— Теперь вижу, — холодно проговорил Рескатор.
Он поднял голову. Между двух уцелевших мачт уже орудовала новая, малочисленная, но активная команда, стараясь закрепить и починить паруса, распутать и заменить такелаж. Несколько юношей-протестантов осваивали работу марсовых. Дело шло медленно, но утихомирившееся море, ставшее ласковым, как кошечка, полностью благоприятствовало обучению новичков.
На палубе граф увидел Ле Галля с капитанским рупором в руках. Это он в утреннем тумане подкрался к Язону, нанес ему смертельную рану. Лоцман-бретонец был наиболее опытным мореходом. Маниго доверил ему управление кораблем, а у штурвала поставил Бреажа.
В целом все ларошельцы были более или менее причастны к морю и не чувствовали себя не в своей тарелке даже на таком большом корабле, как «Голдсборо». С помощью двадцати присоединившихся к ним испанцев они вполне могли справиться со знакомым делом при условии, что никто не будет лодырничать и что…
Повернувшись к пассажирам, Рескатор с улыбкой сказал:
— Прекрасная работа, господа. Признаю, что все сделано весьма лихо. Для осуществления ваших пиратских планов вы воспользовались тем, что, кроме вахтенных, все мои люди, изнуренные ночной борьбой за спасение корабля и ваших жизней, пошли отдохнуть.
От такого оскорбления красное лицо Маниго стало багровым.
— Пиратских?! По-моему, вы перепутали нашу роль со своей.
— А как прикажете называть захват чужого имущества, в данном случае моего корабля?
— Корабля, отобранного у других! Ведь вы живете разбоем…
— Как вы категоричны в суждениях, господа религиозные фанатики. Плывите в Бостон, и там вы узнаете, что «Голдсборо» построен по моему проекту и оплачен звонкими экю.
— Готов держать пари, что у этих экю сомнительный источник.
— А кто посмеет похвастать безупречным происхождением золота в своем кошельке? Вот вы, например, господин Маниго. Разве состояние, которое вы унаследовали от ваших благочестивых предков — ларошельских корсаров или купцов, не омыто слезами и кровью тысяч черных рабов, которых вы покупали и продолжаете покупать на берегах Гвинеи, а затем перепродаете в Америке?
Непринужденно опершись о поручни, он рассуждал с улыбкой на лице, словно вел светскую беседу, а не стоял под прицелом мушкетов.
— Причем здесь это? — недоуменно спросил Маниго. — Не я же выдумал рабство. На рабов в Америке спрос, вот я и поставляю их.
Рескатор разразился таким резким и оскорбительным смехом, что Анжелика прижала к ушам ладони. Боясь, что Маниго ответит на провокацию выстрелом из пистолета, она была готова броситься между ними, но ничего не произошло. Протестанты стояли, как загипнотизированные. Анжелика почти физически ощущала силу, исходившую от этого человека, ту невидимую власть, которая заставила бунтовщиков забыть о том, где они находятся и зачем сюда пришли.
— О, непоколебимая совесть праведников, — продолжил граф, перестав смеяться. — Тот, кто убежден в своей исключительности, вряд ли усомнится в обоснованности своих действий. Но оставим это, — он махнул рукой с беспечностью истинного вельможи. — Только чистая совесть — залог праведных дел. Если у вас нет грабительских планов, чем можете вы оправдать свое намерение лишить меня не только собственности, но и жизни?
— Тем, что вы и не помышляете доставить нас к цели нашего путешествия — в Санто-Доминго.
Рескатор не ответил. Его горящие черные глаза не отрывались от лица судовладельца. Победа будет за тем, кто первый заставит противника опустить глаза.
— Значит, вы не отрицаете, — торжествующе продолжал Маниго. — По счастью, мы своевременно разгадали ваши замыслы. Вы собирались продать нас.
— Ну, коль скоро работорговля есть честный и хороший способ заработать деньги… Но вы ошибаетесь. У меня и в мыслях не было вас продавать. Это меня не интересует. Не знаю, чем владеете вы на Санто-Доминго, но то, чем владею я, превосходит все богатства этого маленького острова. И, разумеется, меня прельстила отнюдь не выручка за протестантские шкуры. Вы и ваши семьи стали для меня такой обузой, что я готов заплатить любую цену, лишь бы избавиться от всех вас. Вы завышаете свою реальную рыночную стоимость, господин Маниго, несмотря на весь ваш опыт продавца живого товара…
— Довольно! — с яростью вскричал Маниго. — Мы проявляем излишнюю доброту, слушая ваши разглагольствования. Но дерзость вас не спасет. Мы защищаем свои жизни, которыми вы до сих пор распоряжались. И за то зло, которое вы нам причинили…
— Какое зло?
Стоя со скрещенными на груди руками, граф де Пейрак смерил каждого из присутствующих таким суровым и пронзительным взглядом, что все онемели.
— Разве зло, которое я вам причинил, больше того, которое несли вам королевские драгуны, преследовавшие вас с саблями наголо? У вас слишком короткая, а вернее, неблагодарная память, господа.
Снова засмеявшись, он продолжил:
— О, не смотрите на меня так, словно мне невдомек, что вы сейчас переживаете. Я все прекрасно понимаю! Да, я действительно причинил вам зло. Только вот состоит оно в том, что я столкнул вас с людьми, не похожими на вас. Носители зла вдруг стали делать вам добро.
Люди всегда боятся того, чего не могут понять. Как и почему мои мавры, эти развратники и нечестивцы, враги Христа, и другие мои люди, средиземноморские бродяги и богохульники, как это они добровольно делились с вами галетами, отдавали вашим детям свежие фрукты и овощи, предназначенные членам экипажа для предупреждения цинги? А те двое раненых в трюме, которые пострадали под Ла-Рошелью? Вы так и не решились осчастливить их своей дружбой, считая их «скверными». Вы лишь позволили им стать вашими сообщниками, подобно тому, как вы снисходили до общения с арабскими работорговцами, которые перепродавали вам негров, насильственно захваченных в самом сердце Африки, в местах, где, в отличие от вас, мне довелось побывать. Впрочем, речь сейчас о другом.
— Прекратите попрекать меня этими рабами! — взорвался Маниго. — Право слово, вы вроде как считаете меня соучастником какого-то преступления. А потом, разве это не благо для самих язычников, когда им помогают расстаться с их идолами и пороками и открывают возможность познать истинного Бога и радость честного труда?
Этот довод застал Жоффрея де Пейрака врасплох. Взявшись рукой за подбородок, он некоторое время размышлял, покачивая головой.
— Я признаю, что ваша точка зрения имеет право на существование, хотя, на мой взгляд, она основана на богословской софистике. Лично мне она внушает отвращение. Может быть потому, что мне самому пришлось носить кандалы.
Он отвернул кружевные манжеты и показал загорелые запястья, изрезанные глубокими шрамами.
Не было ли это ошибкой с его стороны? Протестанты, слушавшие его в некотором замешательстве, пришли в себя, и лица их вновь обрели осуждающее выражение.
— Да, — продолжал Рескатор, словно смакуя эффект своего признания. — И я, и почти все члены моей команды были закованы в кандалы. Вот почему мы не любим работорговцев.
— Каторжник! — бросил Маниго. — И вы еще хотели, чтобы мы верили вам и вашим соратникам по галере?
— Разве плавание на королевских галерах так ух позорно в наш век? Вместе со мной в Марселе отбывали каторгу люди, единственным преступлением которых была приверженность к кальвинизму.
— Это совсем другое дело. Они страдали за веру.
— А по какому праву вы судите меня, ничего не зная про вынесенный мне несправедливый приговор?!
Мерсело язвительно засмеялся.
— Вы скоро заставите нас поверить, что марсельская тюрьма и королевские галеры заполнены не убийцами, бандитами и разбойниками с большой дороги, что совершенно естественно, а ни в чем не повинными людьми.
— Кто знает? Может быть, это вполне соответствовало бы нормам приходящего в упадок Старого Света. Увы, «есть зло, которое я видел под солнцем, — это как бы погрешность, происходящая от властелина: невежество поставляется на большой высоте, а богатые сидят низко. Видел я рабов на конях, и князей, ходящих, подобно рабам, пешком». Это ведь строки из священного Писания, господа.
Жестом пророка он театрально воздел вверх свой перст, и тут Анжелика все поняла.
Рескатор разыгрывал комедию. Ведя этот более чем странный диалог, он отнюдь не стремился объясниться со своими противниками или же склонить их на свою сторону в иллюзорной надежде привести их к признанию заблуждений. Анжелика понимала, что это было бы бесполезно, и с некоторой досадой следила за этим словесным турниром, казавшимся ей совершенно неуместным в такой момент. Зная, как протестанты любят схоластические дебаты, он под благоприятным предлогом втянул их в спор о совести. Все его сложные аргументы и странные вопросы просто отвлекали их внимание.
«Он пытается выиграть время, — сказала она себе, — но на что он надеется, чего ждет? Все преданные ему люди заперты в трюме, любой, кто попытается выбраться, будет безжалостно убит».
Выстрел мушкета, раздавшийся на палубе, подтвердил ее предположение.
Неужели у Берна, терзаемого страстью к Анжелике, так обострилась интуиция, что он угадал ее мысли?
— Друзья! — закричал он. — Будьте начеку! Этот демон в человеческом облике хочет усыпить нашу бдительность. В надежде на помощь своих приспешников он старается пустой болтовней оттянуть наш приговор.
Ларошельцы со всех сторон обступили Рескатора, но никто не решался поднять руку, чтобы связать его.
— Не пытайтесь больше обманывать нас, — пригрозил Маниго. — Надеяться вам просто не на что. Наши люди, которые были включены вами в состав команды, передали нам подробный план корабля, а мэтр Берн, когда его, как вы помните, заковали в кандалы, смог сам установить, что воздух в его камеру поступал через якорный клюз, который соединен со снарядным погребом. Теперь мы контролируем доступ туда и сможем сражаться даже в трюмах, так как в наших руках находятся почти все боеприпасы.
Рескатор невозмутимо произнес:
— С чем вас и поздравляю!
Барский тон и почти неприкрытая ирония его реплики возмутили и встревожили протестантов.
— Я признаю, что в настоящий момент сила в ваших руках: Но подчеркиваю: «в настоящий момент», поскольку у меня под ногами, в трюме, сейчас находятся пятьдесят верных мне людей. Да, вам удалось захватить их врасплох, но не думайте, что они будут безропотно ждать, пока вы соизволите выпустить их из клетки.
— Когда они узнают, что им некому больше служить и некого бояться, — угрожающе произнес Габриэль Берн, — я уверен, что большинство присоединится к нам. Ну, а те, кто навечно сохранит вам верность.., тем хуже для них!
Анжелика могла возненавидеть его только за одну эту фразу.
Габриэль Берн желал смерти Жоффрея де Пейрака, но того, видимо, это ничуть не волновало.
— К тому же, господа, не забывайте, что отсюда до Антильских островов не менее двух недель трудного пути.
Раздраженный таким назидательным тоном противника, Маниго помимо своей воли пустился в объяснения:
— Мы не настолько опрометчивы, чтобы плыть туда без захода в тот или иной порт. Мы направимся к побережью и через два дня будем в Сако или Бостоне.
— Если только позволит Флоридское течение.
— Флоридское течение?
В этот момент Анжелика посмотрела в сторону полубака и перестала следить за разговором. Там происходило нечто странное. Сначало ей показалось, что сгустился туман. Теперь же сомнения исчезли: это был дым, такой густой, что стали неразличимы даже разрушения на палубе. И тут Анжелика закричала, указывая рукой в сторону твиндека, где находились женщины и дети: через дверь и из-под настила просачивался белый дым. Значит, огонь загорелся где-то внутри.
— Пожар! Пожар!
Все сразу же посмотрели в том направлении, куда она показывала.
— Огонь между палубами, — определил Рескатор. — Разве вы не увели оттуда женщин и детей?
— Нет, — сказал Маниго, — мы им приказали спокойно оставаться на месте до конца операции. Но почему они не выходят, если там пожар?
И он закричал во всю мочь:
— Выходите! Пожар!.. Выходите!
— А вдруг они уже задохнулись! — вскричал Берн и бросился вперед вместе с Мерсело.
Пожар отвлек внимание от пленника. Тот вдруг прыгнул легко и бесшумно, как тигр. Раздался хриплый стон. Матрос-испанец, охранявший дверь в каюту, рухнул наземь. Горло его проткнул кинжал, молниеносно выдернутый Рескатором из ботфорта.
Обернувшись, гугеноты увидели распростертое тело. Теперь, когда Рескатор завладел оружием и заперся в каюте, взять его было непросто.
Маниго сжал кулаки, понимая, что его провели.
— Будь он проклят! Но ничего, он свое получит. Вы останетесь здесь, — приказал он двум вооруженным матросам, подбежавшим к каюте. Займемся им, когда потушим пожар, ему от нас не ускользнуть. Следите за каютой и живым не выпускайте.
Анжелика не услышала последних слов. Все ее мысли были об Онорине, которой угрожал огонь, и она уже бежала к ней на помощь.
Здесь ничего не было видно даже в двух шагах. Задыхаясь от дыма, Берн и Мерсело пытались выломать дверь, закрытую на засов изнутри.
С помощью топора им это наконец удалось.
Шатаясь, прижимая руки к глазам, начали выходить люди, раздавался плач, крики, кашель, чихание. Анжелика двигалась вслепую. В густом дыму барахтались невидимые существа, чьи-то руки хватались за нее. Она подняла нескольких упавших детей и вынесла их на палубу. Машинально она отметила про себя, что не ощущает никакого угара. Пощипывало глаза, першило в горле, но серьезного недомогания не было. Вокруг слышались сдавленные голоса.
— Сара? Женни? Где вы?
— Это ты?
— Вам плохо?
— Нет, но мы не могли открыть ни дверь, ни люки.
— У меня болит горло.
— Берн, Каррер, Дарри, за мной! Надо найти очаг пожара.
— Но ведь никакого пожара нет…
Неожиданно Анжелика вспомнила ночной пожар на Кандии, шебеку Рескатора в облаке желтоватого дыма и крик Савари:
— Что там за облако на воде? Что это?
Анжелика буквально ощупывала палубу, продолжая искать Онорину. Правда, ее опасения уменьшились. Ведь огня не было. Как только она не догадалась раньше, что все было подстроено ее супругом, Рескатором. Недаром научные эксперименты этого графа-ученого повсюду вызывали подозрения и страх.
— Откройте орудийные люки, — раздалась чья-то команда.
Приказ был немедленно выполнен, но несмотря на приток свежего воздуха, необычный дым рассеивался крайне медленно, как бы прилипая к предметам и стенам.
Наконец Анжелика отыскала пушку, рядом с которой во время плавания находились ее постель и гамак Онорины. Гамак был пуст. Продолжая поиски, она задела женщину, которая, закрыв руками лицо, пробиралась к открытому люку подышать воздухом. Это оказалась Абигель.
— Абигель, вы не знаете, где моя дочь?
Не успев ответить, та закашлялась, и Анжелика подвела ее к люку.
— Не бойтесь, по-моему, это не опасно, только неприятно. Вы не знаете, где моя девочка?
Чуть отдышавшись, девушка ответила, что и она пыталась искать Онорину.
— Я решила, что матрос-сицилиец, который за ней присматривал, куда-то увел ее перед тем, как появился дым. Я видела, как он поднимался по трапу и что-то нес на руках, возможно, ее. Конечно, надо было проверить… Ради Бога, простите, но мы все так разволновались, заговорились, и я недоглядела. Надеюсь, ничего плохого не случилось. Мне казалось, что этот сицилиец очень предан ей.
Она снова закашлялась и вытерла покрасневшие, слезящиеся глаза. Густой дым постепенно рассеивался, как летний утренний туман под лучами солнца. Все вокруг просветлело. Никаких следов огня, обгоревшего дерева…
— Я думала, вы утонули, госпожа Анжелика, погибли в этой страшной буре. С каким бесстрашием вы пошли за помощью этой ночью! Когда пришли плотники, мэтр Мерсело был уже почти без сознания. Нас заливали волны, но все помогали плотникам, и они не подкачали.
— А утром ваши их убили, — с горечью сказала Анжелика.
— Но что же случилось? — испуганно спросила Абигель. — Ночью мы так устали, что крепко заснули, а пробудившись, увидели всех наших мужчин при оружии. Мой отец с жаром доказывал Маниго, что их замысел безумен.