Некоторые авторы указывали имя другого республиканского
летчика — Примо Джибелли. Даже сама дата смерти В. Бочарова по такому,
казалось бы, авторитетному свидетельству, как справка Управления кадров
Министерства обороны СССР, относилась не к тридцать шестому, а к тридцать
седьмому году. Иными словами, если верить справке Управления кадров, Бочаров
благополучно вернулся из Испании и умер год спустя, уже на родине.
Словом, обстоятельства гибели В. М. Бочарова оставались во многом неясными. И
курские следопыты — на то они, в конце концов, и следопыты! —
почувствовали, что должны проследить судьбу Хосе-Володи во всех ее трагических
подробностях.
Никто не забыт и ничто не забыто!
Эти прекрасные, за душу берущие слова Ольги Берггольц сейчас вспоминают и
цитируют во всякого рода устных и письменных выступлениях очень часто (может
быть, даже чересчур часто).
Да, никто не забыт и ничто не забыто. Но не само собой! Не автоматически!
Чтобы добиться этого «не забыто», нужно порой немало поработать. И курские
комсомольцы показали пример такой работы.
Трудно назвать такое хорошее дело, которое невозможно было бы испортить,
задушив его формализмом. Боюсь, что кое-где такая участь не миновала и
благородного движения следопытов. Автору этих строк приходилось получать письма
от школьников, которым, по их словам,поручили написать ему с просьбой
рассказать имчто-нибудь интересное о советских летчиках. Приходилось
отвечать, что начинать подобный поиск надо прежде всего по внутреннему влечению,
а не только по поручению и что вести его надо в определенном, конкретном
направлении, а не методом рассылки просьб рассказать что угодно о ком угодно,
после чего подшить полученные ответы, назвать их итогами поиска и считать себя
«подключившимися».
Мне говорят, что такие случаи — редкое исключение. Может быть. Но
они — по закону контраста — вспомнились мне, когда я читал
«Хосе-Володю». Опасна — смертельно опасна! — показуха в деле, по идее
призванном воздействовать на души человеческие...
И еще одна мысль не может не прийти в голову каждому, кто прочитает
«Хосе-Володю», — мысль олюбительском ипрофессиональном . В
эти слова принято вкладывать вполне определенный смысл: профессионально, —
значит, со строгим соблюдением установленных законов своего ремесла,
ответственно, квалифицированно. А по-любительски, — значит, без признаков
пройденной полноценной школы мастерства, не безукоризненно по исполнению, не
стопроцентно квалифицированно... Не случайно, что, даже хваля, скажем, сильный
самодеятельный художественный коллектив, мы чаще всего так и говорим: «Это
настоящая профессиональная работа».
Так вот, при восстановлении фактов биографии В. М. Бочарова любители —
курские комсомольцы — сработали, может быть, не во всем безукоризненно (об
этом я еще окажу), но, во всяком случае, предельно добросовестно. А
профессионалы — люди, для которых быть в курсе тех или иных фактов или по
крайней мере активно работать над их уточнением, есть прямая служебная
обязанность, за выполнение которой они, как говорится, деньги получают, —
эти люди оказались на высоте далеко не во всем.
Характерная подробность: больше всего помогли курским комсомольцам так
называемые «частные лица» и меньше всего — организации официальные. В
ответах последних на заданные им вопросы либо не содержалось никакой информации,
либо — что еще больше затрудняло поиск — содержалась информация
ошибочная, вроде уже упоминавшегося сообщения Министерства обороны, будто
Бочаров умер в тридцать седьмом году, вернувшись из Испании.
Не менее странное впечатление производят и безмятежные письма из
Оренбургского училища летчиков, в которых курских комсомольцев вежливо
благодарят за сообщение о том, что Герой Советского Союза Бочаров, оказывается,
выпускник этого училища: «В списках Героев — воспитанников нашего училища
имя Владимира Михайловича не значится... Нам очень важно и интересно иметь
документы о Бочарове В. М. Пришлите их нам...» И комсомольцы из школы № 10
прислали. Хотя естественнее было бы ожидать, так сказать, обратного направления
потока информации...
История — в том числе и история своего завода, своего конструкторского
бюро, своей воинской части, своего училища, своего рода войск — требует
точности. Ее нельзя воссоздавать приблизительно. И чтобы иметь в этом сложном
деле какие-то реальные шансы на успех, надо быть золотоискателем, а не скупщиком
золота. Не облегчать себе задачу, используя лишь те материалы, которые сами
приплывают в руки, а активно, настойчиво добывать их самим. Это тоже приходит в
голову после прочтения «Хосе-Володи»...
Пожалуй, более объяснимо, почему документов о В. М. Бочарове — и, в
частности, переданного советскому послу в республиканской Испании акта комиссии,
о котором рассказал следопытам бывший военно-воздушный атташе нашего посольства
Б. Ф. Свешников, — не оказалось в дипломатических архивах Министерства
иностранных дел. Мы помним, при каких трудных, более того — драматических
обстоятельствах эвакуировалось советское посольство из терпевшей поражение
Испанской республики. Легко понять, что большую часть архивов везти с собой было
невозможно и оставалось только уничтожить их. Видимо, уничтожен был и акт
комиссии, пришедшей, как свидетельствует Б. Ф. Свешников, к выводу, что
сброшенный фашистами на парашюте изуродованный труп принадлежал именно В. М.
Бочарову.
* * *
Так или иначе, курским комсомольцам, потерпевшим неудачу в поисках
документов, не оставалось ничего другого, как опереться на свидетельства людей,
каким-то образом причастных к судьбе Владимира Бочарова или хотя бы слышавших о
ней.
Надо сказать, что путь этот таит в себе многие опасности. Память
человеческая — инструмент далеко не безукоризненно совершенный. И то, что
принято называть «свидетельствами очевидцев», требует, как правило, тщательной
проверки и перепроверки всеми возможными способами.
В последнем автору этих строк однажды довелось убедиться лично. Ему пришлось
проверить по подлинным архивным документам утверждения (причем утверждения,
сделанные с большим апломбом и к тому же не устно, а печатно) нескольких
человек, в свое время имевших прямое касательство к событиям, подробности
которых стали предметом дискуссии.
И что же оказалось?
Оказалось, чтовсе утверждения этих людей, подвергнутые проверке, не
только не подтверждаются, но, напротив, прямо опровергаются документами. В том
числе — забавная подробность! — некоторыми документами, подписанными в
свое время... ими самими.
Приведенный пример, конечно, уникален — такое встречается не
часто, — но тем не менее весьма показателен. Он снова напоминает о том, что
документ в историческом исследовании — главный источник и главный судья.
Следопыты из курской 10-й школы, как было сказано, опереться на этот источник
возможности не имели.
Оставалось одно: искать живых людей, слушать, что они расскажут, сопоставить
их свидетельства — и попытаться объективно оценить правдоподобность каждого
рассказа.
Некоторые свидетельства отпали сразу же, как очевидно неправдоподобные.
И, к сожалению, едва ли не на первом месте среди недоброкачественных
источников подобных «свидетельств» оказались некоторые произведения нашей
литературы, произведения, формально принадлежащие к так называемому
документальному жанру.