Призрак проявил обычноедля
призраков своенравие: он не подал никаких признаков бытия; толькоснеги
ветер ворвались бешеной закрутью, долетев до меня и задув свечу.
Такаятоскабылавпорывегоря,сопровождавшемэтотбред,что
сочувствиезаставиломеняпроститьХитклифуегобезрассудство,ия
удалился, досадуя на то, что вообще позволил себе слушать, и в то же время
виня себя, что рассказал про свойнелепыйкошмариэтимвызвалтакое
терзание; впрочем, причина оставалась для менянепонятной.Яосторожно,
сошел в нижний этаж и пробрался на кухню, где сгреб в кучу тлеющие углии
зажег от них свою свечу. Ничто не шевелилось, только полосатая серая кошка
выползла из золы и поздоровалась со мной сварливым "мяу".
Две полукруглые скамьи соспинкамипочтисовсемотгораживалисобою
очаг; я вытянулся на одной из них,кошказабраласьнадругую.Мыоба
дремали, пока никто не нарушал нашего уединения; потом приволоксяДжозеф,
спустившись по деревянной лестнице, которая исчезала за люкомвпотолке;
лазейка на его чердак, решил я. Он бросил мрачный взгляд на слабыйогонек
в очаге, вызванный мною к жизни, согнал кошку со скамьи и,расположившись
на освободившемсяместе,принялсянабиватьтабакомсвоютрехдюймовую
трубку. Мое присутствиевегосвятилищерасценивалось,очевидно,как
проявление наглости, слишком неприличной, чтоб ее замечать; он молчавзял
трубку в рот, скрестил руки на груди и затянулся. Я не мешал ему куритьв
свое удовольствие; выпустив последний клуб дымаиглубоковздохнув,он
встал и удалился так же торжественно, как вошел.
Послышались более упругие шаги; и я уже открыл рот,чтобысказать"С
добрым утром", но тут же закрыл его снова,инепоздоровавшись:Гэртон
Эрншо совершал sotto voce [вполголоса(ит.)]своеутреннеемолебствие,
состоявшее в том, что он посылал к черту каждую вещь, попадавшуюся ему под
руку, пока он шарил в углу, отыскивая лопату или заступ,чтобрасчистить
заметенную дорогу. Он глядел через спинку скамьи, раздувая ноздри истоль
же мало помышляя об обмене любезностямисомной,каксмоеюсоседкой
кошкой. По его сборам я понял, что можно выйти из дому,и,покинувсвое
жесткое ложе, собрался последовать за парнем.Онэтозаметилиуказал
концомлопатынадверьвстоловую,даваяпонятьнечленораздельными
звуками, в какую сторону должен я идти, раз уж вздумал переменить место.
Я отворил дверь в _дом_,гдеужесуетилисьженщины:Зилламогучим
дыханием раздувала огонь в печи; миссис Хитклиф,стоянаколеняхперед
огнем, при свете пламени читалакнигу.Оналадоньюзащитилаглазаот
печного жара и, казалось, вся ушла вчтение,отрываясьотнеготолько
затем, чтобы выругать служанку, когда та ее осыпАла искрами, или отпихнуть
время от времени собаку, слишком дерзко совавшую ей влицосвойнос.Я
удивился, застав здесь также и Хитклифа. Он стоял у огняспинойкомне,
только что закончив бурнуюотповедьбеднойЗилле,котораятоидело
отрывалась от своейработы,хватаясьзауголокпередникаииспуская
негодующий стон.
Он стоял у огняспинойкомне,
только что закончив бурнуюотповедьбеднойЗилле,котораятоидело
отрывалась от своейработы,хватаясьзауголокпередникаииспуская
негодующий стон.
- А ты, ты, негодная... - разразился он поадресуневестки,когдая
входил, и добавил слово, не более обидное, чем "козочка" или "овечка",но
обычно обозначаемое многоточием. - Опять ты взялась за свои фокусы? Всев
доме хоть зарабатывают свой хлеб - ты у меняживешьизмилости!Оставь
свое вздорное занятие и найди себе какое-нибудь дело.Тыбудешьплатить
мне за пыткувечновидетьтебяпередглазами-слышишьты,шельма
проклятая!
- Я оставлю свое занятие, потому что, если я откажусь, выможетеменя
принудить, - ответила молодая женщина, закрыв свою книгу ишвырнувеев
кресло. - Но я ничего не стану делать, хоть отнимись у вас язык от ругани,
ничего, кроме того, что мне самой угодно!
Хитклиф поднял руку, и говорившая отскочила на безопасное расстояние-
очевидно, зная тяжесть этой руки. Не желая вмешиваться вчужуюдраку,я
рассеянно подошел, как будто тоже хочу погреться у очага и ведать не ведаю
опрерванномспоре.Оба,приличияради,приостановилидальнейшие
враждебные действия; Хитклиф, чтоб не поддаться соблазну, засунул кулаки в
карманы, миссис Хитклиф поджала губы и отошла ккреслувдальнемуглу,
где, верная слову, изображала собоюнеподвижнуюстатуюдоконцамоего
пребывания под этой крышей. Оно продлилось недолго. Я отклонил приглашение
к завтраку и, едва забрезжил рассвет, воспользовался возможностью выйти на
воздух, ясный теперь, тихий и холодный, как неосязаемый лед.
Не успел я дойти до конца сада, как хозяин окликнулменяипредложил
проводить через торфяное болото. Хорошо, что он наэтовызвался,потому
что все взгорье представляло собой взбаламученныйбелыйокеан;бугрыи
впадины отнюдь не соответствовали подъемам и снижениямпочвы:вовсяком
случае, многие ямы были засыпаны до краев; а целыекряжихолмов-кучи
отработанной породы у каменоломен - были стертыскарты,начертаннойв
памяти моей вчерашней прогулкой. Я тогда приметил по одну сторонудороги,
на расстоянии шести-семи ярдов друг от друга,линиюкаменныхстолбиков,
тянувшуюся через все поле; они были поставлены и сверху выбелены известью,
чтобы служить путеводнымивехамивтемнотеили,когдаснегопад,как
сегодня, сравнивает под одно твердую тропу и глубокую трясинупообеее
стороны; но, если не считать грязных пятнышек,проступавшихтамисям,
всякий след существования этих вех исчез; и мой спутник счел нужным не раз
предостеречь меня, чтобы я держался правей или левей, когдаявоображал,
будто следую точно извивам дороги. Мы почти не разговаривали, и у входав
парк он остановился, сказав, что дальшеяуженесобьюсьспути.Мы
торопливо раскланялись на прощание, и я пустилсявперед,положившисьна
свое чутье, потому что в домике привратника все еще никого не поселили.