Стало нежно-грустно, жалко себя. Как она огорчится, увидев, что я не могу чертить! Огорчится и не будет знать, что я не могу чертить из-за любви к ней... Пусть знает! Мне захотелось этого во всей безысходности, во всём восторге жажды – угождать ей с верностью, не имеющей ничего себе равного!
Написать?.. самыми пленительными, патетическими, трогательными словами!..
На мою страстность, однако, мало-помалу лёг пожарный отблеск: вообразилось – с каким лицом она прочитала бы то, из-под чего неизбежно проступила бы скупая определённость, отдающая застенчивой вульгарностью: «Извините, пожалуйста, я не могу чертить, потому что...» Я поморщился.
Вдруг меня пристукнуло мыслью послать ей рисунок. Лучше даже не рисунок – чертёж, из которого она бы всё поняла...
Прикнопив к чертёжной доске лист, я увидал на нём величавый замок, чьи решительные очертания дышали такой повелевающей внутри невероятной жизнью, что, не успев ничего подумать, я моментально наполнил разноцветным бархатом, слоновой костью, лилиями – замок, в котором должна жить она, только она!.. Карандаш стал послушно вычерчивать башенки, эркеры, балконы, терраску, окаймлённую колоннами...
Как стремительно, непринуждённо перенёсся на лист мой замок! Её замок.
* * *
Я придумывал, как показать ей чертёж вроде б нечаянно. Решил – когда она приблизится к моей парте, уроню лист. «Что это?» – она спросит. «Да так, – я буду «не в настроении» и слегка чванлив, – один мой чертёжик...»
Но вдруг голос сфальшивит? Меня мучила предательская открытость панике.
В конце концов можно просто написать под чертежом мою фамилию.
* * *
Сегодня я за партой один – Бармаль сбежал с урока. Она вот-вот войдёт. Суетливо перекладываю, перекладываю лист – всё кажется, не сумею его уронить как нужно.
Вошла. На этот раз тотчас встретилась со мной глазами – невольно я перевёл взгляд на лист передо мной, а когда опять на неё взглянул, она тоже смотрела на него – я не успел ничего сделать. Поздоровавшись с классом, она подошла, наклонилась над чертежом.
- Откуда это? – не отрываясь от него, села за мою парту. – Нет... это не твоё... Скопировал? Откуда?
Я пробормотал, что это я сам, из головы.
- Перестань.
- Говорю вам.
- Нет, действительно?
Помедлив – но не долее трёх биений сердца – я кивнул.
- Арно, ты открытие!.. Если это только правда твой...
Парта качнулась, защипало в мочках ушей, на меня тронулась светлая лавина, устремляя прекрасные копья наступающего пламени.
- Если ты это всё сам, у тебя архитектурное мышление! Как ты чувствуешь объём!.. Арно, ты сюрприз! – она сжала моё плечо: это был кроткий удар по сердцу молотом, приблизивший меня к трансу. – Я никак не думала... долго работал?
Я зачем-то соврал, что чертил три недели.
- А заданное лишь отвлекает, не так ли? – она улыбнулась, не оставляя сомнений в удовольствии находки. – Да, тебе надо серьёзно думать об архитектурном институте. Я пока возьму эту виллу, ладно? – и всё разглядывала чертёж. – Обязательно в архитектурный! Я поговорю с твоими.
* * *
На следующий день об архитектурном институте со мной беседовала классная руководительница: в учительской был показан мой замок.
Валтасар достал какую-то усовершенствованную готовальню, отвалил треть зарплаты за великолепный альбом по средневековой архитектуре; пачки ватмана, рулоны кальки завалили мой шкаф.
Теперь я чертил ежедневно. Никто не имел понятия, что, вычерчивая капитель или фронтон, я думал об архитектурном институте так же мало, как об исчезновении неандертальского человека.
На каждом её уроке меня ждала пятёрка, ждали её улыбки, похвалы: трогали не столько сами слова, сколько нотки в голосе, в которых мне мнилось что-то сокровенное...
Если бы я знал, что она не догадывается, для кого мой замок... что она просто рада за искалеченного подростка, который, как она сейчас верила, может стать архитектором... Я был всем сердцем убеждён, будто она понимает, почему у меня открылся вдруг дар. Чудилось несбыточное. Улыбочки, с какими на её уроках стали посмеиваться надо мной девчонки, питали фантастическую мою надежду.
...Катя, когда мы оказывались одни в нашей коммунальной кухне, метая в меня хитрющими глазами, наслаждалась:
- Ты ей любовные записки по почте посылаешь или молоком пишешь на чертежах – для конспирации?
Я бросал в неё тряпку.
- Она дождётся – я с ней по душам поговорю: чего она наших парней охмуряет? Надо по своим годам иметь.
- Катька, кончай!
- Нет, ну ты глянь – разлагает подрастающее поколение!
* * *
Сегодня Катя вошла ко мне в комнату.
- Ты один?
Прошлась, повертела логарифмическую линейку.
- Знаешь... – и замолчала.
Я смотрел на неё затуманенно и сонно, как гляжу последнее время на всех. За единственным исключением.
- Арно, она ходит с одним... Тоже учитель. В первой школе. И Гога видал. Ой, у меня чайник! – и выбежала, шаркая расстёгнутыми босоножками.
15.
Гога, Тучный, я – напротив дома, где она живёт. Земля вдоль заборов утоптана до чугунной твёрдости; отполированная подошвами, в сумерках глянцево светлеет, будто эмаль.
Неподалёку жгут траву: налёт горького дымка льнёт книзу, похожий на терпеливо-злое мозжение.
Гога сегодня видел этого учителя в клубе покупающим билеты: значит, она пойдёт с ним в кино.
- Вон...
По отбелённой тропе идёт вдоль заборов кто-то с непокрытой головой: подпоясанный плащ, поблескивают лакированные ботинки. Войдя в её калитку, он пересёк прогал уныло-лижущего света из окна.
Сжимаю обеими руками раму Гогиного велосипеда – приказывая тучам сгуститься с глухой мрачностью нападения. Мысленно швыряю в её двор пылающие факелы. Гога, Тучный, я на конях перескакиваем через забор, спускаем курки карабинов, роднясь с густыми толчками выстрелов, преданно отдающимися гулкой силой. Кони встают на дыбы. Фигура в плаще, низко пригибаясь, уносится прочь путаной, трусливо вихляющей рысью.
Они вышли из калитки, он взял её под руку – отняла; он что-то ей втюхивал, они пошли, он опять взял её под руку и болтал, болтал. Она больше не высвобождалась.
Тучный бросил сигарету.
- Я его отметелю! – произнесённое передало безупречное внутреннее равновесие.
В свирепой муке стискиваю зубы, мотаю головой. Хватаю его за руку, которую он легко выдёргивает.
Долговязо-сутуловатый, поджарый Гога – со зловещей весёлинкой:
- Выступлю на него у кино. Я сейчас обгоню их, у кино отзову его в сторону...
- Не надо ничего!.. Она сама с ним... – мотаю головой с загнанностью, до которой меня довела лихорадочная жажда убить реальность.
Забрасываю её двор факелами, мы проносимся на конях мимо них, идущих под руку; проносимся мимо и не оглядываемся.
Молчим.
- Всё равно я его отметелю, – с угрюмой заботливостью обещает Тучный.
- Не надо, Сань... она ведь учительница, Сань, и он учитель, а я ведь кто... сам знаешь, Сань...
- Короче, – Гога категоричен, – короче, у моей сестры одна подружка: она будет с тобой ходить. Точняк, Арно, она согласится.
Мне ещё никогда не было так паршиво. Никогда-никогда – нигде.
- Она по правде с тобой будет ходить, ты не думай...
Я не думал. Я слушал дёргано-пульсирующий психический шум, отлично обжившийся во мне.
- Ты видел – она сама с ним... Ты видел?..
16.
В темноте начинает медленно проступать голубовато-бледное окно. Сегодня воскресенье: нас с Родькой не будут будить. Надежды заснуть у меня нет – изнываю в мечте отупеть так, чтобы сознание ушло в бессмыслицу.