Яужепочтирешил,чтолучше
посидеть у камина в своем кабинете, чем брести по бездорожью,послякоти
на Грозовой Перевал. Однако, когда я, отобедав (кстати замечу, я обедаюв
первом часу; ключница, почтенная матрона, которую мне сдали вместе с домом
как его неотъемлемую принадлежность, не можетилинехочетпонятьмою
просьбу, чтобы обед подавали мне в пять), поднялся наверх вленивомэтом
намерении и хотел уже войти в свою комнату, - я увидел горничную, которая,
стоя на коленях средищетокикорзиндляугля,развелаадскийчад,
стараясь загасить огонь кучей пепла. Это заставило менятотчасповернуть
назад; я взял шляпу и, отшагавчетыремили,подошелкворотамвсад
Хитклифа как раз вовремя: падали уже первые перистые хлопья снега.
Здесь, на голой вершине холма, земля затверделаотраннихбесснежных
морозов, и холодный ветер пронизывал меня насквозь. Сколько я нинапирал,
цепь неподдавалась,ия,перескочивчереззабор,пробежалмощеную
дорожку, окаймленную редкими кустами крыжовника, и тщетно стучал вдверь,
пока мне не свело пальцы и собаки не подняли вой.
"Проклятыйдом,-сказалямысленно.-Егообитателитак
негостеприимны, такие невежи, что их стоило бы навсюжизньзасадитьв
одиночку. Я, во всяком случае, не стал бы днем держать дверь на запоре. Но
все равно я войду." С таким решением я взялся за щеколду и стализовсей
силы трясти дверь. Джозеф высунулся в круглое оконце сарая,показавсвое
кислое, как уксус, лицо.
- Чего вам? - закричал он. - Хозяин там, на овчарне. Пройдите кругомв
конец двора, если у вас к нему дело.
- Есть кто-нибудь в доме, кто мог бы открыть дверь?-прокричаляв
свой черед.
- Никого нет, одна хозяйка. А она не откроет, хоть бы вытутдоночи
грохотали.
- Почему? Вы, может быть, скажете ей, кто я такой, Джозеф?
- Ну уж нет! Не стану я путаться в это дело, - пробурчал он,иголова
исчезла.
Снег падал густо. Я схватился за ручку двери в новой попытке, когдана
заднем дворе показался молодой человек без пальто и с вилами на плече.Он
прокричал мне, чтоб я следовал за ним, и, пройдя через прачечную и мощеный
двор с сараем для угля,водокачкойиголубятней,мынаконецвошлив
просторную, теплую и приветливую комнату, где меня принимали накануне.Ее
весело озарял пылавший в очаге костер из угля, торфа и дров;аустола,
накрытого к обильному ужину, я с удовольствием увидел "хозяйку" - особу, о
существовании которой я раньше инеподозревал.Япоклонилсяиждал,
полагая, что она предложит мне сесть. Она смотрела на меня, откинувшись на
спинку кресла, и не двигалась, и не говорила.
- Скверная погода! - сказал я. - Боюсь, миссис Хитклиф,непострадала
ли ваша дверь из-за нерадивости слуг: мнепришлосьизряднопотрудиться,
пока меня услышали.
Она и тут промолчала. Я глядел на нее, она глядела на меня - вовсяком
случае, остановила на мне холодный невидящий взгляд, от которого мне стало
да крайности не по себе.
- Садитесь, - буркнул молодой человек. - Он скоро придет.
Я подчинился; кашлянул, окликнул негодницуЮнону,котораясоизволила
при этом повторном свидании пошевелитькончикомхвоста,показывая,что
признает во мне знакомого.
- Отличная собака! - начал я снова. - Не думаете ли выраздатьщенят,
сударыня?
- Они не мои, - молвилалюбезнаяхозяйкатакимотстраняющимтоном,
каким не ответил бы и сам Хитклиф.
- Ага, вот это, верно, ваши любимицы? - продолжал я, указывая на кресло
в темном углу, где, как мне показалось, сидели кошки.
- Странный предмет любви, - заметила она с презрением.
Там, как на грех, оказались сваленные в кучу битые кролики. Яещераз
кашлянул и, ближе подсев к очагу, повторил свое замечание о дурной погоде.
- Вам не следовало выходить из дому, - сказала она и,встав,снялас
камина две пестрые банки.
До сих пор она сидела в полумраке; теперь же я могразглядетьвсюее
фигуру илицо.Онабылатоненькаяисовсемюная,почтидевочка-
удивительного сложения и с таким прелестным личиком,какогомнеещене
доводилось видеть: мелкие черты, необычайно изящные; льняные кольца волос,
или, скорей, золотые, падали, несобранные, на стройную шею; а глаза,если
быгляделиприветливей,былибынеотразимы;ксчастьюдлямоего
впечатлительного сердца, я прочел в них только нечто похожее напрезрение
и вместе с тем на безнадежность, страннонеестественнуювеевозрасте.
Банки стояли слишком высоко, она едва могла дотянуться доних;ясделал
движение, чтобы ей помочь; онаповернуласькомне,какповернулсябы
скупец, если бы кто-нибудь сунулся ему помогать,когдаонсчитаетсвое
золото.
- Мне не нужно вашей помощи, - огрызнулась она, - сама достану.
- Прошу извинения, - поспешил я ответить.
- Вас приглашали к чаю? - спросила она, повязывая фартук поверхмилого
черного платьица, и остановилась с ложкой чая над котелком.
- Я не отказался бы от чашки, - ответил я.
- Вас приглашали? - повторила она.
- Нет, - сказал я с легкой улыбкой. - Вам как раз иподобалобыменя
пригласить.
Она бросила ложку с чаем обратно в банкуисобиженнымвидомснова
уселась; на лбу наметились морщины, румяная нижняя губа выпятилась, каку
ребенка, который вот-вот заплачет.
Между тем молодой человек набросил на плечи совсем изношенный кафтан и,
выпрямившись во весь рост перед огнем, глядел на меня искоса сверху вниз -
ну, право же, точно была между нами кровная вражда, неотомщенная обида.Я
не мог понять - слуга он или кто? И одежда его и разговор были грубы ине
выдавали, как у мистера и миссис Хитклиф, принадлежности к болеевысокому
сословию; густые русые кудри его свисали лохматые, нечесаные; щеки заросли
мужицкими бакенбардами, а руки были загорелые, как упростогоработника;
но держался он свободно, почти высокомерно, инепроявлялрвенияслуги
перед хозяйкой дома. Не видя явных признаков, по которым я мог бысудить,
какое место занимает онвдоме,япочелзалучшеенезамечатьего
странного поведения; а через пять минут явился Хитклиф, ияпочувствовал
себя не так неловко.