Тогда Джозеф спросил, счего
это мы разревелись о святом в небесах. Он велел мне надеть салоп ибежать
в Гиммертон за доктором и запастором.Мнебылоневдомек,чтопользы
теперь от них обоих. Все же я пошла в дождь и ветер, нопривелассобою
только одного - доктора; пастор же сказал, что придет наутро.Предоставив
Джозефу рассказывать, как все произошло, япобежалакдетям.Дверьих
комнаты была раскрыта настежь, и я увидела, что они и не думалиложиться,
хоть было за полночь; но они стали спокойней, имненепонадобилосьих
утешать. Они сами утешили друг друга такими добрыми словами, какие мнене
пришли бы на ум: ни одинпасторнасветененарисовалбырайтаким
прекрасным, какимониегоизобразиливсвоихпростодушныхречах.Я
слушала, рыдая, и невольно пожелала, чтобы все мы вместепоскореепопали
на небо.
6
Мистер Хиндли приехал домой на похороны и, чтонаскрайнеудивилои
вызвало пересуды по всей округе, привез с собойжену.Ктоонатакаяи
откуда родом, он нам не стал объяснять; вероятно, она не могла похвалиться
ни именем, ни деньгами, иначе он не скрывал бы свой брак от отца.
Она была не из тех, кто при первом своем появлении переворачиваетвесь
дом. С той минуты, каконапереступиланашпорог,все,казалось,ее
восхищало, на что бы она ни поглядела: и вещи и весь наш распорядок - все,
кроме приготовлений к похоронам и вид молчаливо скорбящих людей. Я приняла
ее за полоумную, - так она себя вела, пока совершали обряд: она убежалак
себе в комнату и велела мне пойти с нею, хотя мне нужнобылопереодевать
детей. Там она сидела, вся дрожа, сжимала руки и спрашивалабеспрестанно:
"Они уже ушли?". Потом она сталавистерическомисступленииописывать,
какое действие оказывает на нее все черное, и вздрагивалаитрясласьи,
наконец, расплакалась, а когда я спросила - почему, она ответила,чтоне
знает; но умирать так страшно! Мне подумалось, что она так же мало походит
на умирающую, как и я. Она была тоненькая, молодая, со свежим цветом лица,
и глаза у нее сверкали ярко, как бриллианты. Правда, язаметила,чтона
лестнице у нее начиналась одышка, что при всяком неожиданном звуке еевсю
передергивало и что временами она мучительно кашляла. Но я тогда неимела
понятия, что предвещали все эти признаки, иничутьнесклоннабылаее
жалеть. Мы тут вообще не расположены к чужакам, мистер Локвуд, - разве что
они первые проявят к нам расположение.
За три года, что его не было дома, молодой Эрншо сильноизменился.Он
похудел и утратил румянец, говорил и одевалсяпо-иному;ивпервыйже
день, как вернулся, он сказал Джозефу и мне, что впредь мы должны сидеть у
себя на кухне, а столовую предоставить ему. Он дажехотелбылозастлать
ковром и оклеить пустовавшую маленькую комнату и устроить в нейгостиную;
но его жене так по сердцу пришлись и белый каменный пол,ибольшойярко
пылавший камин, и оловянныеблюда,игоркасголландскимфаянсом,и
собачий закут, и большие размеры той комнаты, гдеониобычносидели,-
хоть танцуй! - что онсчелэтонестольнеобходимымдляеедоброго
самочувствия и отказался от своей затеи.
Она выразила также радость, что в числе своихновыхзнакомцевобрела
сестру; и она щебетала над Кэтрин, и бегала с ней, изацеловывалаее,и
задаривала - поначалу. Скоро, однако, ее дружеский пылиссяк,аХиндли,
когда жена его, бывало, надуется, становился тираном. Ейдостаточнобыло
сказать о Хитклифе несколько неодобрительных слов, и вновьподняласьвся
его былая ненависть к мальчику. Он удалил его со своихглаз,отправилк
слугам и прекратил егозанятиясосвященником,настояв,чтобывместо
учений он работал - и не по дому, а в поле; да еще следил, чтоб работу ему
давали не легче, чем всякому другому работнику на ферме.
Сначала Хитклиф переносил свое унижение довольно спокойно,потомучто
Кэти обучала его всему, чему училась сама, работала с ним вместе и играла.
Они обещали оба вырасти истинными дикарями: молодой господиннеутруждал
себя заботой о том, как они себя ведут и что делают, - лишь бы не докучали
ему. Он даже не следил, чтоб ониходилиповоскресеньямвцерковь,и
только Джозеф и священник корили его за такое небрежение,когдадетине
являлись на проповедь; и тогда Хиндли приказывал высечь Хитклифа, а Кэтрин
оставить без обеда или без ужина. Но для них было первой забавой убежать с
утра в поля иблуждатьвесьденьвзаросляхвереска,атампускай
наказывают - имтолькосмех.ПускайсвященникзадаетКэтринвыучить
наизусть сколько угодно глав, и Джозеф пускайколотитХитклифа,покау
него у самого не заболит рука, - они всезабывалистойминуты,когда
снова оказывались вдвоем, или по меньшей мере с минуты, когда им удавалось
составить какой-нибудьозорнойзаговормести.Сколькоразяплакала
потихоньку, видя, что они становятся со дня на день отчаянней, а я и слова
молвить несмеюизбоязнипотерятьтунебольшуювласть,какуюеще
сохраняла над этими заброшенными детьми. В один воскресный вечер случилось
так, что их выгнали из столовой за то, что они расшумелись или за какую-то
другую пустячную провинность; и когда я пошла позвать их к ужину, янигде
не могла их сыскать. Мыобшариливесьдомсверхудонизу,идвор,и
конюшни: их нигде не оказалось, и наконецХиндли,озлившись,велелнам
запереть дверь и строго-настрого запретил пускать их до утра. Все домашние
легли спать, а я, слишком встревоженная, чтобы улечься,отворилаусебя
окошко и стала прислушиваться, высунув головунаружу,хотяшелсильный
дождь: решила, невзирая на запрет, все-таки впустить их, если онипридут.
Прошло немного времени, и вот я различила звук шагов на дороге и мерцающий
заворотамисветфонаря.Янабросиланаголовуплатокипобежала
предупредить их, чтобы онинестучалиинеразбудилимистераЭрншо.
Навстречу мне шел только Хитклиф; меня затрясло, когда я увидела,чтоон
один.
- Где мисс Кэтрин?-закричалаятутже.-Ничего,надеюсь,не
случилось?
- Она в Скворцах, на Мызе, - ответил он, - и я был бы сейчас там же, но
у них не хватило вежливости предложить мне остаться.