Удачи во всем, и да поможет вам бог!
***
Стоим на «Спартаке» со шмотками. Антон держит ветровку и «ангору», я — кроссовок.
Ночью шел дождь. Под ногами — размокшие картонки и грязь. Восемь утра, покупателей еще мало.
Подходит красномордый курносый мужик, с ним — худой прыщавый пацан, лет четырнадцать. Мужик щупает кроссовок.
— Какой размер?
— Сорок первый.
— Сколько дерешь?
— Две с половиной.
Мужик сует пальцы внутрь кроссовка, скребет ногтем клей на подошве.
— А кожа — натуральная?
— Не знаю, наверно.
— Все равно дорого. Сколько скинешь?
— Сотню могу, но это — максимум.
Мужик проводит пальцем по подошве, кривит губы. Пацан тянет его за рукав.
— Ладно, если что — еще подойдем.
По базару идет Малиновская — она вела у нас в одиннадцатом физику. С ней муж и дочка, дочке — лет двенадцать. Она не замечает нас.
Антон говорит:
— Прикинь — если б Малиновская у нас кофту купила? Я б ей пару сотен скинул, по старой памяти… Она, в общем, ничего была тетка…
Мы смеемся.
Народу — все больше и больше. Из толпы выныривает пацан. Лет шестнадцать, пострижен налысо.
— А, вот — кроссы ничего! Какой размер, сорок второй?
— Да, — говорю я.
— Вот как раз деньги за практику получил, половину мамаше, половину себе. Мерить не буду. И так видно — самый раз.
Пацан отсчитывает деньги. Я достаю из сумки второй кроссовок, отдаю ему, сую купюры в карман. Пацан кладет кроссовки в пакет, отходит.
Антон хохочет.
— Молодец, так и надо этих лохов. Они ж у тебя сорок первый были, да?
— Может, еще назад придет…
— Не придет. А если и придет — скажешь: ничего не знаю, ты вообще не у меня покупал.
Три часа. Мы — голодные и замерзли. Я продал весь свой товар — немного дороже, чем брал, почти окупил поездку. У Антона еще много не продано.
— Все, надо сваливать, — говорит он. — А то рэкетиры доколупаются. Обычно они не трогают, у кого мало шмоток, но под конец базара могут залупнуться.
***
Идем с папой к остановке. Он несет мою сумку, в ней — банки с вареньем и овощными салатами.
— Ну что, не получился из тебя бизнесмен? — спрашивает папа.
— Почему «не получился»? Я ж не прогорел. Еще и на кассетах что-то заработаю…
— Дело не в этом, Володя. Надо, чтобы каждый занимался своим делом, понимаешь? Только в своем деле ты можешь чего-то добиться. А эти ребята, которые ездят на старых «фордах», — на них равняться не надо. Каждому свое, ты понимаешь? «Йедем дас зайне», как это звучит по-немецки.
— Можно подумать, я знаю, чем мне надо заниматься…
— И неудивительно, что не знаешь. Это — дело непростое. Я вон только после армии понял… Так что у тебя время еще есть.
Он сует руку в карман, вынимает потертую зеленую купюру.
— Держи.
— Что это?
— Пять долларов. Тебе на жизнь.
— Не надо.
— Бери-бери.
— Мама знает?
— Не важно.
Под навесом остановки — никого. Папа ставит сумку на лавку, садится.
Я подхожу к краю тротуара. Улица пустая, на стоянке такси — два частника: «жигули-восьмерка» и сорок первый «москвич». Со стороны магазина идет, шатаясь, мужик в очках.
Я спрашиваю папу:
— До которого часа троллейбусы ходят?
— Должны до часу ночи…
— А вдруг — уже не будет?
— Не волнуйся, что-нибудь придумаем.
Пьяный останавливается.
К нему подходит стриженый налысо бык в черной кожанке из кусков.
Пьяный спрашивает:
— Тебе налить?
Он расстегивает ветровку, достает открытую бутылку водки, в ней — почти половина. Бык улыбается.
— Ты что, тебе наливают все туда?
— Да нет, я с дня рождения… А что тебе не нравится?
— Все заебись, только ты поменьше базарь, а то я — художник неместный, попишу и поеду.
— Какой ты художник, я не знаю. А я вот электронщик хороший… Только это сейчас никому не надо…
Мужик садится на лавку. Бык смотрит на нас с папой.
— А вам куда ехать, далеко?
— На вокзал, — говорю я.
— Давайте подвезу. Мне — на Гришина, за вокзалом. Не бойтесь, бесплатно — я сегодня добрый. Пошлите.
— Поезжай, раз предлагает, — говорит папа. — Вдруг троллейбуса уже не будет?
Бык идет к частнику на «москвиче». Мы — за ним.
Папа отдает мне сумку, мы жмем друг другу руки. Бык садится спереди, я — сзади, ставлю сумку на сиденье.
— Значит так, начальник, — говорит бык водителю. — Сначала — в «ночник» на Пионерской, потом кента — на вокзал, а меня на Гришина закинешь.
Машина трогается. Бык поворачивается ко мне. У него на лбу — большой прыщ с белой гнойной серединой.
— Ты студент, да? А где учишься?
— В Минске, в инязе.
— А, знаю Минск. А особенно — ваш базар, Комаровку..
«Москвич» катится по ночному городу. Фонари не горят. Водитель, не отрываясь, смотрит на дорогу. Он невысокого роста, в кепке, с красным шарфом. Бык дремлет, откинувшись на подголовник.
Подъезжаем к мосту через Днепр. Бык открывает глаза.
— Братан, сверни на мост и останови — я посцу.
— А зачем на мосту?
— Сказал — на мосту, значит, на мосту.
Водитель сворачивает на пустой мост, тормозит на середине. Бык вылезает, подходит к перилам, расстегивает штаны. Светятся красные лампы на трубах завода Куйбышева. На небе — много звезд и ни одного облака.
Останавливаемся у «ночника». На крыльце, под светящейся вывеской «Круглосуточный магазин Эрудит» стоят два алкаша. Бык вытаскивает кошелек, дает им по купюре. Рядом, над бывшим промтоварным, — свежая вывеска «Ночной клуб». На тротуаре припаркован черный «БМВ».
Бык выходит из магазина с бутылкой коньяка и коробкой конфет, садится в машину.
— Все-таки, к девушке еду — без ничего несолидно, да?
Он подмигивает мне.
Народ толпится на перроне. В вагоны еще не пускают. Я ставлю сумку на асфальт.
Проводница в синей шинели открывает дверь, вытирает тряпкой поручень. Люди, толкая друг друга, подвигаются ближе к дверям.
Проводница спускается вниз. Длинноволосый пацан с сумкой рвется мимо нее в вагон.
Проводница орет:
— Куда?! Ну-ка назад, все успеете. Приготовили билеты.
— Какие билеты? Общий же вагон, — говорит усатый мужик.
— Кому сказала? Все приготовили билеты!
Заскакиваю в вагон. Вторые полки уже заняты.
Я ставлю сумку на свободную третью, снимаю ботинки, залезаю. Пространства мало. Я кладу куртку под голову, поворачиваюсь к стене.
***
— Поднимаемся! Все поднимаемся! — орет проводница. — Санитарная зона, закрываю туалет. Кто не успел — тот опоздал. В шесть ноль-две прибываем.
Открываю глаза, смотрю на пыльную лампу дневного света. На третьей полке напротив — чьи-то ботинки с коркой высохшей грязи.
Спрыгиваю вниз, влезаю в ботинки, завязываю шнурки. На нижней полке спит, подложив под голову сумку, старуха в пуховом платке. Заспанная девушка расчесывает гребнем волосы. Наверху храпит мужик в драных носках.
Сажусь рядом с девушкой. За окном темно, мелькают огни. Мужик ворочается, трет глаза. Старуха роется в сумке.
Поезд едет по пригороду, мимо цехов и бетонных заборов. У девушки — длинные светлые волосы и пухлые губы.
Вокзал. Поезд останавливается. Пассажиры скапливаются в проходе. Девушка поднимает полку, достает сумку.
Я спрашиваю:
— Тебе помочь?
— Помоги.
Ее сумка — тяжелее моей. Мы медленно двигаемся к выходу.
Она спрашивает:
— Ты тоже здесь учишься?
— Да. В инязе. А ты?
— В пединституте. На первом.
— И я на первом. А как тебя зовут?
— Таня.
— А я — Вова.
— Очень приятно.
— Мне тоже.
На ступеньках перехода, у выхода в город стоят таксисты.
Один спрашивает:
— Куда ехать, ребята?
— Никуда, — отвечает Таня.
— Что, так и будем жить на вокзале?
— Ага.
Под табло расписания бабки продают пиво. Возле них толпятся мужики.