Корнельпротянулизувеченныерукисзабинтованнымипальцамиксвоему
прославленному брату, которого ему удалось кое в чем превзойти: если емуне
удалось оказать стране больше услуг, чем Ян, то вовсякомслучае голландцы
ненавидели его сильнее, чем брата.
Ян нежнопоцеловалКорнеля влобиосторожно опустил на тюфякего
больные руки.
-- Корнель, бедный мой брат, -- произнес он, --ты очень страдаешь, не
правда ли?
-- Нет, я больше не страдаю, ведь я увидел тебя.
--Нозато какие для менямучения видеть тебя в таком состоянии, мой
бедный, дорогой Корнель.
-- Потому-то и я больше думал о тебе,чем о себе самом, и все их пытки
вырвали у меня только одну жалобу: "бедный брат". Но ты здесь, и забудем обо
всем. Ты ведь приехал за мной?
-- Да.
-- Я выздоровел. Помоги мне подняться, брат, и ты увидишь, как хорошо я
могу ходить.
--Тебе непридется далеко идти, мой друг, -- моя карета стоит позади
стрелков отряда Тилли.
-- Стрелки Тилли? Почему же они стоят там?
-- А вот почему: предполагают, -- ответил со свойственной ему печальной
улыбкой великий пенсионарий, -- что жители Гааги захотятпосмотреть на твой
отъезд и опасаются, как бы не произошло волнений.
-- Волнений? -- переспросил Корнель, пристальновзглянув нанесколько
смущенного брата: -- волнений?
-- Да, Корнель.
-- Таквот что я сейчас слышал, -- произнес Корнель, как бы говоря сам
ссобой.Потом онопять обратился к брату:-- Вокруг Бюйтенгофа толпится
народ?
-- Да, брат.
-- Как же тебе удалось?
-- Что?
-- Как тебя сюда пропустили?
--Тыхорошознаешь, Корнель, чтонарод насне особенно любит,--
заметил с горечью великий пенсионарий. -- Я пробирался боковыми уличками.
-- Ты прятался, Ян?
-- Мне надо было попастьк тебе, не теряя времени Я поступил так,как
поступают в политике и на море при встречном ветре: я лавировал.
В этот момент в тюрьму донеслись с площади еще более яростные крики.
Тилли вел переговоры с гражданской милицией.
-- О, ты -- великий кормчий, Ян, -- заметил Корнель, -- но я не уверен,
удастсялитебесквозьбурныйприбойтолпывывестисвоегобратаиз
Бюйтенгофатакжеблагополучно,кактыпровелмеждумелей Шельдыдо
Антверпена флот Тромпа.
-- Мы все же с божьей помощью попытаемся, Корнель, -- ответил Ян, -- но
сначала я должен тебе кое-что сказать.
-- Говори.
С площади снова донеслись крики.
-- О,о, --заметил Корнель, -- как разъярены эти люди!Против тебя?
Или против меня?
-- Ядумаю, что против нас обоих, Корнель. Я хотел сказать тебе, брат,
чтооранжисты,распускаяпронасгнуснуюклевету,ставятнам ввину
переговоры с Францией.
Я хотел сказать тебе, брат,
чтооранжисты,распускаяпронасгнуснуюклевету,ставятнам ввину
переговоры с Францией.
-- Глупцы!..
-- Да, но они все же упрекают нас в этом.
-- Но ведь если бы наши переговоры успешно закончились, они избавили бы
их от поражений при Орсэ, Везеле и Рейнберге. Они избавили бы их от перехода
французов через Рейн, и Голландия все еще могла бы считать себя, среди своих
каналов и болот, непобедимой.
-- Все это верно, брат, но еще вернее то, что если бы сейчас нашли нашу
перепискус господином де Лувуа, то хоть я и опытный лоцман, но не смогбы
спасти даже и тот хрупкий челнок, который должен увезти за пределы Голландии
деВиттов,вынужденных теперь искатьсчастья начужбине. Этапереписка,
которая честным людям доказала бы, как сильноялюблю свою странуи какие
личные жертвы яготов был принести воимя ее свободы, во имя ееславы, --
эта переписка погубила бынасв глазах оранжистов, наших победителей. Ия
надеюсь, дорогой Корнель, что тыее сжег перед отъездом из Дордрехта, когда
ты направлялся ко мне в Гаагу.
-- Брат,--ответил Корнель, -- твоя переписка с господином деЛувуа
доказывает, что в последнее время ты был самым великим, самым великодушным и
самым мудрым гражданином СемиСоединенных провинций.Я дорожу славой своей
родины,особенноя дорожу твоей славой, брат, и я,конечно,не сжег этой
переписки.
-- Тогда мы погибли для этойземной жизни,-- спокойносказал бывший
великий пенсионарий, подходя к окну.
-- Нет, Ян, наоборот, мы спасем нашу жизньи одновременно вернем былую
популярность.
-- Что же ты сделал с этими письмами?
-- Я поручил их в Дордрехте моему крестнику, известному тебе Корнелиусу
ван Берле.
-- Обедняга! Этот милый, наивный мальчик,этот ученый, который,что
так редко встречается, знаетстолько вещей, а думает только о своих цветах.
И ты дал ему нахранениеэтот смертоносный пакет! Да, брат,этотславный
бедняга Корнелиус погиб.
-- Погиб?
--Да. Он проявит либо душевнуюсилу, либо слабость. Если он окажется
сильным (ведь, несмотряна то,что онживетвне всякойполитики, что он
похоронил себявДордрехте, чтоонстрашнорассеян, он всеже рано или
поздно узнаето нашей судьбе), если он окажется сильным, он будет гордиться
нами; если окажетсяслабым, он испугается своей близости к нам. Сильный, он
громко заговорит о нашей тайне, слабый, он ее так или иначевыдаст. В том и
другом случае, Корнель, он погиб и мы тоже. Итак, брат,бежим скорее,если
еще не поздно.
Корнельприподнялся насвоемложеивзялза рукубрата,который
вздрогнул от прикосновения повязки.
-- Разве я не знаю своегокрестника? -- сказалКорнель. -- Разве я не
научился читать каждую мысль в голове ванБерле, каждое чувство в его душе?
Тыспрашиваешь меня, -- силен ли он? Ты спрашиваешь меня, -- слаб ли он? Ни
то ни другое. Но не все ли равно, каков он сам.