Цепляясьза переборки, таккак судно сильно качало, я с помощьюкока
кое-как натянул на себя грубуюфуфайку и невольно поежился от прикосновения
колючей шерсти. Заметив, должно быть, гримасу на моем лице, кок осклабился.
--Ну, вам не навек привыкать к такойодежде.Кожа-то увас нежная,
словно у какой-нибудь леди. Я какувидал вас, таксразу понял,чтовы --
джентльмен.
Этот человек непонравился мне спервого взгляда, а когда онпомогал
мне одеваться,моя неприязнь кнему возросла еще больше. Его прикосновения
вызываливо мне гадливость.Я сторонился егорук ивздрагивал,когда он
дотрагивался до меня. Это неприятное чувство и запах, исходивший от кипевших
и бурливших наплитекастрюль,заставили меня поспешитьс переодеванием,
чтобы поскорее выбратьсяна свежий воздух.Ктому жемне нужно былоеще
договориться с капитаном относительно доставки меня на берег.
Дешеваясатиноваярубашкас обтрепанным воротомиподозрительными,
похожими на кровяные, пятнами на груди была надета на меня под аккомпанемент
неумолчныхпояснений и извинений. Туалет мой завершила пара грубых башмаков
и синий выцветший комбинезон,укоторого однаштанина оказалась дюймов на
десять короче другой. Можно было подумать, что дьявол пытался цапнуть "через
нее душулондонца,но,не обнаруживтаковой,оторвалсозлостикусок
оболочки.
-- Но я незнаю, когоже мне благодарить? -- спросил я, облачившись в
это тряпье. На головеу менякрасовалась фуражка, которая была мне мала, а
поверх рубашки я натянул еще грязную полосатую бумазейнуюкуртку;она едва
доходила мне до талии, а рукава чуть прикрывали локти.
Кок самодовольно выпрямился, изаискивающаяулыбка расплыласьпо его
лицу.У меня былнекоторыйопыт:язнал,как ведетсебяприслугана
атлантических пароходах, когда рейс подходит к концу,и мог поклясться, что
кокожидаетподачки. Однакомое дальнейшее знакомствосэтимсубъектом
показало, что поза была бессознательной. Это была врожденная угодливость.
--Магридж,сэр,--пробормоталонселейнойулыбкойнасвоем
женственном лице. -- Томас Магридж, сэр. К вашим услугам!
-- Ладно, Томас, -- сказал я. -- Я не забудувас, когдавысохнетмое
платье.
Его лицо просияло, глаза заблестели; казалось, голоса предков зазвучали
в его душе, рождая смутные воспоминания о чаевых, полученных ими во время их
пребывания на земле.
-- Благодарювас, сэр! --произнесон счувством ипочти искренним
смирением.
Я отодвинул дверь, и кок, тоже как нароликах, скользнул всторону; я
вышелнапалубу.Менявсеещепошатывалоотслабостипоследолгого
пребывания вводе.Порыв ветраналетелнаменя, ия,сделав несколько
нетвердых шаговпо качающейся палубе до угла рубки, поспешил ухватитьсяза
него, чтобы не упасть.
Сильно накренившись, шхуна скользила вверхи вниз по
длиннойтихоокеанскойволне.Если,какоказалДжонсон,судношлона
юго-запад, то ветер, по моим расчетам, дул примерно с юга. Туманрассеялся,
и поверхность водыискрилась на солнце. Яповернулся к востоку, где должна
была находитьсяКалифорния,ноне увидел ничего,кроме низкостлавшихся
пластов тумана, того самого тумана, который вызвал катастрофу "Мартинеса"и
былпричиной моего бедственного положения.К северу, неподалеку от нас, из
моряторчалагруппа голых скал, и наодной изнихяразличилмаяк.К
юго-западу,там, куда мы держаликурс, яувиделпирамидальныеочертания
парусов какого-то корабля.
Оглядев море,яперевел взгляд на более близкие предметы. Моей первой
мыслью было, что человек, потерпевший кораблекрушение и бывший на волосок от
смерти,заслуживает, пожалуй, большеговнимания, чемто, которое было мне
оказано.Никто,как видно,не интересовалсямоей особой, кроме матроса у
штурвала, с любопытством поглядывавшего на меня поверх рубки.
Все, казалось, были заняты тем, что происходило посреди палубы. Там, на
крышке люка, лежал какой-то грузный мужчина. Он лежал на спине;рубашкана
егогруди,поросшейгустымичерными,похожими на шерстьволосами, была
разодрана.Черная с проседью борода покрывала всю нижнюю часть еголицаи
шею. Борода, вероятно, была жесткая и пышная, но обвисла и слиплась, и с нее
струйками стекала вода. Глаза его были закрыты--он,очевидно, находился
безсознания,--ногрудьтяжеловздымалась; он с шумом вбирал всебя
воздух, широко раскрыв рот, борясьсудушьем. Один из матросовспокойно и
методично, словно выполняя привычную обязанность, спускал за борт на веревке
брезентовое ведро, вытягивал его,перехватывая веревкуруками, иокатывал
водой лежавшего без движения человека.
Возле люкарасхаживал взадивперед, сердито жуясигару,тот самый
человек, случайному взгляду которого я был обязан своим спасением. Ростом он
был, вероятно, пятифутов и десятидюймов, быть может, десяти с половиной,
но неэто бросалось мне прежде всего в глаза,-- я сразупочувствовал его
силу. Это был человекатлетического сложения, с широкими плечами игрудью,
но яне назвал бы его тяжеловесным. Внембыла какая-то жилистая, упругая
сила, обычно свойственная нервным ихудощавым людям,и она придавала этому
огромномучеловеку некотороесходство с большой гориллой.Я вовсе не хочу
сказать, что он походилнагориллу. Я говорю только, что заключенная в нем
сила,независимоотеговнешности,вызывалаувастакиеассоциации.
Подобного рода силаобычно связывается в нашем представлении с первобытными
существами, с дикими зверями, с нашими предполагаемыми предками,жившими на
деревьях.Этосила дикая,свирепая,заключающаяв самой себежизненное
начало--самуюсущностьжизни,какпотенциидвижения ипервозданной
материи, претворяющихся в различных видах живых существ;короче говоря, это
таживучесть,которая заставляетзмеюизвиваться, когдаунееотрубят
голову,икотораятеплитсяв бесформенномкомке мясаубитойчерепахи,
содрогающемся при прикосновении к нему пальцем.