При виде их стараний народ,одобрявший благие намерения своей милиции,
кричал во всю глотку:
-- Да здравствует гражданская милиция!
Что касаетсяТилли, то он, стольже осторожный, сколь ирешительный,
велподохранойпистолетовсвоегоэскадронапереговорысгражданской
милицией, стараясь втолковать ей, что правительством дан ему приказ охранять
тремя кавалерийскими взводами тюрьму и прилегающие улицы.
-- Зачем этот приказ? Зачем охранять тюрьму? -- кричали оранжисты.
--Нувот, --ответилТилли,-- теперьвы мне задаете вопросы, на
которые я вам немогуответить. Мне приказали: "Охраняйте", --я охраняю.
Вы,господа,сами почти военные, ивы должны знать, что военный приказ не
оспаривается.
--Ноэтот приказ вамдали для того,чтобы предоставить возможность
предателям выйти за пределы города.
--Вполневозможно,раз предатели осужденынаизгнание, -- ответил
Тилли.
-- Но от кого исходит приказ?
-- От правительства, конечно.
-- Они предают нас!
-- Этого я не знаю.
-- И вы также изменник!
-- Я?
-- Да, вы.
-- Ах, вот как! Но подумайте, господа горожане, кому мог бы я изменить?
Правительству? Ногде же здесь измена? Ведь я нахожусь у него на службе и в
точности выполняю его приказ.
Ввидутого,что граф был совершенноправ и на его ответнечего было
возразить,крики и угрозы стали еще громче. Эти крики и угрозы были ужасны,
а граф отвечал на них с самой изысканной вежливостью:
-- Господагорожане, убедительно прошувас,разрядите своимушкеты;
может произойти случайныйвыстрел,и,если он ранит хотьодного измоих
кавалеристов, мы уложим у вас человек двести. Нам это будет очень неприятно,
а вам еще неприятнее; тем более, что ни у меня" ни увас подобных намерений
нет.
-- Если бы вы этосделали, -- кричали буржуа, -- мы бы тоже открыли по
вас огонь.
-- Так,так, ноесли бы вы, стреляя в нас,перебилибынас всех от
первого до последнего, все жеот этого невоскресли бы и ваши люди, убитые
нами.
-- Уступите нам площадь, и вы поступите, как честный гражданин.
-- Во-первых, я не гражданин, -- ответил Тилли, -- я офицер, что далеко
не одно и то же; а затем я не голландец, а француз, что еще более усугубляет
разницу.Япризнаютолько правительство,которое платитмнежалованье.
Принеситемне от негоприказ очиститьплощадь, и яв ту же минуту сделаю
полуоборот, тем более, что мне самому ужасно надоело здесь торчать.
-- Да! Да! -- закричала сотня голосов, которую сейчас же поддержали еще
пятьсот других. -- К ратуше! К депутатам! Скорей! Скорей!
-- Так, так, -- бормотал Тилли, глядя, как удаляются самые неистовые из
горожан,--идитекратуше,идитетребовать, чтобы депутатысовершили
подлость, и вы увидите, удовлетворят ли ваше требование.
-- К ратуше! К депутатам! Скорей! Скорей!
-- Так, так, -- бормотал Тилли, глядя, как удаляются самые неистовые из
горожан,--идитекратуше,идитетребовать, чтобы депутатысовершили
подлость, и вы увидите, удовлетворят ли ваше требование. Идите,мои друзья,
идите!
Достойный офицер полагался начесть должностныхлиц так же, как и они
полагались на его честь солдата.
-- Знаете, капитан, -- шепнул графу наухо егостаршийлейтенант, --
пусть депутаты откажут этим бесноватым в их просьбе, но все же пусть они нам
пришлют подкрепление; я полагаю, оно нам не повредит.
ВэтовремяЯнде Витт,оставленныйнами, когдаон поднимался по
каменной лестнице после разговора с тюремщиком Грифусом и его дочерью Розой,
подошел к двери камеры, где на матраце лежал его брат Корнель, которого, как
мы уже говорили, прокурор велел подвергнуть предварительной пытке.
Приговор об его изгнании был получен, и темсамым отпаланадобность в
дальнейшем дознании и новых пытках.
Корнель,вытянувшись насвоем ложе, лежал с раздробленными кистями, с
переломаннымипальцами.Онне сознался внесовершенном им преступлении и
после трехдневныхстраданий вздохнул,наконец, соблегчением, узнав,что
судьи, от которых он ожидал смерти, соблаговолилиприговорить еготолько к
изгнанию.
Сильныйтеломинепреклонныйдухом,он быочень разочаровал своих
врагов, если бы они могли вглубоком мракеБюйтенгофской камеры разглядеть
игравшуюнаегобледном лицеулыбкумученика, которыйзабываето всей
мерзости земной, когда перед ним раскрывается сияние неба.
Напряжением скорее своей воли, чем благодаря какойлибо реальной помощи,
Корнельсобрал все свои силы,и теперь он подсчитывал, сколько времени еще
могут юридические формальности задержать его в заключении.
Это было как раз в то время, когда гражданская милиция, которой вторила
толпа, яростнопоносила братьев де Витти угрожала защищавшему их капитану
Тилли.Шум,подобноподнимающемуся морскомуприливу,докатился достен
тюрьмы и дошел до слуха узника.
Но, несмотря на угрожающий характер, этот шум не встревожил Корнеля, он
даже не поднялся кузкому решетчатомуокну, через которое проникал уличный
гул и дневной свет.
Узник был в таком оцепенении отнепрерывных физическихстраданий, что
они стали для него почтипривычными. Наконецон с наслаждением чувствовал,
что его дух и егоразум готовы отделиться от тела; ему даже казалось, будто
ониуже распрощалисьс теломи витаютнад нимподобно пламени,которое
взлетает к небу над почти потухшим очагом.
Ондумалтакжео своембрате. И, можетбыть,этамысль появилась
потому,чтоон каким-то неведомым образом издалипочувствовал приближение
брата.
В ту самуюминуту, когда представлениео Яне так отчетливо возникло в
мозгууКорнеля,чтоонготовбылпрошептать егоимя,дверькамеры
распахнулась, вошел Яни быстрымишагаминаправился кложу заключенного.