— Чего орёшь?
— Василина! — Сержант повернулся к открытому окну. — Иди сюда, Василина!
Василина Васильевна, в отличие от мужа, оказалась полной. Узнав, кто мы такие и по какому поводу пришли, обошла всех по очереди и пожала руки. Жала не по-женски крепко, что свидетельствовало о твёрдом характере.
Принесла из другой комнаты стул, уселась на нем, удобно опершись на спинку, и солидно произнесла:
— Слушаю вас.
Беседовать с такой женщиной для следователя — одно удовольствие: ответы, как правило, исчерпывающие и деловые, без фантазий.
Дробаха повторил вопрос: не заметила ли она в последнее время исчезновения чего-нибудь из форменной одежды мужа.
— Брюки, — ответила, не задумываясь.
— Ваш брат мог взять их?
— Только он. Я ещё подумала: зачем? Попросил — сама бы дала. Богдан, — кивнула она на мужа, — как раз новую форму получил.
— А рубашки?
— Я же их не считаю. Выстираю, выглажу, а чтоб считать…
— И все же придётся.
Василина Васильевна, совсем по-детски пошевелив губами, ответила:
— По-моему, семь. Да, семь. — Быстро, невзирая на солидность, вскочила, вышла из комнаты. Вернулась чуть ли не сразу. — Там, пять, — сообщила она, — шестая на Богдане.
Дробаха потёр руки.
— Следовательно, одной не хватает, — констатировал он.
— Да, — согласилась та. — А что?
— Ваш брат совершил тяжкое преступление, и мы разыскиваем его. Не виделись в последнее время?
— Век бы не видеть! Снова за своё взялся…
— Где он может быть?
— Если бы знать!
— У вас есть ещё родственники?
— Тётка на Кировоградщине. Тут недалеко, в Долинском районе. Но Олег вряд ли отправится туда, никогда в жизни и не виделись.
— А товарищи? Знаете его товарищей?
— Какие товарищи! Его же столько лет не было…
— Может женщины?
— Погодите! — Приподнялась она на стуле. — У него же Маруська… Тут где-то познакомился, а она из Львова, он ещё письмо от неё получил.
— Почему думаете, что именно от неё?
— Я же из ящика вынимала. Смотрю: из Львова. А он перед этим хвалился: какую-то львовяночку встретил, кажется, продавщицу. Или официантку… Я ещё порадовалась: женится, может, хоть это ума прибавит.
Дробаха пошевелил пальцами и спросил как-то вяло, хотя глаза за стёклами очков даже потемнели от нетерпения:
— Адрес?.. Не запомнили ли случайно обратного адреса на конверте?
Василина Васильевна покачала головой:
— Зачем же он мне?
— И все же? Вы же видели:письмо из Львова… А дальше? Улица?
— Улица… Что-то там было написано… — Она потёрла лоб тыльной стороной ладони. — Вертится вот перед глазами, а не вспомню.
— А вы закройте глаза, — посоветовал Дробаха, — иногда это помогает.
Женщина улыбнулась и правда закрыла глаза.
Дробаха снял очки и начал протирать стекла носовым платком. Кольцов заёрзал на диване, и старые пружины уныло заскрипели. Дробаха недовольно посмотрел в нашу сторону, будто этот скрип мог помешать напряжённой умственной работе женщины.
Василина Васильевна открыла глаза и сказала с сожалением:
— Не припомню… Но ведь… Вот что: название какое-то чудное, точнее, не чудное, а что-то от профессии. То ли Сапожная, то ли Портняжная… Гончарная… То ли… Погодите… Погодите… Я ещё подумала. О чем же я подумала? — Снова задумалась. — Хлебная. Нет, кажется, Пекарская… Точно, хлеб люди пекут… Пекарская!
Дробаха надел очки, похвалил:
— Ну и память у вас, Василина Васильевна. Ассоциативная…
— Какая уж есть.
— Очень хорошая память, говорю. А номер дома, квартиры не припоминаете?
— Не обратила внимания.
— Маленькие цифры или большие?
— Нет, врать не хочу.
— И вы передали письмо брату?
— Положила на стол в его комнате.
— Не сказал, что пишет эта Маруся?
— Хвалился: приглашает.
— Она молодая или средних лет? Красивая?
— А кто её знает… Но я думаю, зачем молодой и красивой Олег? Ему уже за тридцать пять и лысый.
— Все бывает… — глубокомысленно ответил Дробаха. Добавил после паузы: — Вот вы сказали: брат похвалился, что встретил львовяночку. Сказал бы так, если бы познакомился с женщиной средних лет и некрасивой? Львовяночка! Само слово какое-то красивое…
— Может быть, — согласилась Василина Васильевна. — Олег — все может! Чего-чего, а голову женщине задурить может!
— Почему вы думаете, что эта Маруся — продавщица?
— Так Олег же говорил. Она к продуктам какое-то отношение имеет. Может, продавщица или кассирша.
— Не спросили у него?
— А не все ли мне равно!
— Писем от неё больше не было?
— Так ведь Олег же через неделю съехал.
— Куда?
— Комнату где-то снял. Я ещё спросила — где, но он не сказал. Мол, если захочет, сам зайдёт. А мне бы век его не видеть!
Она сказала это вполне искренне, и я подумал: действительно, с таким братом не соскучишься. Но желания у нас с Василиной Васильевной в данном случае были совсем противоположные: лично мне хотелось как можно быстрее увидеться с её малопочтенным братом. В конце концов, версия с этой львовяночкой Марусей была перспективна, и я сказал Дробахе, когда мы вышли, что, наверное, мне придётся полететь во Львов. Было бы, конечно, очень хорошо, если бы и он…
— Однако надо организовать всесоюзный розыск Пашкевича, — возразил Иван Яковлевич, — а он может быть в Ташкенте или где-нибудь под Читой…
Не согласиться с этой мыслью было трудно, во всяком случае теперь, когда мы ехали в гостиницу и не знали, что готовит нам завтрашнее утро. А приготовило оно нам настоящую неожиданность, которая в несколько раз укрепила мою позицию относительно львовской версии.
Утром мы с Дробахой поехали в больницу. Галина Микитовна чувствовала себя неплохо, она уже ходила, и главврач пригласил её в свой кабинет.
Коцко села на кушетку, застланную простыней, блеснула глазами и сказала, не ожидая вопросов:
— Мне было трудно поверить в то, что он… — Галина Микитовна не сказала: «Олег», она вообще и дальше ни разу не произнесла имя Пашкевича, будто подчёркивая своё нынешнее отношение к нему, — что он оказался таким мерзавцем. Но факт остаётся фактом, и я виню себя.
Мне стало жаль Коцко, и я сказал как можно мягче:
— Не обвиняйте себя, Галина Микитовна. Впереди у вас долгая жизнь, и все наладится.
Она устало махнула рукой.
— Не будем об этом… Есть какие-то вопросы ко мне? У вас сейчас и так много хлопот, и если уже выбрались ко мне…
— Да, вопросы есть, — подтвердил Дробаха. Это прозвучало слишком по-деловому, но, в конце концов, Ивана Яковлевича можно было понять: следователь прокуратуры — лицо официальное, и в его обязанности не входит утешение. Тем более что Галина Микитовна сама правильно поняла характер нашего посещения. — Первый вопрос: получал ли Пашкевич какие-нибудь письма?
— На мой адрес — нет.
— Приходили ли к нему какие-нибудь люди?
— Ни разу. Кроме Жука. Но о Григории он меня предупредил.
— Как узнал о его приезде?
— Могло прийти письмо на дом культуры или Главпочтамт.
— Не встречали Пашкевича в городе с кем-нибудь?
— Нет.
— Понимаете, Галина Микитовна, нам нужно установить круг людей, с которыми он общался. И ваши показания значат очень много.
— Понимаю, но вряд ли смогу чем-нибудь помочь. Он уходил на работу в полдень и возвращался поздно. Ужинали — и спать. Людей, с которыми общался, ищите в доме культуры.
— Резонно, — согласился Дробаха, — мы так и сделаем. Но у вас есть телефон — никто не звонил Пашкевичу?
— Нет.
— А он сам?
— Иногда. Чаще всего на работу. Хотя… В день моего приезда разговаривал по междугородному телефону.