Свет погас, а дружныйхохот
Хитклифа и Гэртона довел до предела бешенство мое и унижение.Ксчастью,
псы больше склонны были, наложивсвоилапынажертву,вытьимахать
хвостами, чем пожирать ее живьем; однако встать на ноги они мне не давали,
и мне пришлось лежать дотехпор,покаихзлорадствующиехозяеване
соизволили меня освободить. Наконец без шляпы, дрожа от ярости, я приказал
мерзавцам выпустить менянемедленно,еслиимненадоелажизнь,-и
сопроводил эти слова бессвязнымиугрозами,которыесвоеюбеспредельной
горечью напоминали проклятия Лира.
От слишком сильного возбужденияуменяхлынулаизносукровь,но
Хитклиф не переставал хохотать, а я ругаться. Не знаю, чем завершиласьбы
эта сцена, не случись тут особы, болеерассудительной,чемя,иболее
благодушной, чеммоипротивники.ЭтобылаЗилла,дороднаяключница,
которая вышла наконец узнать, что там у нас творится.Онаподумала,что
кто-то поднял на меня руку; и, не смея напасть на хозяина, обратилаогонь
своей словесной артиллерии на младшего из двух негодяев.
- Прекрасно, мистер Эрншо! - кричала она, - ужнезнаю,чтовыеще
придумаете! Скоро мы станем убивать людей унашегопорога.Вижуя,не
ужиться мне в этом доме - посмотрите на беднягу, он же еледышит!Ну-ну!
Нельзя вам идти в таком виде. Зайдитевдом,япомогувам.Тихонько,
стойте смирно.
С этими словами она вдруг выплеснула мне за ворот кружку ледяной воды и
потащила меня в кухню. МистерХитклифпоследовалзанами.Непривычная
вспышка веселости быстро угасла, сменившись обычной для него угрюмостью.
Меня мутило, кружилась голова,ясовсемослабел,пришлосьпоневоле
согласиться провести ночь под его крышей. Он велел Зилле датьмнестакан
водки и прошел в комнаты; аключница,повздыхавнадомнойивыполнив
приказ, после чего я несколько оживился, повела меня спать.
3
Подымаясь со мной по лестнице, она мне наказала прикрыть ладоньюсвечу
и не шуметь, потомучтоуеехозяинакакая-тодикаяпричуданасчет
комнаты, в которую она меня ведет, и он никого бы туда не пустил посвоей
охоте. Я спросил, почему. Она ответила, что не знает: вдомеонатолько
второй год, а у них тут так все не по-людски, что лучше ей не приставать с
расспросами.
Слишком сам ошеломленный для расспросов, я запер дверь и огляделся, ища
кровать. Всю обстановку составляли стул, комод и большойдубовыйларьс
квадратными прорезами под крышкой, похожими на оконцакареты.Подойдяк
этому сооружению, язаглянулвнутрьиувидел,чтоэтоособоговида
старинное ложе, как нельзя более приспособленное к тому,чтобыустранить
необходимость отдельной комнаты для каждого члена семьи. В самом деле, оно
образовывалосвоегородачуланчик,аподоконникзаключенноговнем
большого окна мог служить столом.Яраздвинулобшитыепанельюбоковые
стенки, вошел со свечой, снова задвинул ихипочувствовалсебянадежно
укрытым от бдительности Хитклифа или чьей бы то ни было еще.
Яраздвинулобшитыепанельюбоковые
стенки, вошел со свечой, снова задвинул ихипочувствовалсебянадежно
укрытым от бдительности Хитклифа или чьей бы то ни было еще.
На подоконнике, где я установилсвечу,лежалаводномуглустопка
тронутых плесенью книг; и весь он был покрыт надписями,нацарапаннымипо
краске. Впрочем, эти надписи, сделанные то крупными, томелкимибуквами,
сводилиськповторениюодноголишьимени:_КэтринЭрншо_,иногда
сменявшегося на _Кэтрин Хитклиф_ и затем на _Кэтрин Линтон_.
В вяломравнодушиияприжалсялбомкокнуивсеперечитывали
перечитывал: Кэтрин Эрншо...Хитклиф...Линтон,-покаглазамоине
сомкнулись; но они не отдохнулиипятиминут,когдавспышкойпламени
выступили измракабелыебуквы,живыекаквидения,-воздухкишел
бесчисленными Кэтрин; и сам себя разбудив, чтоб отогнать навязчивое имя, я
увидел, что огонь моей свечи лижет одну из тех старыхкнигиввоздухе
разлился запах жженой телячьей кожи. Я оправилфитильи,чувствуясебя
крайне неприятно от холода и неотступной тошноты, сел в подушках и раскрыл
на коленях поврежденный том.Этобылоевангелиеспоблекшейпечатью,
сильно отдававшее плесенью. На титульном листе стояланадпись:"Изкниг
Кэтрин Эрншо" - и число, указывавшее на четверть века назад.Язахлопнул
ее и взял другую книгу и третью - пока не пересмотрел ихвседоединой.
Библиотека Кэтрин была со вкусом подобрана, а состояниекнигдоказывало,
что ими изрядно пользовались, хотя и не совсем по прямому назначению: едва
ли хоть одна глава избежала чернильных и карандашныхзаметок(илитого,
чтопоходилоназаметки),покрывавшихкаждыйпробел,оставленный
наборщиком. Иные представляли собою отрывочные замечания; другие принимали
форму регулярного дневника, писанного неустановившимсядетскимпочерком.
Сверхунаоднойизпустыхстраниц(показавшихся,верно,неоценимым
сокровищем, когда на неенатолкнулисьвпервые)янебезудовольствия
увидел превосходную карикатуру на моего друга Джозефа, набросаннуюбегло,
но выразительно. Во мне зажегся живой интерес к неведомой Кэтрин, и ятут
же начал расшифровывать ее поблекшие иероглифы.
"Страшное воскресенье! - так начинался следующий параграф. - Какбыя
хотела, чтобы снова был со мной отец. Хиндли - плохая замена, он жестокс
Хитклифом. Мы с Х. договорились взбунтоваться - и сегодня вечеромсделаем
решительный шаг.
Весьденьлило,мынемоглипойтивцерковь,такчтоДжозефу
волей-неволей пришлось устроить молитвенное собрание начердаке;ипока
Хиндли с женой в свое удовольствие грелись внизу у огня-иделалипри
этом что угодно, только не читали Библию, могу в том поручиться, -намс
Хитклифом и несчастному мальчишке пахарю велено было взять молитвенникии
лезть наверх; нас посадили рядкомнамешкепшеницы,имывздыхалии
мерзли, надеясь, что Джозефтожезамерзнетирадисобственногоблага
прочтет нам не слишком длинную проповедь.