Я от души надеялась, что теперь у нас водворится мир. Мнебылобольно
думать, что наш господин должен мучиться через собственное доброе дело.Я
воображала, что его старческая раздражительность инедугпроисходилиот
неурядицы в семье, так что он как будто сам держал в руках то, что было их
причиной. На деле же, как вы понимаете, сэр, беда была в том, что силы его
шли на убыль. Все же мы могли бы жить довольно сносно,когдабынедва
человека - мисс Кэти и Джозеф, слуга: вы его, я думаю, видели тамуних.
Он был - да, верно, и остался - самым нудным, самодовольным фарисеем -из
тех, что только для того и роются в библии, чтоб выуживать изнееблагие
пророчествадлясебяипроклятиянаголовуближних.Понаторевв
проповедничестве и набожных речах,онсумелпроизвестивпечатлениена
мистера Эрншо; и чем слабее становился господин, тем большеподпадалпод
влияниесвоегослуги.Джозефнеотступнодонималхозяинасвоими
наставлениями насчет заботы о душе и советами держать детейвстрогости.
Он научил его смотреть на Хиндли, как на беспутного негодяя; и из вечера в
вечер брюзгливо плел длинную нить наговоров на Хитклифа иКэтрин,причем
он всегда старался польстить слабости старого Эрншо, взваливая всю вину на
девочку.
Правда, в ней было столько своенравия, сколько я не встречаладотого
ни в одном ребенке; она всех нас выводила из себя пятьдесят раз наднюи
чаще; с того часа, как она сойдет, бывало, вниз, и до часа, когда уляжется
спать, мы не знали ни минуты покоя, ожидая всяческихпроказ.Всегдаона
была до крайности возбуждена,аязыкеенезналугомона:онапела,
смеялась и тормошила всякого, ктовелсебяиначе.Взбалмошная,дурная
девчонка, но ни у кого на весь приход небылотакихясныхглаз,такой
милой улыбки, такой легкой ножки; и вконцеконцов,мнедумается,она
никому не желала зла. Если ей случалось довести вас до слез, она,бывало,
не отойдет от вас и будет плакать сама, пока не принудит вас успокоиться -
ей в утеху. Она была очень привязана кХитклифу.Мынемоглидлянее
придумать худшего наказания, как держать их врозь.Ивсе-такиейиз-за
него влетало больше, чем всем нам. В играхонаоченьлюбилаизображать
маленькую хозяйку, давая волю рукам и командуя товарищами. Так же она вела
себя и со мною, но я не терпела, чтобы мною помыкали и распоряжались; ия
не давала ей спуску.
Мистер Эрншо в обращении с детьми не признавал шуток: он всегдабылс
ними суров и важен; а Кэтрин сосвоейстороныникакнемоглапонять,
почему отец в своем болезненном состоянии стал злей и нетерпимей, чембыл
он раньше, в расцвете сил. Его ворчливые упреки пробуждали внейозорное
желание подзадорить его; никогда не бывала она так счастлива, как еслимы
все разом бранили ее, а онаотражаланашинападкивызывающим,дерзким
взглядом и смелыми словами - поднимала на смех Джозефа сегобиблейскими
проклятиями, поддразнивала меня и делала то, из-зачегохозяинособенно
сердился: она показывала, что ее напускная дерзость, которую тотпринимал
за подлинную, имеет над Хитклифомбольшевласти,чемвсядобротаего
приемного отца; что мальчик следует любомуееприказанию,априказания
хозяина выполняет лишь тогда, когда они отвечают его собственным желаниям.
Весь день, бывало, она ведет себя так, что хуже некуда, авечеромпридет
приласкаться к отцу. "Нет, Кэти, - говорил тогда старик, - не могу ятебя
любить, ты хуже своего брата.Ступайпомолись,дитя,ипросиубога
милости. Боюсь, нам с твоей матерью впору каяться, что мы тебя взрастили!"
Сперва она плакала от таких его слов;нопотом,постоянноотвергаемая,
девочка зачерствела сердцемисмеялась,когдаяпосылалаеекотцу
повиниться и попросить прощения.
Но пришел час, положивший конец земным невзгодам мистера Эрншо. Водин
октябрьский вечер, сидя у огня, он мирно скончался в своемкресле.Ветер
бушевал вокруг дома и выл в трубе дико и грозно. От этого делалосьжутко,
но холодно не было, и мы собрались все вместе - я,несколькопоодальот
очага, занялась своим вязаньем, а Джозеф читал Библию за столом(слугиу
нас, закончив работу, обыкновенно сидели в доме вместе с господами).Мисс
Кэти нездоровилось, и потому она была тиха; она прикорнула в ногах у отца,
а Хитклиф лежал на полу, положив голову ей на колени. Помню, мистер Эрншо,
перед тем как впасть в дремоту, погладил ее красивые волосы-емуредко
доводилось видеть ее такой милой - и сказал:
- Почему ты не можешь быть всегда хорошей девочкой, Кэти?
А она подняла на него глаза, рассмеялась и ответила:
- Почему ты не можешь быть всегда хорошим, папа?
Но как только она увидела, что он опять рассердился, она поцеловала ему
руку и сказала, что сейчас убаюкает его песней. Она запелаоченьтихои
пела до тех пор, пока его пальцы не выскользнули из ее рукииголоване
упала на грудь. Тогда, боясь, что девочка егоразбудит,япопросилаее
замолчать и не двигаться. Мы все притихли, как мышки, на добрых полчасаи
долго бы молчали, и только Джозеф, дочитав главу, поднялся исказал,что
должен разбудить хозяина, чтобы он помолился и улегся спать.Онподошел,
окликнул его по имени и тронул за плечо, но тот не шевельнулся,иДжозеф
тогда взял свечу и поглядел на него. Когда же Джозеф снова поставил свечу,
я поняла, что с хозяином неладно; и, взяв обоих детей за руки,яшепнула
им, чтобы они "шли наверх и постарались не шуметь,-сегодняонимогут
помолиться сами - у Джозефа много дел".
- Я сперва скажу папе спокойной ночи, - возразила Кэтрин, инеуспели
мы ее остановить, как она уже обвила руками его шею. Бедная девочка тут же
поняла свою потерю, она вскричала: - Ох, он умер, Хитклиф, онумер!-И
они оба так зарыдали, что сердце разрывалось слушать их.
Я плакала с ними вместе, громко и горько. Тогда Джозеф спросил, счего
это мы разревелись о святом в небесах. Он велел мне надеть салоп ибежать
в Гиммертон за доктором и запастором.Мнебылоневдомек,чтопользы
теперь от них обоих. Все же я пошла в дождь и ветер, нопривелассобою
только одного - доктора; пастор же сказал, что придет наутро.Предоставив
Джозефу рассказывать, как все произошло, япобежалакдетям.Дверьих
комнаты была раскрыта настежь, и я увидела, что они и не думалиложиться,
хоть было за полночь; но они стали спокойней, имненепонадобилосьих
утешать.