Да,в этомтумане, несомненно, была своя романтика. Словносерый,
исполненный таинственностипризрак,навис он надкрошечнымземным шаром,
кружащимсяв мировом пространстве. А люди, эти искорки или пылинки, гонимые
ненасытной жаждой деятельности, мчались на своих деревянных и стальных конях
сквозьсамоесердцетайны,ощупью прокладываясебепуть в Незримом,и
шумели,икричалисамонадеянно, втовремякакихдушизамиралиот
неуверенности и страха!
Голосмоегоспутникавернулменякдействительностиизаставил
усмехнуться. Разве я сам не блуждаю ощупью, думая, что мчусь уверенно сквозь
тайну?
-- Эге! Кто-тоидетнам навстречу, -- сказал краснолицый. -- Слышите,
слышите? Идет быстроипрямо на нас. Должнобыть, оннас еще неслышит.
Ветер относит.
Свежийбриздул намв лицо,и яотчетливоразличил гудок сбокуи
немного впереди.
-- Тоже пассажирский? -- спросил я.
Краснолицый кивнул.
-- Да, иначе он не летел бы так, сломя голову. Наши там забеспокоились!
-- хмыкнул он.
Япосмотрелвверх. Капитанвысунулсяпогрудь из рулевойрубкии
напряженно вглядывался в туман, словно стараясь силой воли проникнуть сквозь
него.Лицоеговыражалотревогу.Иналицемоегоспутника,который
проковылялкпоручнями пристально смотрел в сторонунезримой опасности,
тоже была написана тревога.
Все произошло снепостижимой быстротой. Туман раздалсяв стороны, как
разрезанныйножом,и переднами возникнос парохода,тащивший засобой
клочьятумана,словно Левиафан -- морские водоросли.Яразглядел рулевую
рубкуибелобородого старика, высунувшегося из нее.Онбылодет в синюю
форму,очень ловко сидевшуюна нем, и, япомню,меня поразило,скаким
хладнокровием он держался. Его спокойствие при этих обстоятельствах казалось
страшным. Он подчинился судьбе,шелей навстречу и с полным самообладанием
ждал удара. Холодно и как бы задумчиво смотрел он на нас, словно прикидывая,
гдедолжнопроизойти столкновение,инеобратилникакоговниманияна
яростный крик нашего рулевого: "Отличились!"
Оглядываясьв прошлое,японимаю,чтовосклицаниерулевогоине
требовало ответа.
--Цепляйтесьзачто-нибудьидержитеськрепче,--сказалмне
краснолицый.
Весь егозадорслетелснего,и он,казалось,заразилсятемже
сверхъестественным спокойствием.
-- Ну, сейчас женщины поднимут визг! -- сердито, почти злобно проворчал
он, словно ему уже приходилось когда-то все это испытывать.
Судастолкнулисьпрежде,чемяуспел воспользоватьсяего советом.
Должно быть, встречный пароход ударил нас в середину борта, но это произошло
вне поля моего зрения, и яничегоне видел.
Судастолкнулисьпрежде,чемяуспел воспользоватьсяего советом.
Должно быть, встречный пароход ударил нас в середину борта, но это произошло
вне поля моего зрения, и яничегоне видел. "Мартинес" сильнонакренился,
послышался трескломающейсяобшивки. Я упалплашмя намокрую палубу и не
успел еще подняться наноги,как услышал крик женщин. Это был неописуемый,
душераздирающий вопль, итутменя объял ужас. Я вспомнил, что спасательные
пояса хранятсяв салоне, кинулся туда,ноу дверейстолкнулсястолпой
обезумевшихпассажиров,котораяотбросила меня назад. Не помню, что затем
произошло,--впамяти моейсохранилось только воспоминание о том, как я
стаскивал спасательныепоясас полокнад головой,а Краснолицыйчеловек
надевалихнабившихся вистерике женщин.Это я помню отчетливо, ився
картина стоиту меня передглазами.Каксейчас вижуя зазубренныеКрая
пробоины в стене салона и вползавший в это отверстие клубящийся серый туман;
пустые мягкие диваны с разбросанными на них пакетами, саквояжами,зонтами и
пледами, оставленнымиво времявнезапного бегства; полного джентльмена, не
так давно мирно читавшего мою статью, а теперь напялившего на себя пробковый
пояс и смонотонной настойчивостью вопрошавшего меня (журнал с моей статьей
всеещебыл у негов руке),естьлиопасность;краснолицего человека,
который бодрюковылял на своих искусственных ногах и надевал пояса на всех,
кто появлялся в каюте... Помню дикий визг женщин.
Да, этот визг женщин больше всего действовал мне на нервы. По-видимому,
страдал от него и краснолицый, ибо еще одна картина навсегда осталась у меня
впамяти:плотныйджентльмензасовываетжурналвкарманпальтоис
любопытствомозираетсякругом;сбившиесявкучуженщины,сбледными,
искаженными страхом лицами, пронзительно кричат, словно хор погибшихдуш, а
краснолицыйчеловек,теперьужесовсембагровый от гнева, стоитв позе
громовержца, потрясая над головой кулаками, и орет:
--Замолчите! Дазамолчитеже! Помню,как,глядя наэто, явдруг
почувствовал, что меня душитсмех, и понял,что я впадаю в истерику;ведь
предо мноюбылиженщины, такие же,как моя мать илисестры,-- женщины,
охваченные страхом смерти и не желавшие умирать. Их крики напомнили мне визг
свиней под ножоммясника, и этопотрясло меня.Эти женщины, способныена
самые высокиечувства, насамую нежную привязанность, вопили, разинув рты.
Они хотели жить, но были беспомощны, каккрысы вкрысоловке, и визжали, не
помня себя.
Этобылоужасно,ияопрометью бросилсянапалубу.Почувствовав
дурноту, я опустился на скамью. Смутно виделяметавшихся людей, слышал их
крики,--кто-топыталсяспустить шлюпки...Всепроисходилотак,как
описываетсявкнигах.Тализаедало.Всебылонеисправно. Однушлюпку
спустили,забыввставить пробки:когда женщины идетиселив нее,она
наполниласьводой и перевернулась.