Он вставал, смотрел для начала в окно, за которым стояла смутная перестроечная эпоха, с ее серыми улицами и яркими рекламами чего-то заграничного. Из магазинов исчезли самые необходимые продукты питания, но Виталику удавалось доставать где-то отличный кофе, чашку которого он и выпивал вместе с парой бутербродов с сыром, которые казались ему сухими и не имеющими вкуса. Так начинался новый день.
Иногда, ради развлечения, он выходил во двор и начинал рассказывать соседским ребятам что-нибудь из Жюля Верна или Вальтера Скотта, - те слушали, открыв рот. Они восхищались: как можно запомнить в подробностях весь сложный ход событий, и рассказывать, как по писанному! А весь секрет был в том, что примерно с середины книги он начинал слегка присочинять от себя, потом просто фантазировал, а в самом конце сюжет был уже практически неузнаваем. Иногда, по дороге в школу, он сочинял своим школьным товарищам прямо на ходу, выдавая свой рассказ за прочитанную книгу, а на следующее утро у его подъезда уже стояла ватага ребят в ожидании продолжения. Но все же, это были только отдельные моменты дружбы, а вернее сказать, одностороннего общения, - и одиночество его не убывало.
На уроках Олег старался вести себя незаметно и не вызывать особого раздражения учителей своими ответами невпопад. Больше всего в эти моменты ему хотелось стать невидимым или каким-то чудесным образом сделать так, чтобы все забыли о нем. Он задавался вопросом: чья злая воля принудила его просиживать здесь часами, вместо того, чтобы жить свободно, заниматься музыкой, думать и мечтать о чем хочется?
***
В большое круглое зеркало в прихожей Люба смотрела на свое отражение. Прикрепленные по бокам матовые светильники мягко освещали лицо, которое в последнее время приобрело приятную округлость. Примерно через пару лет после замужества Люба оглянулась на себя и заметила, что она - это уже не совсем она, а некто другой. Люба не могла уже говорить и думать о себе, как об отдельной, обособленной личности, а чувствовала, что она является частью какого-то нового, неведомого доселе существа со своим характером, привычками и вкусами. Существо это было порождено всеми теми новыми события, которые случились в последнее время, а в особенности появлением ребенка. Виталик, Люба и Сережа непостижимым образом соединились и породили это новое Я, которое зажило своей жизнью. "Я" это имело свои предпочтения и потребности, не свойственные никому из них по отдельности. Оно требовало вкусной еды, любило полежать на диване, обсудить знакомых и сослуживцев, любило помечтать о будущем и превыше всего ценило покой и комфорт. Друзей у существа не было, оно довольствовалось своим собственным обществом и всегда находило развлечение в себе самом. Люба заметила, что она стала поправляться: по бокам появились какие-то мягкие наслоения, а нижняя часть туловища слегка отяжелела и стала не такой поворотливой, как раньше - это существо вносило в ее фигуру свои коррективы.
Вчера Люба узнала, что беременна вторым. Эта новость не обрадовала ее и не огорчила, - она еще не решила для себя, как к этому отнестись. Куда-то подевались все ее мечты об институте, планы на жизнь, которые она строила до замужества и ради которых, собственно, выходила замуж. Теперь все это стало не важно. Люба пыталась вспомнить свои прежние амбиции и взбодрить себя, но у нее ничего не получалось, - она чувствовала, что ее несет поток иной жизни, у которой свои цели и свой путь. Вдруг она поймала себя на том, что рассуждает, как домохозяйка. Меньше всего она хотела бы оказаться одной из тех клуш-соседок, которые сидят дома за спинами мужей и в свои тридцать с небольшим не знают ничего, кроме кухни, сериалов и бесконечных женских телефонных разговоров.
Ей стало тоскливо. Нет, она не такая! Она обязательно, - обязательно должна поступить в иняз и пойти работать. Люба видела себя интересной, деловой женщиной, подтянутой и энергичной - получалось, нужно выбирать: ребенок или учеба.
Вечером Виталик, придя с работы, заметил ее изменившееся лицо.
- Ты что-то задумала, - он ласково и по-детски дернул ее за косичку.
Люба не обрезала волосы, как это делали почти все знакомые ей замужние женщины, якобы "для удобства". Она растила их и носила дома заплетенными в богатую косу. Это придавало ей особый колорит, и когда коллеги Виталика бывали у них в гостях, они подолгу задерживали взгляд на этой косе, голове, плечах - муж, конечно, гордился своей женой.
- Я была у врача.
- Ну и? - он не совсем понял, о каком враче идет речь.
Они пока не планировали второго - Виталик работал над диссертацией и взваливать все заботы на жену не хотел. Да и семейный бюджет молодой семьи во многом строился стараниями Николая Григорьевича
- Ты знаешь… - она тщательно подбирала слова.
- Неужели?! - его пронзила догадка, и он не запрыгал от радости только потому, что сидел.
- Да, - лицо ее было задумчивым, а радость сдержанной, - И я вот не знаю…
Но он не дал ей договорить:
- Не думай. Где один, там и двое. Потянем, отец поможет, - Виталик взял ее руки в свои, обцеловал каждый пальчик и прижал к своему лицу.
Выразить своих настоящих мыслей вслух она так и не решилась, а может, не решила, какие же из ее мыслей были настоящими.
***
Так, спустя положенное время у них появился Костя. У каждого мальчика стал вырисовываться свой неповторимый характер: старший, Сережа, был весельчаком с хитрецой - весь в папу, Костя же в свои полтора годика больше хмурился, но не плакал, и смотрел на мир широко распахнутыми мамиными глазами. Любе он напоминал Олега в детстве.
В последнее время, в круговороте всех этих событий она совсем потеряла брата из вида. А когда все же находилась минутка поговорить с ним, она и не знала, о чем спросить. Люба так далека стала от его жизни, что в ответ на ее редкие вопросы Олег больше молчал. Переходный возраст - думала она. А совсем недавно Люба с удивлением заметила в нем новую черту - откуда-то взявшуюся манеру говорить отрывистыми жесткими фразами.
Однажды поздним вечером, в ноябре, позвонила Нина Сидоровна. Теперь она не часто звонила им, можно сказать, совсем не звонила, и Николай Григорьевич уже никогда не приезжал просто так.
- Папе стало плохо, - плакала она в телефонную трубку.
Спросонья Виталик не расслышал:
- Мама?! Мам, что случилось? Да не плачь ты, что папа?
В трубке раздался вой убитой горем женщины, Виталик немедленно сел в машину и поехал в Донецк.
- Инфаркт… - мать сидела в приемном покое растрепанная, в пальто поверх домашнего халата и в коротких полусапожках на босу ногу. - Он так переживал за вас последнее время… - она плакала навзрыд и размазывала слезы по лицу, - Все сидел и молчал, сидел и молчал...
Этот инфаркт Николай Григорьевич не пережил - через несколько дней они его похоронили.
Насколько тяжело стало Виталику без моральной поддержки отца, настолько же тяжело ему было лишиться его материальной поддержки. Когда отец был жив, он, не заботясь особо о пропитании семьи, больше отдавался научной работе, да и о карьере своей не очень беспокоился, так как всегда чувствовал его сильное плечо. Теперь же ему нужно было думать прежде всего о том, как прокормить семейство из пяти человек. Для молодого преподавателя с небольшим окладом это было очень затруднительно.
Они стали бедствовать. Ресурсы некогда великой и могучей страны распродавались направо и налево, заводы останавливались, шахтеры бастовали, а пенсионеров, учителей и научных работников, казалось, вычеркнули из списка живущих.