть…
Она больше не спрашивала себя, почему он вдруг так ревниво и властно привлек ее к себе, позабыв про все упреки и обиды.
Он желает ее. Он ее желает!..
Казалось, он открывает ее для себя заново, как мужчина, в первый раз познающий женщину, о которой долго мечтал.
— Какие у тебя красивые руки, — сказал он с восхищением.
Это было уже преддверие любви.
Той великой, волшебной любви, которую они изведали много лет назад. Их снова соединили узы плоти, дарящие им блаженство и сладкие воспоминания, — те узы, что продолжали притягивать их друг к другу через время и расстояния.
Руки Анжелики сами собой обняли его, потом ей вспомнились некогда привычные движения — но теперь в них было что-то новое и волнующее. Она чувствовала — хотя сама еще не могла ему ответить — властное прикосновение его уст к ее устам. Потом к ее шее, плечам…
Его поцелуи становились все более страстными, как будто он желал жадно выпить ее кровь.
Последние страхи рассеялись. Ее любимый, мужчина, созданный для нее, снова был с нею. С ним все было естественно, просто и прекрасно. Принадлежать ему, замереть в его объятиях, отдаться на волю его страсти и вдруг осознать со страхом и ослепительной радостью, что они слились, воедино…
Занимался день, снимая один за другим покровы ночи. Анжелика, не помня себя от счастья, снова глядела в лицо своего возлюбленного, это лицо фавна, словно выточенное из потемневшего от времени дерева, и ей все еще не до конца верилось, что она видит его не во сне.
Она чувствовала, что отныне уже не сможет обходиться без его объятий, без его ласк, без той нежности, которую она читала в его глазах, еще недавно смотревших на нее так сурово.
Занимался день, и в колыхании волн, утихших после ночной бури, была такая же сладкая истома, какую Анжелика ощущала и в себе самой. Она почти не замечала соленого запаха моря, ибо вдыхала аромат любви, фимиам их единения. Однако в ней еще оставался смутный страх.
Из всего того, что ей хотелось ему сказать и что переполняло сердце, она не смогла проронить ни слова.
Что думает он о ее молчании? О ее неловкости? Что он скажет, когда заговорит? Наверняка отпустит какую-нибудь колкую шутку. Об этом можно догадаться по насмешливой складке у его губ.
— Ну что ж! — сказал он наконец. — В общем для скромной матушки-настоятельницы получилось не так уж плохо. Однако между нами говоря, моя дорогая, вы не сделали особых успехов в искусстве любви с тех пор, когда я преподавал вам «веселую науку».
Анжелика рассмеялась. Пусть уж лучше он упрекает ее в неумелости, чем в чрезмерной искусности. Пусть подшучивает над ней, она не возражает. Она притворилась смущенной.
— Вы правы. Вам придется многому учить меня заново, мой дорогой повелитель. Вдали от вас я не жила, а только выживала. А это не одно и то же…
Он скорчил гримасу:
— Хм! Я не очень-то вам верю, моя милая лицемерка. Ну да все равно! Это было хорошо сказано.
Он продолжал ласкать ее тело, словно продолжая открывать и оценивать ее округлые упругие формы.
— Сущее преступление — прятать такое тело под обносками служанки. Но я это сейчас исправлю.
Он встал, подошел к сундуку и, достав оттуда женское платье, бросил его в изножье кровати.
— С сегодняшнего дня вы будете одеваться прилично.
— Вы несправедливы, Жоффрей. Мои обноски служанки, как вы их назвали, имеют свои преимущества. Представьте себе, каково бы мне было бежать через ланды от драгун и взбираться на борт «Голдсборо», будь я в придворном наряде. И потом, я ведь больше не повелеваю королевством.
Он снова прилег рядом с нею и, опершись на локоть, положил другую руку на подтянутое к себе колено. Анжелике подумалось, что в этой его позе есть что-то от небрежной грации балаганного акробата, которая отличала его и прежде.
Он задумчиво произнес:
— Королевство? Но оно у меня есть. Огромное… Восхитительное. Времена года одевают его то в изумруды, то в золото. Море, на редкость синее, омывает там берега цвета утренней зари…
И сегодня он порой начинал говорить поэтическим языком лангедокских трубадуров.
— Где же находится ваше королевство, мой дорогой повелитель?
— Я везу вас туда.
Она вздрогнула, неожиданно вернувшись с неба на землю. Потом набралась смелости и тихо спросила:
— Так вы везете нас не на Острова?
Он молчал, словно не слышал ее вопроса. Затем пожал плечами:
— Острова? Ах, да! Будут вам острова.., и даже больше, чем вы могли бы пожелать.
Он взглянул на нее и снова улыбнулся. Его пальцы машинально перебирали волосы Анжелики, рассыпавшиеся по подушке. Они уже высохли и вновь приобрели свой обычный цвет.
На лице Жоффрея де Пейрака отразилось удивление.
— Как посветлели ваши волосы! — воскликнул он. — Честное слово, среди них есть и седые!
— Да, — прошептала она. — Каждая прядь — память о каком-нибудь горе.
Нахмурив брови, он продолжал внимательно разглядывать их.
— Расскажите мне, — потребовал он.
Рассказать? О чем? О страданиях, которыми был отмечен ее путь, пройденный вдали от него?
Она смотрела на него неотрывно и пылко. Он нежно гладил пальцем ее виски, а она и не знала, что этим движением он вытирает слезы, которые катятся из ее глаз.
— Мне нечего рассказать, я все забыла.
Она подняла обнаженные руки, осмелилась обнять его, притянуть к своей груди.
— Вы намного моложе меня, господин де Пейрак. Вы сохранили свою мавританскую гриву, она по-прежнему черна, как ночь. Всего несколько седых волосков.
— Ими я обязан вам.
— Неужели?
Сквозь рассветный полумрак он увидел, как ее губы тронула грустная улыбка. Он подумал: «Моя единственная боль.., моя единственная любовь». Раньше ее губы не казались столь выразительными и живыми, и в их игре не было такого очарования.
— Да, я страдал.., из-за вас.., ну как, теперь вы довольны, маленькая людоедка?
Как она прекрасна! Еще прекраснее, чем прежде, ибо жизнь наполнила ее красоту редким человеческим теплом. Он отдохнет на ее груди. В ее объятиях он забудет все.
Он взял ее тяжелые, с перламутровым отливом волосы, скрутил их и обмотал вокруг своей шеи. Уста их снова слились в жарком, неистовом поцелуе — и в этот миг утреннюю тишину разорвал мушкетный выстрел.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. МЯТЕЖ
Глава 1
Грохот выстрела живо напомнил Анжелике сцены из прошлого: нападение королевской полиции и драгунов. В глазах у нее потемнело.
С ужасом она смотрела, как соскочивший с постели Жоффрей де Пейрак натягивает ботфорты, надевает камзол из черной кожи.
— Вставайте скорее, — поторопил он ее.
— Что происходит? — спросила Анжелика.
Она подумала, что их атаковал пиратский корабль. Взяв себя в руки, она схватила брошенную ей мужем одежду и принялась без обычной тщательности облачаться в нее. Только она застегнула спереди платье, как стеклянная дверь каюты содрогнулась от глухого удара.
— Откройте! — прозвучал хриплый голос.
Едва граф отодвинул защелку, как чье-то грузное тело повалилось на него и тут же рухнуло на ковер. На спине упавшего сразу расплылось большое темное пятно. Рескатор повернул его лицом вверх.
— Язон!..
Капитан открыл глаза и прошептал:
— Пассажиры.., напали на меня.., в тумане.., захватили верхнюю палубу…
Тяжелые клубы густого белого тумана проникали даже в каюту. Анжелика увидела в двери знакомый силуэт. На пороге стоял Габриэль Берн с дымящимся пистолетом в руке. Реакция Рескатора была мгновенной.
«Нет!» — хотела крикнуть Анжелика, но не успела: какая-то сила бросила ее вперед и она повисла на руке мужа. Пуля Жоффрея де Пейрака впилась в позолоченную обшивку над дверью.
— Дура! — пробормотал Рескатор сквозь сжатые зубы, но не оттолкнул ее. Он знал, что перезарядить пистолет ему уже не удастся. Теперь Анжелика прикрывала его своим телом, как щитом.
Уступив в проворстве своему противнику и не выстрелив, мэтр Берн колебался, лицо его конвульсивно подергивалось: теперь покончить с ненавистным ему человеком он мог, только ранив, а то и убив Анжелику.
В каюту вошли Маниго, Каррер, Мерсело и несколько их сообщников из числа матросов-испанцев.
— Так вот, граф, — с усмешкой сказал судовладелец, — теперь наш ход. Признайтесь, вы не ожидали такого подвоха от презренных эмигрантов, превращенных в живой товар алчного авантюриста? «Смотрите, бодрствуйте и молитесь, ибо не знаете, когда наступит это время», сказано в священном Писании. Но вы позволили Далиле усыпить вашу бдительность, и мы воспользовались этой возможностью, которую ждали уже давно. Соизвольте сдать оружие, граф.
Отстранив Анжелику, застывшую между ними, как каменное изваяние, Рескатор протянул Маниго свой пистолет, который тот заткнул себе за пояс. Ларошельцы и их сообщники захватили много оружия и получили явное превосходство. Хозяину «Голдсборо» было ясно, что любая попытка к сопротивлению будет стоить ему жизни. С подчеркнутым спокойствием он оправил жабо и кружевные манжеты рубашки.
Протестанты презрительно разглядывали роскошную каюту закоренелого грешника, его восточное ложе в красноречивом беспорядке. Но Анжелике было не до их суждений по поводу ее нравственности. Случившееся превзошло самые худшие опасения. У нее на глазах граф де Пейрак и мэтр Берн чуть не застрелили друг друга. Но особенно ее ошеломило вероломство гугенотов.
— Что вы наделали, друзья мои? — тихо сказала она.
Протестанты были готовы противостоять возмущению Анжелики и ее гневным укорам, но сейчас, ощущая на себе ее взгляд, они на мгновение усомнились в правоте своей затеи, почувствовали, что они что-то недопонимают.
В стоявшей перед ними паре, в этом мужчине со странным незнакомым лицом, которое они впервые увидели без маски, и в этой женщине, как бы тоже незнакомой в ее новом наряде, они улавливали какой-то нерушимый союз, нечто совсем иное, нежели та плотская связь, за которую их осуждали.
С открытыми плечами в обрамлении венецианских кружев, на которые лунной россыпью падали ее пышные волосы, Анжелика переставала быть для них просто другом и становилась знатной дамой, которую Габриэль Берн инстинктивно угадал под обличьем служанки. Она стояла перед Рескатором, как перед своим повелителем. Исполненные гордости и презрения, они были людьми другой породы… Протестантам внезапно почудилось, что они стали жертвами заблуждения, за которое могут жестоко поплатиться. Краткая речь, заготовленная Маниго, вдруг вылетела у него из памяти. Он заранее предвкушал свое торжество над загадочным и высокомерным Рескатором, но теперь все его ликование сникло. Тем не менее Маниго первым пришел в себя.
— Мы защищаемся, — твердо сказал он. — Мы считаем своим долгом, граф, принять все меры к тому, чтобы избежать тяжелой участи, которую вы нам уготовали. Госпожа Анжелика невольно помогла нам, усыпив вашу бдительность.
— Не надо иронизировать, господин Маниго, — строго сказала Анжелика. — Ваш поступок основан на крайне поверхностных суждениях, и вы еще пожалеете о нем, узнав истину. Пока вы не восприимчивы к ее голосу, но я надеюсь, что здравый смысл скоро вернется к вам и вы поймете всю неразумность ваших действий.
Воздействовать на этих ожесточившихся людей можно было только спокойствием и самообладанием. Анжелика ощущала их готовность пойти на убийство ради укрепления своего шаткого преимущества. Один жест, одно слово
— и может произойти непоправимое.
Продолжая загораживать собою Жоффрея де Пейрака, она была уверена, что мятежники не осмелятся выстрелить в нее, свою спасительницу…
Они и впрямь колебались.
— Отодвиньтесь в сторону, госпожа Анжелика, — произнес наконец судовладелец. — Вы должны понимать, что сопротивление бесполезно. Отныне на борту распоряжаюсь я, а не тот, кого вы с необъяснимым упорством защищаете от своих друзей, как вы сами еще недавно называли нас.
— Что вы собираетесь с ним делать?
— Взять его под стражу.
— Но вы не вправе убивать его без суда, не доказав его виновности. Это было бы самой низкой подлостью! Бог покарает вас!
— У нас нет намерения убивать его, — с трудом выдавил из себя Маниго.
Увы, ей было ясно, что их главная цель — расправиться с ним, что без ее вмешательства он бы лежал сейчас рядом с Язоном. На лице Анжелики выступил холодный пот.
Несколько минут прошло в тягостном ожидании… Подавив страх, Анжелика повернулась к мужу. Ей не терпелось выяснить, какова его реакция на унизительную и опасную ситуацию, в которой он оказался. И вдруг она с содроганием обнаружила, что на губах благородного авантюриста играет все та же загадочная улыбка, с какой он всегда встречал свору недругов, пытающихся его уничтожить.
В этом удивительном человеке есть что-то такое, отчего другие всегда будут стремиться его погубить. Напрасны ее старания защитить его, всегда следовать за ним. Он не нуждался ни в ком, он безразличен и к смерти, и даже к ней самой, обретенной столь недавно.
— Разве вы не видите, что они захватили ваш корабль? — возмущенно спросила Анжелика.
— А это еще надо доказать, — произнес он с насмешкой.
— Да будет вам известно, господин граф, — вмешался Маниго, — что большая часть вашего экипажа сидит в трюме и не может выручить вас. Мои люди охраняют с оружием все люки. Каждый, кто попытается высунуть нос, будет застрелен без всякой жалости. Что же касается ваших вахтенных, то большинство из них уже давно перешли на нашу сторону в надежде избавиться от тирании своего алчного хозяина.
— От души благодарю вас, — сказал Рескатор.
Он перевел взгляд на матросов-испанцев, которые, как волки, рыскали по каюте, ошалев от ее богатства, и начинали потихоньку прикарманивать золотые безделушки.
— А ведь Язон предупреждал меня, — сказал Рескатор. — Мы очень неразборчиво провели последнюю вербовку. Правильно говорят, что ошибки обходятся дороже, чем преступления…
Он посмотрел на тело Язона и темные пятна крови на ярком ворсе ковра. Лицо Рескатора посуровело, веки чуть опустились, прикрыв сверкающие черные глаза.
— Вы убили моего помощника. Он был мне другом целых десять лет…
— Мы убили только тех, кто оказал сопротивление. Я уже сказал вам, что таких немного. Все остальные перешли на нашу сторону.
— Надеюсь, у вас не будет излишних трудностей с блистательными новобранцами, которых мы подобрали из подонков Кадикса и Лиссабона, — усмехнулся Жоффрей де Пейрак и властно крикнул одному из бунтовщиков:
— Мануэло!
Тот мгновенно вскочил, и Рескатор что-то скомандовал ему по-испански. Испуганный матрос поспешил подать ему плащ.
Набросив его, граф с решительным видом направился к двери. Протестанты немедленно окружили его. Теперь им было ясно, что вопреки всему авторитет Жоффрея де Пейрака среди членов экипажа нисколько не пострадал.
Маниго приставил ему к спине свой пистолет.
— Не пугайте нас, сударь. Мы еще не решили, как поступить с вами, но вы в наших руках. Надеяться на побег бесполезно.
— Я не настолько наивен, чтобы не понимать этого. Мне надо только оценить обстановку своими глазами.
Под дулами пистолетов и мушкетов он поднялся на мостик и облокотился на резные поручни, частично поврежденные во время бури.
Взору Жоффрея де Пейрака открылась ужасающая картина погрома, учиненного на корабле. Свисали лохмотья разорванных парусов. Упавшие реи, опутанные такелажем обломки фок-мачты придавали славному «Голдсборо» облик развалины, непоправимо изуродованной штормом.
Ущерб от бури усугублялся последствиями недолгой, яростной схватки. Матросы без церемоний бросали за борт трупы убитых, которыми была усеяна палуба.