Это дело
чрезвычайной важности.
– И оно касается?.. – спросил он.
– Дамы, – ответил я.
– Ах, да! Но в письме он бросает вам вызов, не так ли? Естественно, я не могу позволить вам рисковать своей жизнью.
– Чтобы не расстроить палача в Тулузе? – я рассмеялся. – Не бойтесь. Дуэли не будет, я вам обещаю.
– Тогда я согласен, сударь, и вы встретитесь с вашим другом.
Я поблагодарил его, и мы заговорили о других вещах, следуя по тулузской дороге ранним утром. Наш разговор, сам не знаю как, коснулся Парижа и
двора, и, когда я мимоходом сказал, что хорошо знаю Люксембургский дворец, он спросил, не приходилось ли мне встречаться с одним молодым франтом
по имени Миронсак.
– Миронсак? – повторил я. – Да, конечно. – И чуть было не сказал, что знаю этого юношу очень близко и очень люблю его, но счел это неразумным. Я
лишь спросил: – Вы его знаете?
– Pardiou! – воскликнул он. – Этот парень – мой кузен. Мы оба Миронсаки; он – из Кастельвера, а я, если помните, – Миронсак из Кастельру. Чтобы
не путать нас, его называют Миронсак, а меня – Кастельру. Peste! Это не единственное различие. Пока он загорает в высшем свете Парижа – эти
Миронсаки из Кастельвера очень богаты, – я, его бедный гасконский брат, вынужден изображать судебного пристава в Лангедоке!
Я взглянул на него с новым интересом, так как упоминание об этом милом Миронсаке напомнило мне ту ночь в Париже, когда я заключил злосчастное
пари, и я вспомнил, как этот благородный юноша пытался – но было уже поздно – отговорить меня от этого предприятия, которое выглядело
недостойным в его честных глазах.
Мы заговорили о кузене Кастельру, и я дошел до того, что признался в своем расположении к этому юноше. Это еще больше усилило благосклонность,
которую мой юный капитан проявлял ко мне с момента моего ареста, и я осмелел настолько, что попросил его оказать мне еще одну услугу и вернуть
мне портрет, который его люди вытащили из моего кармана. Я хотел отдать его Марсаку. Это послужило бы подтверждением моего рассказа.
У Кастельру не было никаких возражений.
– Конечно, – сказал он и протянул мне его. – Прошу прощения, что сам не подумал об этом. Зачем Хранителю Печати этот портрет?
Я поблагодарил его и спрятал медальон в карман.
– Бедняжка! – вздохнул он, в его голосе звучало сочувствие. – Ей богу, господин де Лесперон, подходящая работа для солдата, не правда ли?
Diable!note 44 От этой работы дворянина просто вывернет наизнанку, и ему придется всю свою жизнь прятаться от глаз честных людей. Если бы я
знал, что солдатская служба включает в себя такие гнусности, я бы дважды подумал, прежде чем выбрать ее. Я бы лучше остался в Гаскони и
обрабатывал землю, чем заниматься такими делами.
– Мой юный друг, – с улыбкой сказал я, – все, что вы делаете, вы делаете от имени короля.
– Как и всякий палач, – раздраженно ответил он, его усы встали дыбом от презрительной усмешки, которая скривила его рот. – Подумать только! И я
приложу руку к слезам, которыми покроются глаза этой прекрасной дамы! Quelle besogne! Bon Dieu, quelle besogne!note 45
Я рассмеялся над тем, как он выражал свои страдания в этой причудливой гасконской манере, а он смотрел на меня с удивлением, к которому
примешивалось восхищение. Поскольку, если дворянин был настолько мужественным, что мог смеяться в такой ужасной ситуации, он был достоин
восхищения.
Глава X ВОССТАВШИЙ ИЗ МЕРТВЫХ
Было около десяти часов, когда мы въехали во двор таверны де ла Курон в Гренаде.
Глава X ВОССТАВШИЙ ИЗ МЕРТВЫХ
Было около десяти часов, когда мы въехали во двор таверны де ла Курон в Гренаде.
Кастельру занял симпатичную комнатку на первом этаже с выходящими во двор окнами. Я расспросил хозяина, и он сообщил мне, что господин де Марсак
еще не приехал.
– Мы договорились встретиться до полудня, господин Кастельру, – сказал я. – С вашего разрешения я подожду.
Он не возражал. Два часа не имели никакого значения. Мы все встали очень рано, и, как он сказал, он тоже имеет право на отдых.
Я стоял у окна и увидел, как из таверны вышел очень высокий, небрежно одетый дворянин и заговорил с конюхом. Он с трудом передвигался, опираясь
на толстую палку. Когда он пошел обратно в таверну, я заметил, что он ужасающе бледен. Что то в его лице и во всей его фигуре показалось мне
знакомым – это озадачило меня, и я продолжал о нем думать, когда мы с Кастельру сели завтракать.
Примерно через полчаса, закончив нашу трапезу, мы сидели и разговаривали. Меня начинало раздражать, что господин де Марсак заставляет себя
ждать, как вдруг я услышал топот копыт. Я вновь подошел к окну. Какой то дворянин на полном скаку въехал в porte cocherenote 46. Это был богато
одетый худой, энергичный человек. Его смуглое лицо и черная борода придавали ему почти зловещий вид.
– А а, так ты здесь! – воскликнул он, обращаясь к кому то на крыльце. – Par la mort Dieu, я даже не надеялся увидеть тебя!
С крыльца раздался удивленный возглас:
– Марсак! Ты здесь?
– Так вот он, этот дворянин! – Он легко спрыгнул на землю, и помощник конюха взял его лошадь. Теперь в моем поле зрения появился этот хромающий
дворянин.
– Мой дорогой Станислас! – воскликнул он. – Не могу выразить, как я счастлив видеть тебя! – и с этими словами он направился к Марсаку, раскрыв
руки для объятия.
Какое то время Марсак удивленно смотрел на него ничего не понимающим взглядом. Затем, резко подняв руку, он ударил его в грудь с такой силой,
что, если бы не конюх, этот несчастный непременно бы упал. В изумлении больной человек смотрел на своего противника. Марсак шагнул ему
навстречу.
– Что это? – грубо закричал он. – Что за притворная немощность? Меня не удивляет твоя бледность, трус! Но откуда эта нетвердая походка? Что это
ты такой слабый? Хочешь провести меня?
– Ты что, лишился разума? – воскликнул другой. в его голосе появилась нотка гнева. – Ты сошел с ума, Станислас?
– Оставь свое притворство, – прозвучал презрительный ответ. – Два дня назад в Лаведане мне сообщили, что ты совершенно здоров; из того, что я
услышал, мне стало ясно, почему ты задержался там и ничего на сообщил нам о себе. Именно поэтому, как ты, наверное, догадался, я написал тебе.
Моя сестра оплакивала твою смерть, а ты в это время сидел у ног своей Роксаланы и наслаждался ее любовью среди роз Лаведана.
– Лаведана? – медленно повторил его противник. И тут он вскипел: – О чем ты говоришь, черт побери? Какой Лаведан?
Внезапно до меня дошло, кто был этот больной дворянин. Роденар, глупец, ошибся, когда сказал, что Лесперон скончался. Теперь ясно, что он просто
потерял сознание. Итак, там, внизу, стоял Лесперон собственной персоной, тот самый человек, которого я оставил в сарае близ Мирепуа.
В этот момент я не думал о том, где и как он выздоровел, не пытался раскрыть эту тайну: он был здесь, и этого было достаточно. Одному Богу
известно, какие осложнения вызовет его присутствие.
– Прекрати эту комедию! – орал взбешенный Марсак. – Тебе это не поможет.