— Внимательно изучил его и заметил: — Тут констатируется, что в плите не были закрыты два крана: крайней правой горелки, на которой стоял полный чайник, и духовки. Вы сделали вывод, что несчастный случай произошёл после того, как кипящая вода залила горелку. А как же быть с духовкой?
Старший лейтенант смутился.
— Так ведь были же пьяны, — ответил он не очень уверенно. — Оба пьяные, видите, почти три бутылки опорожнили, могли случайно и другой кран открыть.
— Бросьте, — не очень-то вежливо оборвал его Дробаха, — не оправдывайтесь. Осмотр квартиры проведён поверхностно, вы были в плену своей версии и все подгоняли под несчастный случай. А тут — преступление.
— Видите, на столе — две рюмки и две тарелки, — Доценко сделал ещё одну попытку оправдаться. — Их было только двое, Медведь и Коцко.
Я подошёл к посудной сушилке, вытащил не очень чистую тарелку.
— Дайте на анализ, — приказал я Доценко, — и убедитесь, что остатки еды на ней идентичны той, что на столе. Вот вам и третий.
Старший лейтенант только пожал плечами, а Кольцов, похлопав его по плечу, сказал:
— Должен признать ошибку, Костя, никуда не денешься.
— Дело ещё не закрыто, — огрызнулся тот, — я собирался сегодня допросить Коцко, и все равно истина бы восторжествовала.
— А если б Коцко умерла в больнице? — спросил Дробаха.
— Вам хорошо, вы знаете, что должен быть третий…
Я разозлился.
— Вы осмотрели квартиру очень небрежно, — резко сказал я, — и надо наконец признать это. Взгляните на постель: подушки небольшие, и, если женщина легла одна, положила бы их друг на друга. А они лежат рядом. Умерла бы Коцко, мы бы не приехали, и все списывается на несчастный случай. Именно этого и желал преступник, убийца, а вы проявили такое легкомыслие.
Дробаха, наверное, решил, что споры сейчас ни к чему. Довольно-таки решительно положил им конец, предложив ехать в больницу. Мы знали, что Галина Микитовна Коцко чувствует себя скверно, однако врач разрешил нам поговорить с ней.
То, что Коцко лишь чудом не попала на тот свет, я понял с первого взгляда. Она была какая-то бледно-жёлтая, словно восковая, глаза ввалились, черты лица заострились, как у покойницы, и руки, лежавшие на одеяле, чуть-чуть дрожали.
Дробаха сел у кровати, я остановился немного поодаль, но так, чтобы не пропустить ни одного слова Галины Микитовны. Если, конечно, она захочет разговаривать с нами.
Дробаха в своих роговых очках и белом халате напоминал солидного профессора. Может быть, женщина и приняла его за такового, потому что пошевелилась в кровати и сказала:
— Голова… голова болит, и душно мне.
Дробаха сочувственно нагнулся над её койкой.
— Врачи делают все, чтобы облегчить ваши страдания, уважаемая, — мягко сказал он. — Они разрешили нам поговорить с вами несколько минут, если вы не возражаете. Мы из следственных органов и хотим кое-что выяснить.
Женщина не ответила, закрыла глаза, и это можно было счесть и согласием, и отказом.
Дробаха решил сразу взять быка за рога. Вероятно, это было не очень правильно с медицинской точки зрения, вероятно, я повёл бы разговор несколько иначе, постепенно подводя больную к сознанию того, что случилось, но, в конце концов, Иван Яковлевич был уверен, что небольшое потрясение не повредит Галине Микитовне.
— Я хотел бы, чтобы вы сразу узнали: вас отравили, и отравил человек, которому вы писали рекомендацию в Киев. Что это за человек и как он попал к вам?
Все же он был прав, этот опытный прокурорский волк: Коцко открыла глаза и ответила более-менее спокойно:
— Я об этом догадывалась. Знаете, тут, в больнице, всякое говорят, и няня успела сообщить, что мы отравились вдвоём, я и Григорий.
Вот я и подумала: если я и Григорий, то это сделал он… Но как это можно? Олег… Мы собирались пожениться.
Теперь она по-настоящему заволновалась, и Дробаха успокаивающе погладил её по руке.
— Случилось непоправимое, уважаемая, — сказал он, — и надо благодарить судьбу, что все так кончилось. Но этот Олег должен быть наказан, он сбежал, и мы обязаны найти его. Назовите фамилию Олега.
— Пашкевич. Но ведь он клялся… У него трудная жизнь, все как-то не сложилось, отбывал наказание.
— Отбывал наказание? — Я почувствовал, как Иван Яковлевич весь напрягся. — Пашкевич Олег? Как отчество?
— Владимирович.
— Где вы познакомились с ним?
— Так он же наш, криворожский. В автобусе ехали вместе, разговорились. Потом ещё встретились.
— Когда познакомились?
— В начале мая.
— И сразу начали встречаться?
— Он такой симпатичный: весёлый и внимательный.
— Вы сами предложили ему переехать к вам?
Мне этот вопрос показался бестактным, должно быть, и Галина Микитовна отнеслась к нему так же, потому что немного помолчала и неохотно ответила:
— Так уж случилось.
— Вы видели документы Пашкевича?
— Да?
— Как узнали, что он освободился из колонии?
— Олег не скрывал от меня. Сказал, что ошибся, что так ошибаться можно только однажды, и у нас все ладилось…
Это слово «ладилось» вырвалось у неё, наверное, случайно, но оно лучше всего определяло характер отношений между Галиной Микитовной и Пашкевичем.
В управлении мы успели ознакомиться с протоколом опроса соседей Коцко и знали, что жизнь у неё не сложилась: прожила с первым мужем лишь несколько месяцев, и вот уже под сорок наконец улыбнулось счастье. Этот нахал задурил ей голову, а много ли надо женщине, когда кажется, уже ничего ей не светит?
— А как попал к вам Григорий Жук? — спросил Дробаха.
— Друг Олега. Он приехал на несколько дней, потом отправились в Киев. Олег должен был помочь ему в каком-то деле. Когда вернулись, я поехала в командировку в Днепропетровск. Олег попросил, чтобы Григорий пожил до моего возвращения, а позавчера устроили прощальный ужин. Все было так хорошо. Григорий, правда, несколько перебрал… — Коцко нервно скомкала одеяло, и я понял, что ей стало плохо.
Дробаха тоже заметил это, нагнулся над койкой и сочувственно сказал:
— Извините нас, пожалуйста.
Лицо Галины Микитовны сразу как-то посерело, она вымученно улыбнулась.
— Он был таким весёлым и милым, а сам… — Она не договорила и только слабо махнула рукой.
Врач, сидевший с противоположной стороны койки, сделал знак, что разговор надо кончать, и мы вышли из палаты. Кольцов нетерпеливо шагнул нам навстречу, и Дробаха не стал испытывать его терпения.
— Пашкевич? — лаконично спросил он. — Олег Владимирович Пашкевич?
Саша задумался лишь на несколько секунд.
— Аферист, — уверенно ответил он. — Жулик и аферист с размахом. Отсидел десять лет. Наш, местный, криворожский…
Меня все же не оставляли сомнения.
— Жулики редко идут на мокрое дело. Что-то я не припомню…
— Не забывайте о Жуке, — вставил Дробаха, — который в Киеве назвался Василем. Но как он стакнулся с Пашкевичем?
Ответ на этот вопрос мы получили буквально через несколько часов. Оказалось, что Пашкевич с Медведем отбывали наказание в одной колонии. И ещё выяснилось, что в Кривом Роге живёт двоюродная сестра Пашкевича: они вместе жили до его заключения.
После обеда мы собрались на небольшое совещание. Дробаха, Кольцов и я, — Иван Яковлевич решил, что Доценко мало поможет нам. В конце концов, он был прав, и начальник управления согласился с ним.
У сытого Дробахи был умиротворённый вид, он реже дышал на кончики пальцев, скрестил руки на груди, откинувшись на спинку стула. Начал, подмигнув нам:
— Чем мы располагаем на нынешний день? Многим, и вместе с тем у нас нет самого главного: убийцы.