А Гаррис возразил, что, наоборот, виноват исключительно он.
Слушать их было одно удовольствие.
Мы закурили трубки и сидели, любуясь тихой ночью, и разговаривали. Джордж высказал мысль: почему бы нам не остаться навсегда вдали от
греховного мира с его пороками и соблазнами, ведя скромную, простую, воздержную жизнь и творя добро. Я сказал, что давно мечтал о чем-нибудь в
таком роде. И мы стали раздумывать, не отрешиться ли нам четверым от мира и не обосноваться ли на каком-нибудь удобно расположенном и хорошо
обставленном необитаемом острове, чтобы зажить там среди лесов.
Гаррис заметил, что он слыхал, будто главным недостатком необитаемых островов является сырость; но Джордж возразил, что ничего подобного,
если предварительно как следует осушить их, чтобы не бояться промочить ноги.
Тут кто-то из нас заметил, что лучше промочить горло, чем промочить ноги, и в связи с этим Джордж вспомнил одну забавную историю,
происшедшую с его отцом. Джордж рассказал, что его отец путешествовал по Уэлсу с приятелем и однажды они остановились на ночь в гостинице, где
проживали еще несколько молодых людей, и они (отец Джорджа и его друг) присоединились к этим молодым людям и провели вечер в их обществе.
Компания была веселая, засиделись они допоздна, и когда пришло время отправляться спать, то оказалось, что оба (отец Джорджа был тогда еще
зеленым юнцом) изрядно накачались. Они (отец Джорджа и его приятель) должны были спать в одной комнате с двумя кроватями. Они взяли свечу и
поднялись к себе. Когда они добрались до своей комнаты, свеча пошатнулась и, наткнувшись на стенку, погасла, так что им предстояло раздеваться и
ложиться в постель ощупью. Так они и сделали; но забрались они, сами того не подозревая, в одну и ту же постель, хотя им казалось, что ложатся
они в разные; при этом один устроился, как и полагается, головой на подушке, а второй, вползавший на кровать с другой стороны, улегся, водрузив
на подушку ноги.
На минуту воцарилось молчание; потом отец Джорджа сказал:
- Джо!
- В чем дело, Том? - ответил голос Джо с другого конца кровати.
- Послушай! В моей постели уже кто-то есть, - сказал отец Джорджа, - его ноги у меня на подушке.
- Подумай, какое странное совпадение, Том, - ответил Джо. - Провалиться мне на месте, если в мою постель тоже кто-то не забрался.
- Что же ты собираешься делать? - спросил отец Джорджа.
- Я? Я собираюсь сбросить этого типа на пол, - ответил Джо.
- Я тоже, - храбро заявил отец Джорджа.
Последовала короткая схватка, закончившаяся двумя полновесными ударами об пол; потом жалобный голос позвал:
- Том, а Том?
- Ну?
- Как твои дела?
- Знаешь, честно говоря, мой тип сбросил на пол меня!
- А мой - меня!
- Это не гостиница, а черт знает что!
- Как называлась гостиница? - спросил Гаррис.
- “Свинья со свистулькой”, - ответил Джордж.
- А что?
- Да нет, значит, это не та, - сказал Гаррис.
- А почему ты спрашиваешь? - настаивал Джордж.
- Видишь ли, какая штука, - пробормотал Гаррис. - Точно такое же приключение случилось и с моим отцом в одной провинциальной гостинице.
- А почему ты спрашиваешь? - настаивал Джордж.
- Видишь ли, какая штука, - пробормотал Гаррис. - Точно такое же приключение случилось и с моим отцом в одной провинциальной гостинице. Я
часто слыхал от него этот рассказ. Я подумал, может, это было в той же гостинице?..
Мы улеглись спать в десять часов, и я считал, что благодаря усталости сразу усну; но не тут-то было. Обычно я раздеваюсь и кладу голову на
подушку, а потом кто-нибудь барабанит в дверь и кричит, что уже пора вставать; но сегодня, казалось, все было против меня. Новизна обстановки,
жесткое дно лодки, служившее мне ложем, неудобная поза (мои ноги были под одной скамейкой, а голова - на другой), плеск воды о лодку и шуршание
листвы от порывов ветра - все это отвлекало меня и не давало уснуть.
Все-таки я заснул и проспал несколько часов. Потом какая-то часть лодки, появившаяся только за эту ночь (ибо ее еще не было, когда мы
отправлялись в путь, и она исчезла к утру), впилась мне в позвоночник. Некоторое время я все же еще спал, и мне снилось, будто бы я проглотил
соверен, и, чтобы его извлечь, в моей спине буравят дырку. Я считал, что. это бестактно, и просил поверить мне в долг и обещал расплатиться в
конце месяца. Но меня и слушать не хотели и настаивали на том, чтобы вытащить деньги немедленно, потому что в противном случае нарастут большие
проценты. Тут у нас произошла словесная перепалка, и я высказал своим кредиторам все, что о них думал. И тогда они повернули бурав с таким
изощренным садизмом, что я проснулся.
В лодке было душно; голова у меня болела. Я решил выйти подышать свежим ночным воздухом. Я натянул на себя оказавшуюся под рукой одежду
(кое-что было мое, а кое-что - Джорджа и Гарриса) и выбрался из-под тента на берег.
Ночь была чудесная. Луна уже зашла, оставив притихшую землю наедине со звездами. Казалось, что, пока мы, ее дети, спали, звезды в тишине и
в молчании вели беседу с нею, их сестрой, и поверяли ей свои тайны голосами слишком низкими и глубокими для младенческого слуха человека.
Они невольно вызывают в нас благоговейный трепет, - эти яркие и холодные, удивительные звезды... Мы похожи на заблудившихся детей, попавших
случайно в полуосвещенный храм божества, которое их учили почитать, но которое они до конца не познали; и они стоят под гулким сводом, горящим
мириадами призрачных огней, и глядят вверх, надеясь и боясь увидеть некое страшное видение, парящее в вышине.
И все же ночь кажется исполненной силы и умиротворенности. Перед ее величием тускнеют и стыдливо прячутся наши маленькие горести. День был
полон суеты и волнений, наши души были полны зла и горечи, а мир казался жестоким и несправедливым к нам. И нот Ночь, великая любящая мать,
ласково кладет руку на наш пылающий лоб и заставляет нас повернуться к ней заплаканным лицом и улыбается нам; и хотя она безмолвствует, - мы
знаем все, что она могла бы нам сказать, и мы прижимаемся горящей щекой к ее груди, и горе наше проходит.
Порою горе наше поистине глубоко и мучительно, и мы безмолвно стоим перед лицом Ночи, ибо у нашего горя нет слов, а есть только стон. И
Ночь полна сострадания к нам. Она не может облегчить нашей боли, но она берет вашу руку в свою, и маленький мир уходит куда-то далеко-далеко и
становится совсем крошечным, а мы на темных крыльях Ночи переносимся пред лицо еще более могущественного существа, чем она сама, и вся жизнь
человеческая, освещенная сиянием этого существа, лежит перед нами, как открытая книга, и мы понимаем, что горе и страдание - лишь ангелы божьи.